Стеклянный мост
Шрифт:
— Я всегда выхожу одна, вы ведь знаете. Мне так приятней. — Обеими ладонями она сжимала кофейную чашку и пила маленькими глотками, с сочувствием глядя на развернутую газету, за которой демонстративно укрылся Маркс.
— Мефрау Борхстейн знать не хочет этих господ, не так ли, мефрау Борхстейн? Когда они приедут, вы уже уйдете, а к тому времени, когда вы вернетесь, уйдут они. Такие вот дела, — ехидно вставила мефрау Крейхер.
— На всякий случай оденьтесь потеплей, — посоветовала директриса, — обязательно вязаную кофту поверх платья.
— А наши комнаты будут осматривать? — опять спросил кто-то.
— Я ведь все уже объяснила. — Голос
Фрида Борхстейн поставила чашку на стол, взяла сумочку и поднялась.
— Я кое-что забыла, — сказала она менееру Марксу.
К счастью, она вовремя сообразила, что оставила все вещи как попало. Такого с ней раньше не бывало, она никогда не выходила из комнаты, не прибравшись. Стол был завален семейными фотографиями, которые она регулярно раскладывала, как пасьянс. Блокнот с калькуляцией лежал раскрытый. Уже одна мысль, что посторонний сунет в него свой нос, вызвала у нее сердцебиение. Она спрятала фотографии в кожаный футляр, а блокнот — в ящик шкафа. Когда задвигала ящик, он перекосился, и фотографии поехали назад. Она поправила их и взяла в руки портрет Якоба.
Ни за что на свете она не скажет, что делала с этим портретом последние два года, иначе ее непременно запишут в сумасшедшие. Но ведь сколько же всего она была уже не в состоянии себе позволить, дожив до этих лет! И в один прекрасный день, уступая безотчетному порыву, она просто положила портрет вместе с рамкой в сумочку — он уместился там в самый раз — и отправилась с ним гулять. Это вошло в привычку. Если позволяла погода, она шла на реку, туда, где прежде стоял их дом, садилась на скамейку и смотрела с набережной на суда, плывущие мимо, вверх и вниз по течению, в размеренном ритме, на это вечное движение, что всегда было, есть и будет. И у нее было такое чувство, будто Якоб тоже с нею, смотрит на реку, как прежде, когда они вдвоем смотрели из верхнего окна их дома.
Без колебаний она положила в сумочку портрет и кожаный футляр с фотографиями, открыла серебряный портсигар с инициалами "Я. Б.", вдохнула запах сигарет, потянула за эластичные полоски, прижимающие сигареты, и спрятала портсигар в сумочку, рядом с портретом. За завтраком она решила, что после всех покупок сходит на реку прогуляться по набережной. Вот о чем хотела она рассказать Бену Абелсу! Они шли, взявшись за руки, и наблюдали за Лео, который все время убегал вперед, играл в чехарду с причальными тумбами, даже пытался пройти, раскинув руки, по узкому гранитному парапету, но тут им пришлось его одернуть. В тот вечер, когда она сама стояла на парапете, не горел ни один фонарь. Фрида сочла это предзнаменованием. Но сделать единственный шаг в пустоту она была не в силах.
Ища в шкафу теплую кофту, она чувствовала раздражение из-за того, что директриса советовала ей одеться потеплее. Почему она сама об этом не подумала? У нее была идиосинкразия к добрым советам. Надевая кофту, она увидела, как над крышами конторских зданий, словно занавес, раздвигаются облака и тонкая полоска солнечного света спешит вырваться на свободу.
Внизу она услышала от менеера Маркса, что ее спрашивала Бин Хейманс.
— Какая жалость. А дождаться меня она не могла?
— Хейманс — и дождаться? Это взаимоисключается. Но она сказала, что
— Надеюсь.
— Хорошо, что вы в теплой кофте. Я хотел вам сказать, но ван Стратен меня, разумеется, опередила.
На это она не стала отвечать. Одна из горничных подала ей еще чашку кофе, которую она приняла трясущимися руками. Ничто не ускользало от его внимания, он был готов ей помочь когда угодно. "Могу ли я вам ассистировать?" — таков был его стереотипный вопрос. Она была рада, что выйдет сейчас за дверь, прочь из этого зала, где каждому есть дело до других. Вокруг говорили о Швеции, о том, что все они мало знают эту страну. И тем подробней распространялись о других странах, где побывали в отпуске, например об Израиле, — тут они были на своем коньке, козыряли друг перед другом. Потом дошла очередь до стран Европы, их столиц, достопримечательностей, средств сообщения. Прямо как на уроке географии.
— Швейцария, — вдруг услышала она.
— А вы, мефрау Борхстейн?
Фрида отрицательно покачала головой. Она могла бы уехать в Австралию, но это бы стало бегством, которого она себе никогда бы не простила. И снова ее охватило сомнение. Ради кого она сейчас все затевает? Как вообще это пришло ей в голову? Ее взгляд упал на газету, за которой опять, в несчетный раз, укрылся менеер Маркс, на заголовок статьи: "Про людей на стройке не подумали". Шесть слов, двадцать семь букв; если вычесть меньшее из большего, разность составит двадцать один. Все правильно. Тогда был вечер двадцать первого. Через три дня годовщина их свадьбы. Они собирались отметить ее в пути. "А когда приедем в Швейцарию, отметим еще раз", — сказал Якоб.
Почему она тогда задержалась в комнате Ольги? Почему сразу не спустилась вниз? Могла бы выиграть минуту. Она зябко вздрогнула и застегнула верхние пуговицы кофты. Две картины будут до конца дней стоять у нее перед глазами, порой накладываясь друг на друга, как сейчас: она в дверях полной комнаты и не может войти — она в дверях пустого дома и не может выйти. Она видела сквозь заднее стекло уезжающего автомобиля их головы, они покачивались. Но это уже игра воображения — она не могла их толком увидеть: расстояние было слишком велико.
Гостиная мало-помалу опустела, почти все разошлись по комнатам. Менеер Маркс сидел напротив Фриды, не спеша уходить. Ее отсутствующий взгляд внушал ему неуютное чувство, что он здесь посторонний. Она сидела погруженная в свои мысли, то и дело проводя пальцами по скатерти. Этот жест раздражал его. Он сложил газету, потом вдруг бросил ее, рывком отодвинул стул и поспешил к двери. На пороге он обернулся и крикнул ей, чтобы последний раз обратить на себя внимание:
— Думаю, Хейманс еще подойдет!
Она вздрогнула и посмотрела на него: лысый череп в пигментных пятнах, сползающих на самый лоб, повернулся к ней, точно в поклоне.
Она решительно надела шубу, нетерпеливо застегнула пуговицы, потом опять расстегнула. Развязала шарф и взглянула на часы. Время уходит, а она все еще здесь. Как видно, Хейманс просто забыла о ней.
Это произошло незадолго до двадцать первого апреля. Якоб с детьми уехали в город, а она сидела дома и ждала. Давно минул час, когда они обещали вернуться, а их все не было. Свинцовое чувство тревоги словно приковало ее к кухонному табурету. Она сосредоточила мысль на водопроводном кране, у которого истерлась прокладка и капли воды тяжело падали в раковину. Она насчитала больше ста капель, когда хлопнула входная дверь.