Шрифт:
Стеклянный мост памяти
Когда сразу после войны в Нидерландах опубликовали «Дневник Анны Франк», а затем в разных странах стали один за другим выходить его переводы, читающее население планеты было поражено, с какой естественной достоверностью и простотой сумела девочка-подросток сказать человечеству о драме своего народа. Исповедь чистой детской души, написанная среди крови и грязи войны, стала легендой. Этот правдивый документ, это незабываемое свидетельство величия человеческого духа снова вспоминаешь, перелистывая страницы повестей и рассказов нидерландской писательницы Марги Минко, собранных в этой книге.
Книга почти вся навеяна воспоминаниями о минувшей войне, которые чаще всего разворачиваются
«Анной Франк, оставшейся в живых» назвал писательницу известный нидерландский критик Бернард Кемп. Действительно, в ее творчестве та же ведущая тема — преследование евреев в годы гитлеровской оккупации. Та же благородная гуманистическая тональность. Та же простота. И, как правило, тот же личный, автобиографический акцент.
Книги Марги Минко насквозь автобиографичны. Биография же удивительно под стать ее книгам — негромкая и в общем небогатая внешними событиями. Родилась Марга Минко (настоящее ее имя Сара Менко) в 1921 году в состоятельной еврейской семье в местечке Хиннекен близ города Вреда. Сара получила хорошее образование, перед самой войной два года работала в Вреде корреспондентом газеты. После войны продолжала работать в прессе. Много разъезжала. Журналистская практика оттачивала перо будущей писательницы. Репортаж и хроника исподволь перерастали в серьезную и глубокую художественную прозу. В апрельском номере журнала «Маатстаф» за 1956 год Минко публикует первые фрагменты «Горькой травы», подкупающие читателя сюжетной простотой и стилистической неприхотливостью — ни дать ни взять отрывки из чьего-то дневника оккупационных лет. Выход «Горькой травы» отдельной книжкой в следующем году становится уже событием. Критика была на редкость единодушна: в Нидерландах родилась новая писательница, самобытная и глубокая, с уже сформировавшимся талантом. За короткое время «Горькая трава» была переведена на английский, французский, немецкий, шведский, норвежский, венгерский и другие языки.
Историки литературы давно заметили, что большие произведения рождаются нередко после больших потрясений — сугубо личных драм в первую очередь, но в особенности когда эти частные драмы разыгрываются на фоне или тем более внутри драмы общественной, вплетаясь в крутой узел ее бесчисленных сюжетных линий, имя которым — людские судьбы. Потрясением для Марги Минко стала война — общая беда для десяти миллионов ее соотечественников, для сотен миллионов жителей всего земного шара.
Вторая мировая война затмила все предыдущие небывалыми масштабами. В пучину этого общепланетного бедствия оказались втянуты неисчислимые массы людей, судьбы которых были так или иначе деформированы, смяты или совсем раздавлены гусеницами войны. Ее сверхсложный и зловещий механизм, роль и место тех, кто приводил в действие пружины и маховики этого механизма, притягивают к себе внимание и сейчас, десятилетия спустя. Война породила целый Монблан литературы. В разных концах света миллионы людей с неослабным интересом читают полевые дневники и воспоминания полководцев, переписку государственных деятелей той эпохи, документированные хроники баталий на суше, на море и в воздухе. Гораздо реже в западноевропейской литературе свет юпитеров падает на будничную сторону войны, ее обыкновенную чудовищность, увиденную глазами рядового невоенного человека. Тем выше ценность таких произведений.
Западная литература о войне служит своеобразным историческим зеркалом, отражающим судьбу или форму участия данной страны в мировом катаклизме. Так, в США и Великобритании, землю которых не топтал сапог гитлеровского вермахта, чаще всего публикуются мемуары военачальников и дипломатов; во Франции, Бельгии, Норвегии, Нидерландах выходят книги о движении Сопротивления, о немецкой оккупации, о концлагерях.
В оккупированных Нидерландах и Бельгии самую горькую чашу пришлось испить евреям. В конце XV века, спасаясь от преследований инквизиции, несколько десятков тысяч евреев переселились из католической Испании в Нидерланды, включавшие тогда территорию теперешних стран Бенилюкс. Нидерланды подчинялись в то время имперской короне Габсбургов, и национально-освободительная война последней трети XVI столетия стала также революционной войной за новую — протестантскую — религию, за новый — буржуазный — общественный порядок. На новой земле и при новом строе еврейские переселенцы быстро освоились и включились во все буржуазные формы хозяйствования
Преследования, каким подвергалось еврейское население в 1940–1945 годах, во время оккупации Нидерландов, оставили далеко позади жестокость короля Филиппа II, герцога Альбы, великого инквизитора Торквемады, по инициативе которого в 1492 году и началось изгнание евреев из Испании. Из 115 тысяч евреев 90 тысяч погибли в концлагерях; по другим данным, война унесла жизни 104 тысяч человек из 140 тысяч. Как тут не вспомнить слова, записанные в приговоре шефу СД Адольфу Эйхману, что все народы после войны считали своих погибших, евреи же — своих уцелевших. «Обыкновенный фашист» Эйхман был хорошим семьянином, любил животных, не переносил вида крови и превыше всего ценил точность в исполнении приказа. Как шеф СД, он обеспечивал «только» депортацию 3,5 миллиона евреев, и ни один из них не был казнен по его воле! Так называемое «окончательное решение», то есть полный геноцид евреев, декларированное Гитлером в «Майн кампф», а затем вошедшее в партийную программу нацистов, было возложено на СД — Службу безопасности, и подручные Эйхмана в Нидерландах осуществляли его с образцовой методичностью. Гитлеровцы рассматривали «окончательное решение» как веху на пути, политом кровью не только евреев, но миллионов людей всех национальностей, — на пути к хотя и абсолютно бредовой, но тем не менее вполне четко сформулированной цели — экономическому и политическому мировому господству.
В мае 1940 года, после недолгого и робкого сопротивления превосходящим силам германского вермахта, нидерландская армия сложила оружие. Королевская семья и правительство заблаговременно эмигрировали в Лондон. Оккупанты, играя в великодушие к «братьям по крови», освободили военнопленных (впоследствии, однако, была сформирована Нидерландская дивизия для отправки на Восточный фронт), посадили за министерские столы своих марионеток, а страну объявили частью германского рейха. Но спектакль продолжался недолго. Уже в июле 1940 года была запрещена деятельность всех политических партий, кроме нидерландских фашистов во главе с Антоном Мюссертом, расстрелянным после войны за коллаборационизм.
В октябре 1940 года власти распорядились, чтобы каждый голландец представил доказательства своей принадлежности к «арийской расе». Таким образом, все население Нидерландов было поделено на «чистых» и «нечистых». Евреи оказались в числе последних.
После этого начались репрессии. В ноябре того же года были уволены все чиновники и педагоги еврейской национальности, затем музыканты и представители других профессий, в марте следующего года все еврейские частные предприятия были взяты под официальный контроль, то есть, по сути, отчуждены у владельцев. С января по октябрь 1941 года евреям было последовательно запрещено находиться во всех публичных местах: кинотеатрах, библиотеках, магазинах, рынках, зоосадах, бассейнах, пляжах, — запрещено пользоваться общественным транспортом и вообще менять место жительства. Об этом свидетельствуют архивные документы, об этом свидетельствует Марга Минко.
15 октября 1941 года фашистский наместник, «комиссар» Раутер сообщает Гиммлеру в Берлин, что еврейское население Нидерландов «отныне поставлено вне закона». В Освенциме, Маутхаузене, Треблинке, Бухенвальде уже растоплены печи крематориев…
Можно ли упрекать нидерландских евреев в том, что они безропотно подставляли шеи под кованый сапог захватчика и палача? Нет, это было бы несправедливо. На первых порах многие наивно верили, что их действительно отправляют в Польшу на работы, что они вернутся назад и получат сполна все свое имущество. Голландцы, вывозимые в Германию на военные заводы, порой завидовали, что евреям разрешают брать с собой семьи, а им нет. В «Горькой траве» юная еврейская девушка, от имени которой ведется повествование, рассказывая, что немцы вывезли всех обитателей дома престарелых, утешает себя тем, что так любившая поездить по белу свету старая тетушка Каатье на склоне дней еще раз повидает мир.
Однако скоро пелена упала с глаз. Нидерландское Сопротивление не знает, правда, таких массовых и героических выступлений, как восстание варшавского гетто, но тем не менее уже в конце января — начале февраля 1941 года, когда чернорубашечники Мюссерта принялись бесчинствовать в еврейских кварталах Амстердама, они встретили настолько решительный отпор, что для очередной провокации, 22 и 23 февраля, когда евреи праздновали субботу, оккупанты бросили на подмогу чернорубашечникам несколько грузовиков с солдатами. На устроенную ими кровавую баню Амстердам ответил вошедшей в историю страны всеобщей забастовкой 25 февраля. Нидерландские рабочие, студенты, люди труда смело выражали солидарность с теми, с кем бок о бок жили, учились, работали в мирные годы. Именно солидарность вопреки расовым, национальным, религиозным предрассудкам, несмотря на угрозу конфискации имущества, заключения в тюрьму, смертной казни, — именно эта человеческая солидарность помогла двадцати пяти тысячам евреев выжить — уйти в подполье, спрятаться в деревне, тайно переправиться за границу.