Стефан Цвейг
Шрифт:
Видя темные стороны действительности и критикуя их, испытывая давление империалистической идеологии и ведя с ней борьбу, но не придавая значения явственным симптомам близящейся грозы, Цвейг со страстью отдается служению "религии гуманности", надеясь, что идеи человечности явятся той плотиной, которая остановит стихию социального зла, начавшего подмывать фундамент европейского мира, казавшегося ему незыблемым и прочным. "Действительно, мы с недоверием взирали на огненные письмена, появлявшиеся на наших стенах..." - писал Цвейг в мемуарах "Вчерашний мир", характеризуя умонастроение передовой европейской интеллигенции в годы, предшествовавшие первой мировой войне. "Мы надеялись на Жореса, на Социалистический Интернационал, мы думали, что железнодорожники скорее взорвут все рельсы, чем позволят отправить своих товарищей как пушечное мясо на фронт;
Но эти прекраснодушные мечты рассыпались в прах, когда прозвучал выстрел в Сараеве. Социалистический Интернационал мгновенно благословил начавшуюся войну; Жореса сразила пуля наемного убийцы; депутат германского рейхстага Карл Либкнехт, пользовавшийся правами неприкосновенности, был заключен в каторжную тюрьму; поля Европы заволокло дымом и гарью, миллионы здоровых мужчин - цвет наций - были брошены в огонь, лик земли избороздили, словно морщины, бесконечные окопы; мастера европейской культуры, признанные защитники человечности, ранее проповедовавшие мир и братство народов, забыли прежние клятвы и превратились в бардов войны, воспевавших вместе со своими вчерашними противниками кровь и убийство, требуя войны до победного конца. Лишь немногие голоса в Европе тех лет поднялись против повального безумия. Вначале они звучали негромко: гул пушек, визг шовинистической прессы заглушали их. Из нейтральной Швейцарии раздались страстные и скорбные слова Ромена Роллана, призвавшего народы, правительства и интеллигенцию внять зову разума и остановить войну.
Совестью Европы стал доселе мало кому известный французский писатель, и, несмотря на препятствия, чинимые цензурой, вопреки угрозам и оскорблениям, он смог объединить вокруг себя многих людей, считавших, как и он, войну преступлением против человечества.
Позже среди деятелей культуры появятся другие противники войны, которые резче, смелее и правильнее, чем он, осудят и войну и тот общественный строй, который породил ее; но в то исторически ответственное время, когда империалистическая идеология торжествовала свою победу, Роллан спас честь демократической европейской интеллигенции, став выразителем ее лучших сил и защитником ее завоеваний. Стефан Цвейг - в этом его бесспорная общественная заслуга и свидетельство честности его взглядов - безоговорочно перешел на сторону убежденных противников войны и выступал вместе с Ролланом в защиту идей мира и справедливости.
Война застала его в Австро-Венгрии и произвела на него ошеломляющее впечатление. "Мой мир, мир, который я любил беззаветно, - разрушен, все семена, которые мы посеяли, - развеяны", - с отчаянием писал он Роллану. Он видел, как начала распадаться одряхлевшая австро-венгерская монархия, как разнуздывались националистические страсти, с болью и тоской переживал он измену интеллигенции прежним идеалам; особенно тяжело воспринял он известие о том, что его друг и учитель Эмиль Верхарн отдал свой талант на службу войне.
Не пассивным свидетелем роковых событий хотел быть Цвейг - он искал действия. "Не обратитесь ли Вы с призывом к писателям?спрашивал он Роллана.
– Я берусь распространить его в Германии... Я думаю также, что... хорошо бы было издавать нечто вроде еженедельной газеты, с увещеваниями против бесчеловечного ведения войны, с призывом к облегчению людских страданий. Возможно, что этот проект и не осуществится, но надо доказать человечеству, что идеализм еще существует. Мы все раскаиваемся, что верили в зрелость человечества; я так же, как и Вы и многие другие, мы все думали, что эта война может быть предотвращена, и только поэтому мы недостаточно сражались против нее, когда это еще было возможно" (Р.Роллан, Дневники военных лет. Тетрадь II, 1914 год). Цвейг еще точно не знает, что следует делать, он еще надеется увещеваниями и уговорами достигнуть благих результатов.
Хотя многие иллюзии "либерального оптимизма" были развеяны войной, но труднее всего расставался Цвейг с верой во всемогущество слова. Однако он вскоре поймет, что слово лишь тогда становится реальной силой, когда оно зовет к деянию и опирается на идею, исторически оправданную, и выражает боль и надежду своего времени. Он начинает выступать как публицист, с трудом пробиваясь сквозь
В 1916 году появляется "Огонь" Барбюса - великая книга, с беспощадной правдивостью изобразившая мертвящий все живое лик войны, книга, в которой с властной силой проявилась непреклонная вера в народ. Обращенная к обманутым трудящимся людям, проливающим свою кровь за чуждые интересы, эта книга звала к братству; она была проникнута идеями интернационализма, и ее появление свидетельствовало о глубочайших сдвигах в сознании воюющих народов. Она знаменовала новый этап идейной борьбы с империалистической идеологией и звала к тому, чтобы объявить войну войне. Для Цвейга идеи Роллана и идеи Барбюса были в те годы высшим проявлением общественного разума, и он, как художник, следует их примеру. На появление "Огня" он откликнулся блестящей и страстной статьей, опубликованной в 1918 году в газете "Нейен фрейен прессе", призывая вслед за Барбюсом объявить войну войне.
В 1916 году им была создана трагедия "Иеремия", которая вобрала в себя и ненависть Цвейга к войне и отразила смуту, царившую в его душе в это смятенное время. Написанная не для постановки, а для чтения, она преследовала одну цель - убеждать и волновать. Действие развивается в ней стремительно, ораторская речь героев в патетических местах переходит в стихи, написанные задыхающимся, напряженным ритмом. Автор не прячет своих идей, он высказывает их прямо, его симпатии и антипатии ясны. Хотя сюжет пьесы заимствован из седой древности, живой трепет современности ощущается в каждой мысли трагедии. Она получила высокую оценку Ромена Роллана - человека, скупого на похвалы.
В основу трагедии положена библейская легенда о разрушении Иерусалима. Но библейский колорит никого не мог обмануть - пьеса призывала покончить с войной. В этом было ее значение. Однако она содержала в себе и крупные идейные недостатки. Иеремия, олицетворявший разум и совесть, в своей борьбе за истину одинок, он не имеет опоры в народе. Цвейг, с большим сочувствием относившийся к народу, все же изобразил его как безликую массу, не осознающую собственных интересов и принимающую свою участь как неизбежность. Несомненно, Цвейг пытался отразить в трагедии современную ему общественную ситуацию так, как он ее понимал. Но, призывая людей к миру и братству, он не уловил того, что в массах уже начали расти революционные настроения, отмеченные еще Барбюсом в "Огне". Будучи значительной вехой в идейном развитии писателя трагедия в художественном отношении недостаточно собрана - композиция ее отличается рыхлостью, характеры действующих лип слабо индивидуализированы: они представляют собой абстракции, лишенные плоти и крови. Ныне трагедия имеет лишь историческое значение как литературный памятник, отразивший важный момент в истории формирования антивоенных настроений в годы первой мировой войны.
Вскоре Цвейг сам осознал недостаточную решительность выводов трагедии. Ход событий увлекал за собой писателя и понуждал его искать более действенные формы борьбы за идею мира. "Ежедневно я задаю себе вопрос - что делать, что делать? Ибо апатия - преступление... У меня была твердая уверенность, что мы переживаем решительный кризис, писал он Роллану.
– Теперь все уже решено: я вижу, что война будет длиться до бесконечности... чтобы помешать этому, необходимо действовать, необходима революция. Еще недавно я полагал, что она не нужна. Теперь я убежден - правительства слишком слабы, слишком трусливы, они не могут положить этому конец. И я предвижу, что Европа, которая сегодня залита кровью, будет завтра охвачена огнем!" (Р.Роллан, Дневники военных лет. Тетрадь XXIII, 1917-1918 гг.), Это не было случайным настроением. Содержащаяся в дневнике Роллана запись свидетельствовала, что Цвейг не однажды возвращался к теме, затронутой им в письме. "Революция, направленная против военной монархии (имеется в виду германская монархия.
– Б.С.), мощное республиканское движение... по его мнению, единственный шанс на спасение Европы. Цвейг мучительно раздумывает над тем, что должен делать он лично, чтобы помочь этому движению" (Р.Роллан, Дневники военных лет. Тетрадь XXIII, 1917-1918 гг.). Настроения подобного рода отразились и в художественных произведениях Цвейга. В одном из лучших своих стихотворений, "Полифем" (1917 г.), уподобляя войну мифическому циклопу, пожирающему свои жертвы, Цвейг писал: