Стеклянные души

Рожков Алексей

Он поднялся с кровати. От холодного кафельного пола по телу пробежали мурашки. Кафель? Я что, на кухне? В недоумении он озирался вокруг. Он стоял перед кофемашиной, которая натужно выдавливала в чашку бодрость зимнего утра. На столе стояла пустая тарелка, в раковине грязная чашка. И никакого присутствия жены. Не в силах принять истину, он решил притвориться, что всё в порядке. Бросил на тарелку глазунью, один глаз которой потек и нарушил симметрию. Тостер выплюнул подгоревший кусок хлеба. Пришлось счищать обугленную корочку в раковину. Руки совершали привычные действия, но мысли в голове путались. Больше, чем потеря получаса памяти этим утром, его волновали вчерашние слова жены. Если шраму на шее уже много лет,

то почему он ничего об этом не помнит. Как можно забыть, что тебе перерезали горло.

– Я не… понимаю!

– Выпей воды, – из темноты барной стойки показался изящный стакан. – Не бойся, это просто вода.

– Как… я здесь оказался?

Он озадаченно осмотрел зал. Вокруг не было ни души. Пустые столики все также уходили в глубь бара, растворяясь в бесконечной темноте:

– Я был дома… а потом… Что… ты сделал?

– Абсолютно ничего, – невозмутимо парировал бармен, – Ты пришел ко мне на своих двоих, просто не помнишь об этом.

– Как…

– Помнишь нашу первую встречу? Тогда я тебя предупредил, чтобы ты не слишком увлекался моими напитками, – властный силуэт бармена навис над ним из-за стойки. – Но ты не послушал. У всего есть цена, мой друг. Ты не хотел быть одиноким, пожелал счастья, и я подарил тебе жизнь с Адной.

Изард улыбнулся, но было в этой улыбке что-то зловещее. Так смеются в лицо люди, которые впутали тебя в аферу, из которой уже не выбраться.

– Глоток за глотком ты можешь вспоминать её жизнь. Впервые переживать то, что было с ней когда-то давно. Воспоминания о ней становятся частью тебя. Они перемешиваются с твоими и поначалу могут дезориентировать.

– Но… почему я забываю? – он озадаченно коснулся шеи.

– Потому что нельзя быть счастливым и помнить о боли, – бармен изящно коснулся его шеи кончиками пальцев. – Полагаю, тебя волнует судьба этого шрама. Ты, наверное, считаешь, что нечто ужасное произошло с тобой в прошлом. Но ты не помнишь. Все воспоминания об этом событии… – он щелкнул пальцами, – испарились. Я прав?

– Угу.

– А что если я скажу, что этот шрам на шее остался от попытки суицида? Ты взял кусок бечевки, которой перевязываешь стопки своих записей, сложил в несколько раз, перекинул через люстру и… Ты смог бы обрести счастье, помня об этом?

– Я не мог… так поступить. Я… – он попытался выпить воды, вцепившись в бокал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Допустим, я говорил гипотетически. Ответь на мой вопрос.

– Нет… я… был бы глубоко несчастен.

– Именно! Поэтому новые воспоминания вытесняют всю боль, всё ужасное, что было в твоей жизни. Разве не об этом ты меня просил?

– Может быть… – он оторвал взгляд от барной стойки и попытался разглядеть бармена. Но оттуда на него смотрело пухлое лицо начальника. Когда он что-то говорил, его густые рыжие усы смешно шевелились, напоминая Рокфора из мультсериала про Чипа и Дейла. Не улыбнуться было невозможно.

– Вам смешно? Вас забавляет тот факт, что вы запороли пятьдесят пригласительных для Марковых?

– Нет… Простите, – он попытался сделать серьезное лицо и не смотреть на начальника.

– Ещё один прокол и мне придется вычесть у вас из зарплаты. До конца дня я жду исправленные пригласительные. И не забудьте, что Беловы попросили фиолетовые, а не розовые бланки.

Он собрался было уходить, но, будто вспомнив что-то важное, обернулся и добавил:

– Да, и давайте без самодеятельности, пишите только то, что просит заказчик.

– Хорошо… я всё сделаю.

– Работайте! – он махнул рукой и уплыл в соседнюю кабинку, где отчитывал уже другого коллегу.

Ему казалось, что он начал привыкать к таким провалам в памяти. Посмотрел на часы: 11:17, восемнадцатое февраля. Выходит, между завтраком и беседой с начальством прошло чуть больше суток. Неужели сутки его жизни

настолько не важны, что ими с легкостью можно пожертвовать? Ответа на этот вопрос он не знал. Как и не знал, сколько ещё осколков его жизни безвозвратно утеряно.

Проглотив эти мысли, он приступил к работе: наклонил массивную столешницу под небольшим углом, достал из ящика стальные перья и несколько стеклянных баночек с чернилами. Страсть к письму у него зародилась ещё в детстве. В школе его хвалили за чистописание, но сочинения он писал слабые. Учительница обращала внимание родителей на то, что мальчик плохо умеет выражать свои мысли и часто в работах пишет всякую бессмыслицу. Но сам он не видел в этом проблемы. Ему нравились не смыслы, а то, как на бумаге заплетаются словесные узоры, как в своем неутомимом движении крохотный шарик царапает бумагу, вырисовывая то пузатые петельки, то высокие и худые завитки. Казалось, в этом процессе есть свой ритм, особая музыка. Он писал в школе, вырисовывал слова в своем личном дневнике перед сном. Родители хранили надежду, что однажды их мальчик станет писателем, вопреки мнению каких-то там учителей. И всё же надеждам родителей сбыться было не суждено. Он провалил все экзамены и пошел работать ассистентом в киностудию. Так спустя годы его занесло на актерский факультет, а позже и в студию профессионального дубляжа, где он провел, как ему казалось, свои лучшие годы. Но, по всей видимости, случай со шрамом на шее поставил на его карьере жирный крест.

«СУИЦИД! Затянул ПЕТЛЮ на шее… Я хотел УБИТЬ себя?!

Нет! Я жив, наверняка он ВРЁТ… откуда ему знать… но я НЕ ПОМНЮ. НИЧЕГО не помню!»

Слова разъяренными хищниками терзали его мысли. Они нападали неожиданно, вгрызаясь побольнее. Казалось, они пируют его страхом, отчаянием и болью. Если такова цена счастья, к чёрту его.

Он выронил ручку. Та оставила зияющую чёрную дыру на лавандовом бланке, а само перо смертельно погнулось. Его руки тряслись, подобно мелкой ряби на воде. Шумно выдохнув, он поднялся со своего места и неуверенно поплелся на кухню. У стойки с печеньем он заметил менеджера Юлю, миловидную блондинку в чёрном строгом платье. Его она подпоясала ярким ремнем, тщетно пытаясь скрыть некоторые излишки веса.

– Доброе… утро, – вежливо поприветствовал он девушку, наблюдая, как та набирает сладости в бумажную тарелку.

Но Юля лишь ужалила его пренебрежительным взглядом и поспешила вернуться на рабочее место.

– Постойте… вы забыли печенье… – окликнул он девушку.

Фраза далась ему по-особенному хрипло. Самой же Юли уже и след простыл.

Он проглотил обиду, достал с полки желтую чашку с улыбающимся смайликом и опустил в неё пакетик ромашкового чая. Подумал. Опустил ещё один и залил кипятком. Пока заваривался чай, он грустно окинул взглядом офис. Здесь работало, по меньшей мере, полторы сотни сотрудников, и ни один из них никогда по собственной воле не заговорил бы с ним. Коллеги всегда проходили мимо, будто он призрак. Ни приветствия, ни дружеской шутки, ни поздравления в день рождения. Он сидел в своей крохотной кабинке, словно в отдельном изолированном мирке. Чай приобрел насыщенный земляной оттенок. Он взял чашку, прихватил оставленную тарелку с печеньем и, опустив голову, незаметно для всего офиса вернулся на место.

– Выпьешь?

«Спешим поделиться нашей радостью…» – чай немного успокоил нервы, и слова на бумаге, по его скромным меркам, получились великолепными.

– Я… забуду о чём-то ещё?

«…6 июня – день нашей свадьбы! Мы решили соединить наши сердца и судьбы…»

– Непременно. Но и приобретешь то, что жаждешь.

«…намерены жить долго и счастливо! Нам было бы приятно видеть вас среди гостей, пришедших разделить наше счастье и радость».