Стеклянная тетрадь
Шрифт:
— Но как ты можешь сравнивать? — удивилась Наташа из густоты тёмного пространства. — Ты не совершал преступлений. В чувствах никого нельзя винить. Тебя любили. Ты давал радость, счастье!
— А им на смену приходили печаль и одиночество.
— Сергей, ты передёргиваешь карты, — повысила она голос.
— Жизнь, дорогая моя, сплошное шулерство. Бесконечное поле, засеянное ложью. Лично я уже не способен разглядеть истину. Меня обманули, когда в детстве объясняли, что есть что. Обманули. И это есть истина. Получается, что истина в данном случае — обман. Даже то,
— Господи, о чём ты говоришь, Сеpёжа? — Наташа включила свет, но вместо неё на Сергея посмотрел толстый лысый врач в белом халате, который не застёгивался на большом животе.
— Будем, пожалуй, лечить. У вас, молодой человек, безобразное состояние. Так истерзать нервную систему! А известно ли вам, что нервные клетки… Впрочем, какая разница? Надо, голубчик, браться за ум и ставить всё на свои места. А то куда мы с вами придём?
Толстяк хрустнул накрахмаленным белым рукавом, вытер им сопливый нос, тщательно протерев обе ноздри, и извлёк из нагрудного кармана термометр и толстый шприц.
— Надо, голубчик, вливание вам сделать!
Сергей Павлович дёрнулся от врача в кровати, сгрёб в охапку пахучее больничное бельё и швырнул его в блестящую иглу шприца. Простыня задела лампочку, и свет пропал.
— Сеpёжа, что с тобой? — услышал он голос Наташи. — Плохой сон?
— Нет.
— Ты так сильно дёрнулся.
— Всё хорошо, Наталочка. Ты же знаешь, что мне всегда хорошо, когда я сплю. Я иногда вижу страшные сны и тогда посыпаюсь. Но едва открываю глаза, как с болью сознаю, что испытанный ужас был во сне, а не наяву. И мне становится нечем дышать. Ведь из сна, пускай из дурного, я вылез наружу, где нет сна, где бесконечная идиотская реальность, которая маразмом своим перещеголяла самый кошмарный кошмар… Боже, как я хочу спать!
— Сеpёженька, но ведь ты спишь.
— То есть?
— А что тебя удивляет? Разве ты видишь что–то сверхъестественное, что не может уложиться в рамки обыкновенного сна?
— Нет, — Сергей тихонько вздохнул.
— Тогда почему ты не веришь, что ты спишь? Или во сне обязательно должны летать на перепончатых крыльях всякие там абракадабры?
Сергей промолчал, почему–то немного смутившись, а Наташа продолжала говорить ему в ухо:
— Обыкновенный сон. Самый нормальный сон. Никаких превращений. Никаких чудовищ. Только ты и я.
— А ты кто? Я не вижу в темноте…
— Я твоя дочь, — ответила Наташа.
— Доченька, — улыбнулся он после недолгой паузы. Потом вдруг забеспокоился. — А что это значит?
— Это человечек, малюсенький такой человечек, который верит в то, что ты сильней всего мира, что можешь всегда защитить, спасти, оградить…
— Понимаю. И ты мне веришь. Веришь в то, что я всё это могу.
— Да, верю. Не верю даже, а знаю. Всякий ребёнок знает, что его отец — самый надёжный человек… Ты же мне отец. Мне ли не знать, что такое отец?
— Ты говоришь, что я твой отец, — Сергей Павлович протянул руку и погладил сидящую рядом с ним девочку, у которой нащупывались две коротенькие тугие косички. — А что такое ребёнок? Вот кем мне приходится дочь?
— Маленьким пушистым обманом. Ты думаешь, что она что–то особенное, что она больше всех нуждается в тепле и внимании, что ей нужнее других быть счастливой и удачливой. И ты помогаешь ей обманываться.
— Почему?
— Потому что ты ей даёшь то, что она хочет, что она выдумывает…
— Любовь.
— Да, — послышался голос Наташи, и под рукой очутились женские душистые волосы. — И не только ей.
— А кому ещё? — подозрительно спросил Сергей Павлович.
— Ещё мне, — улыбнулась в темноте Наташа.
— Но ведь ты моя дочь.
— Да. И не только дочь. Ещё Жена, Любовница, Товарищ, Сподвижник…
— И это всё ты?
— Я ещё много разных вещей и характеров, милый мой. Разве ты не помнишь?
— Нет.
— Тогда ты и в самом деле спишь. А я думала, что я просто с тобой шучу, глупости всякие говорю…
— Какие же глупости? — удивился Сергей. — И как ты можешь говорить мне что–то, если я сплю? Тогда, получается, ты у меня во сне.
— Я у тебя в душе, — она ласково погладила мягкой рукой его по шершавой щеке. — Я ведь не просто Женщина тебе. Я твоя Судьба. Меня очень много. Я сама с собой вожу хоровод, пою разные песни, любуюсь бантиками на косичках, красуюсь перед зеркалом, тайком крашу губы маминой помадой, целуюсь в подъезде и на дискотеках, мечтаю о прекрасном рыцаре, влюбляюсь в сокурсников, тоскую на скучной работе, мечтаю о тебе…
— А разве меня нет? Зачем тебе обо мне мечтать, радость моя?
— Потому что я глупая девчонка. Все люди, Серёженька, глупые. Мы ведь совершенно всё перепутали. Мы позабыли, что выдумываем всякие приключения, которых бы в жизни страшно испугались, что мечтаем о таких спутниках жизни, которые своей правильностью нам надоели бы через несколько дней… Мы позабыли, что фантазии наши основываются на жизни, что они и есть наша жизнь. Мы всё забыли. И поэтому я мечтаю о тебе, даже, когда лежу рядом с тобой и чувствую твоё тело. Я вся в каких–то образах.
— Как ты похожа на меня, — протянул он тихо.
— А что тебя удивляет?
— Ничего, но всё–таки… Всё–таки странно. Вот сейчас, к примеру, я вижу хоровод, который ты водишь сама с собой. Тебя много и все вы (все ты) прямо над моей головой, прямо над лицом моим. Сандалии, туфельки, сапожки, юбочки детские, бальные платья, строгие костюмы. Девочки, Женщины, Потаскухи, Матери, Подруги… Не могу различить, сколько тебя сейчас.
— Меня всегда много. Сколько клеточек в твоём сердце?