Стеклянная тетрадь
Шрифт:
— Урод, — проговорил он.
За дверью послышались голоса и джазовая музыка. Сергей Павлович прищурился, слегка приподнял голову. Щетина на подбородке тронула грудь. В сумраке тихой комнаты ясно слышалось веселье за стеной, а в щели затворённой двери желтел свет. Сергей Павлович пошевелил ногами, и в ту же минуту дверь распахнулась.
— Привет, Сеpгуля! — воскликнул отец и щелкнул выключателем.
Комната озарилась.
— Здравствуй, сынок! — за спиной отца показалась мать с бокалом шампанского.
— С днём рождения, — сказал отец, и позади него джазовая перепалка поднялась на пару тонов.
— Как вы здесь оказались? — удивлённо покрутил головой Сергей Павлович и оперся на локти.
— Так мы к тебе на день рождения пришли, — засмеялись родители. — Всё–таки шестнадцатилетние! Так что поздравляем. А ты бы поднялся, а то развалился нагишом на лежанке! Патриций…
Сергей Павлович вскочил, распахнул шкаф, быстренько натянул свитер и брюки, заглянул в зеркало и увидел своё мальчишеское лицо с первым пушком под носом. Он подошёл к родителям и поцеловал их.
— Мамуля, папка! Так здорово, что вы появились! А то я уже стал думать, что вы насовсем пропадёте, — он обнял их двоих и услышал знакомые запахи родительской одежды. Запах мыла, табака, духов, крахмальной рубашки и пудры.
— Что ты такое бормочешь? Что за глупости, сынуля? — всплеснула руками мать. — Как навсегда? Ну было дело, умерли мы, так что ж? Разве это помеха?
— Как у тебя дела в школе, Сеpгуля? — поинтересовался отец.
— Нормально. Сначала меня не очень трогали, когда вы в аварию попали. Говорили, что надо в себя прийти. Никто, правда, не знает, кто, когда и как в себя приходит… А теперь уже на всю катушку спрашивают по всем предметам. Всё–таки полгода прошло.
— Ты, сыночек, учись, — забеспокоилась мать, — а то я знаю, как ты всякие там приключения читал вместо уроков.
— Ну мам, — Серёжа недовольно тряхнул головой, — я же теперь самостоятельный. Сам всё понимаю.
— Молодец! — похлопал отец его по плечу. — Я всегда в тебя верил.
— Пап, — вдруг поднял глаза Сергей, — а умирать вам было больно?
Отец улыбнулся, потрепал сына по голове и обнял жену.
— Нет. Больно было, когда машина врезалась, когда кувыркались. Даже не больно. Просто тряхнуло сильно. Одним словом, какое–то неприятное чувство. Но это считанные мгновения, пока живы были. А едва освободились, умерли то есть, сразу почувствовалась лёгкость…
— Ну, — потянулась мать к столу, — надо нам выпить шампанского за твоё здоровье… Шестнадцать лет. Паспорт получишь.
Серёжа пошёл было к столу, но тут задребезжал телефон.
— Девочка, небось, звонит? — засмеялся отец.
— Да что ты так сразу, — надула губы мама.
Сергей подбежал к аппарату.
— Алло.
— Сергей Павлович? — протрещала трубка.
— Я.
— Это Геннадий говорит…
— Привет тебе, старик, — Сергей присел на стул и бросил взгляд на дверной проём, где виднелся край стола и бокал с вином. Мама выглянула на мгновение и скрылась за косяком.
— Слушай, Палыч, я задержусь завтра часика на два, ты предупреди начальство, ладно?
— Сделаю, — Сергей Павлович опустил трубку на рычаг. Он посидел неподвижно, пока не выключился магнитофон. Джаз смолк и наступила тишина. Равнодушная тишина. Безучастная.
Сергей Павлович прошёл в комнату к столу и отпил шампанского из бокала. Второй бокал был пуст.
Снова задребезжал телефон.
— Слушаю.
— Сеpёженька, — зашептала Наташа в трубку, — я со всеми делами управилась и могу у тебя появиться. Что ты делаешь?
— Пью наше шампанское.
— Не пей. Я скоро приеду, докончим вместе, — и в трубке прерывисто загудело.
— Сергей Павлович, сегодня на ночь ты получаешь в дар целый мир! — засмеялся он и нырнул в постель. Мир будет гибким, теплым, упоительным и, непременно, вздыхающим. Непременно. Он вдохнёт синеву комнаты и вернёт в неё вместо воздуха горячие невидимые губы. Ох, эти губы! Сколько их было?
Сергей вдруг увидел стол, себя за столом, где сидели перед ним женщины. Много женщин. Так много, что бесконечная вереница их скрывалась за вздувшимся зелёным холмом.
— Скажи что–нибудь нам, Муж, — проговорила одна из них, показав густые, как синька, глаза из–под пушистой пряди жёлтых волос.
— Разве я вам муж? — удивился он, невольно прикидывая число собравшихся перед ним особей женского пола.
— Муж! — грянул в ответ хор. Их было слишком много, чтобы Сергей Павлович сумел поверить в правильность их ответа. Видимо, подумал он, этих женщин загипнотизировал какой–нибудь очень способный маг и натравил на него.
— То есть вы, барышни, утверждаете, что каждой из вас я довожусь супругом? Иными словами, с каждой из вас я…
— Нет, — перебила его черноволосая красавица с глазами кошки и вишнёвыми губами. — Не с каждой. Далеко не с каждой. Но потенциально ты стал мужем. Ты же сам всегда утверждал, что Муж — это не просто партнёр по постельным оргиям. Это — Друг. Это — Помощник. Это — Любовник. Это — Мусорное Ведро, в которое можно слить дурное настроение… О некоторых из нас ты думал, представлял с собой рядом. Но большая часть тебе не знакома. И эти женщины думали о тебе в то время, как ты находился с другими. Ты давал нам понять, что мы привлекаем тебя чем–то, интересны тебе, дороги чем–то, что–то в нас ты любишь. То тебе нравился голос, то волосы, то фигура, то цвет глаз или одни лишь ресницы, Ты сам иногда не мог точно сказать, что именно привлекает тебя в нас. Но никогда ты не говорил о любви, хоть и готов был любить…
— Интересная мысль, — хмыкнул он.
— Ничего интересного. Кобель высшей пробы.
— Это я-то? — вспылил Сергей Павлович.
— Именно. У тебя в паспорте даже отметка соответствующая сделана. Не всегда тебе удавалось воплотить свои мужские помыслы в жизнь, но и слава Богу. И без того разбитых сердец не счесть.
— Но я не виноват. Вы просто слишком склонны к увлечениям.
— А кто виноват? Мы разве виноваты, что сердце жаждет любви и готово открыться любому добродетельному порыву? Мы разве виноваты, что ты привлекателен, что внешность твоя коварна? «Склонны к увлечениям»… А что это значит? Разве увлекусь я обезьяной или дрессированным крокодилом?