Стеклянный мост
Шрифт:
— Так вот вдруг? Ну что ж, надо в таком случае отметить как следует.
— Она уже все продумала, собирается угостить весь наш дом, делает колоссальный заказ кондитеру. Я не сумела ее отговорить.
— Если уж эта Борхстейн возьмет себе что-нибудь в голову, дело известное.
— Не забудь, спроси, чем ее угостить.
— Ладно. — Это замечание зацепило Бин, нечего ей на такие вещи указывать, она знает свои обязанности. Но ее обрадовало, что старая Борхстейн наконец-то решила отпраздновать юбилей. В свои годы она еще держится молодцом, хотя из-за упрямой прихоти все подготовить самой хлопот не оберется. — Только бы не надорвалась.
— С чего ты
— Да нет, но возраст…
— Они тоже имеют право. Бин, особенно мефрау Борхстейн.
— Как знать, как знать.
Она сама не поняла, зачем это сказала, ей захотелось тут же постучать от сглазу по некрашеному дереву директорского стола, но возвращаться из-за этого казалось верхом глупости, и она вышла из кабинета.
Рена ван Стратен пропустила мимо ушей последнее замечание Бин Хейманс. Несмотря на суровую зиму, все пока шло нормально. Никто серьезно не болел, и за последние месяцы не было ни одного смертного случая. Сторонним посетителям предлагался показательный образчик прогрессивных методов ухода за престарелыми. Она решительно взяла со стола папки, подошла с ними к шкафу для архивов, стоящему у стены возле окна, и мимоходом заметила на улице серый автомобиль и двух чем-то занятых около него мужчин.
Пока Бин Хейманс информировала персонал насчет визита гостей, Фрида Борхстейн стояла у платяного шкафа, откуда только что извлекла старое свое платье, черное в голубенький цветочек. Она совсем про него забыла, не могла припомнить, когда надевала в последний раз, помнила только, что купила его незадолго до прощального ужина у Остервеенов, в доме которых скрывалась во время оккупации. Их эмиграция в Австралию означала для нее потерю верных друзей, они бы никогда не оставили ее в беде. Они чуть ли не вынуждали ее эмигрировать вместе с ними, продолжали уговаривать и позже, в письмах. "Приезжай к нам, Фрида, — писали они оттуда, — начнешь жить заново, как и мы". Но она не хотела этого. Ее место было здесь. В этом городе.
Когда они поженились, Якоб только что открыл маклерскую контору, и весь первый год после свадьбы Фрида помогала ему вести бухгалтерский учет. Потом предприятие стало разрастаться, пришли более квалифицированные служащие, у Фриды уже были дети, и она полностью ушла в семейные заботы.
После войны она училась на бухгалтерских курсах, быстро освоила эту профессию и поступила на службу в крупную торговую фирму. С тех пор и захватила ее страсть к цифрам. Она зачастую брала конторские книги на дом и сидела над ними до поздней ночи. Ее трудолюбие было фанатическим, она находила удовольствие в самых сложных расчетах и вычислениях, она не желала ни над чем другим задумываться. Цифры, нейтральные, холодные, полые цифры давали ей внутреннюю опору, отгораживали, заслоняли от нее рой образов и воспоминаний, которые тогда для нее были еще невыносимы.
Перед зеркалом она дрожащими руками приложила к себе найденное платье. Годится ли оно ей, как встарь? Якоб считал, что черное ей идет, хотя ему больше нравилось, когда она носила пастельные тона. Однажды он привез из Брюсселя бежевую блузку, шелковую, отделанную кружевами и мелким жемчугом. "Какая прелесть!" — воскликнула она тогда. "Станет прелестью, когда ты ее наденешь", — сказал он. Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него. Не сводя глаз с фотографии, пошла к шкафчику; платье вздувалось от каждого шага, словно за ним была пустота. Она взяла в руки фотографию и забыла про платье, которое бесшумно опустилось у ее ног.
"Ну, как теперь наши дела, Якоб?"
"Я
"Что он за это просит?"
"Кучу денег".
"Сколько?"
"Шесть тысяч гульденов".
"Но как ты с ним рассчитаешься? Твоя контора отдана в ведение оккупационных властей, ты не можешь взять ни цента. А ведь там тоже понадобятся деньги!"
"Ты же знаешь, я кое-что отложил. Но нам придется все-таки продать фамильные драгоценности и столовое серебро".
"Думаешь, удастся?"
"Должно удаться, Фрида. Порядки станут скоро еще суровее; мы не сможем вообще никуда деться. Нужно ехать сейчас".
"А парень надежный?"
"Хейн? Готов дать за него руку на отсечение. Такой же основательный, как и его отец. Знает прекрасно весь маршрут беженцев. Мы не первые, кому он помогает".
Его широкий лоб, волнистые волосы, рот с приподнятым левым уголком, глаза с яркими точками световых бликов, лица детей и других членов семьи представлялись ей теперь сероватыми, неясными, требовалось усилие, чтобы вспомнить все это в красках. Наверное, в конце жизни первым исчезает из восприятия цвет, и, прежде чем навеки закрыть глаза, видишь перед собой мир как серию расплывчатых черно-белых фотографий.
Она с трудом нагнулась, подобрала лежащее на полу платье, застыла в нерешительности, держа его в руке. Стоит ли продолжать? Чего она добилась?
За два часа до комендантского часа пришел Хейн и велел им через полчаса спуститься к выходу, взяв с собой минимальный багаж, только самое необходимое. В Швейцарии о них позаботятся. Сначала их разместят в приемном центре. Фальшивые документы он приготовил. Они лихорадочно стали выбрасывать из сумок вещи, совать взамен другие, носились по комнатам, ища что-нибудь важное, что еще можно взять с собой. Лео выбрал книгу, Ольга взяла летнюю блузку, Якоб свой дорожный будильничек, что показалось ей смешным. "Ты разве забыл, куда мы собираемся?" Примерно через полчаса она поспешила с детьми вниз, к выходу. Якоб спускался не торопясь, призывал их к спокойствию.
"Далеко нам сегодня уже не уйти", — сказал Лео, смотревший на всю эту затею весьма скептически.
"Сначала он вывезет нас за город. Оттуда завтра утром двинемся дальше".
Стоял холодный и сырой апрельский вечер. Она чувствовала, что Ольга зябко дрожит — простудилась, как видно.
"Ты не надела толстую кофту?"
"Я не сумела ее так быстро найти".
"Подожди, я за нею схожу".
"Останься, не ходи, — сказал Якоб. — Он не будет ждать ни минуты".
"У нас еще пять минут. Я сейчас вернусь". Она была уже на лестничной площадке и, шагая через две ступеньки, быстро поднялась в квартиру. В Ольгиной комнате она стала ощупью рыться в кучах одежды, сметая ее с полок, шарила среди вешалок. Только встав на стул, она углядела в глубине шкафа, на задней стенке, крючок, а на нем кофту. Она решила тихонько спуститься вниз и неожиданно набросить кофту на плечи Ольге.
С минуту она, переводя дух, стояла в полутьме, слушая, как воркует голубь на плоской крыше за окном. И тут тишину дома нарушили грубые голоса в передней, приглушенная возня, затем громко хлопнула входная дверь.
"Подождите, подождите меня!" — закричала она.
Она бросилась вниз, но на последних ступеньках споткнулась о железный прут, прижимающий дорожку, и упала. Падая, она слышала, как захлопнулись дверцы автомобиля. Она вскочила на ноги и снова упала, на этот раз споткнувшись в коридоре о дорожную сумку. Прижимая к груди кофту Ольги, заковыляла к двери.