Стена (Фантастические повести)
Шрифт:
— Кто дома? Одна? А где подруга? Ах, здесь… Так чего ж врешь, что одна? — и влетел в комнату на всех парах: — Здрасьте, здрасьте, меня Валерой зовут.
А из кресла — навстречу — и впрямь загорелое существо, Прекрасная Дама семнадцати годков от роду, тоже блондинка, но значительно меньших габаритов, очи голубые, ланиты смуглые, уста, естественно, сахарные…
— Настя.
— И мне очень приятно, — забалагурил Пащенко, закрутился по комнате, забегал из угла в угол. — А вот, рекомендую, мой лучший друг Игорь, чистейшей души человек, интеллектуал и дзэн-буддист, достигший невероятных глубин погружения.
Наташа — она-то Пащенко наизусть знает — прислонилась к дверному косяку, улыбалась довольно, а Настя, несколько оглушенная, спросила:
— Погружения куда?
— В нирвану, — захохотал Пащенко, — в таинственные недра подсознания, в глухие леса седьмой сигнальной системы.
Настя смотрела на Игоря с явным интересом.
— Вы и вправду дзэн-буддист?
— Да шутит он, дурачится, что вы, не видите? — сказал Игорь и сел в кресло.
Настя ему нравилась.
— А-ах, шутит, — облегченно вздохнула Настя. Судя по всему, она страшилась непонятного, предпочитала ясное, реальное, земное. — Ну а то, что вы Игорь, — это не шутка?
— Истинная правда…
Пошел разговор о том о сем, о минувшем лете и грядущей зиме, об увиденных фильмах и услышанных дисках, ни к чему не обязывающий, но очень приятный разговор, вполне светский, если это понятие вольно отнести к не очень светскому возрасту собеседников. Но, честное слово, он — разговор этот — мало чем отличался от тех, что вели иной раз их взрослые и умудренные жизнью папы и мамы, разве что папы и мамы поминают работу, сослуживцев, а их дети — школу, учителей, ну а все остальное — едино, поверьте.
Можно, конечно, назвать светский разговор пустым, глупым, не несущим никакой полезной информации. Все так. Но о чем, спрашивается, говорить людям, которые пять минут назад еще не подозревали о существовании друг друга, а сейчас не ведают, что стоит каждый из них, чем дышит, как живет? Нет, не изобрели еще некий карманный индикатор интеллекта. Познакомился с человеком, глянул на шкалу: ага, стрелка у красной черты качается, значит, беседу о Кафке с Кортасаром надо вести. А у этого — в зеленую черту уперлась. Порассуждаем о победе «Спартака» в Кубке европейских чемпионов.
Красота, кто понимает!..
А пока по бедности вместо индикатора светская беседа и существует. Поговоришь с человеком «ни о чем», так в следующий раз знаешь, «о чем» говорить с ним. Своего рода разведка словом.
Старик Леднев упрекал Игоря:
— Все молчишь, Игорек, на людях. А люди говорить хотят, а лучше — выговориться. Ты дай ему душу раскрыть, разговори его, так и первым другом ему станешь, все он для тебя сделает…
Есть у Игоря такая черта: малость теряется он во взрослой компании, если к тому же она большая и незнакомая. А если все знакомы, тогда другое дело. Вон с Ледневым или с Пеликаном он себя равным чувствует, не говоря уж о родительских друзьях…
А с Настей у них много общего оказалось: и стихи она любит, и серьезный джаз предпочитает, и русской историей интересуется. Так все преотлично шло, как Пащенко, невежа и торопыга, возьми и спроси:
— Натали, а когда родичи вернутся?
Наташа на часы взглянула, прикинула:
— Мама должна через полчаса быть. А что?
— Сматываемся, — Пащенко вскочил с кресла.
— С каких пор ты моей мамы боишься? — удивилась Наташа.
— Я ее не боюсь. Я не хочу ей лишний раз мозолить глаза, — бесхитростный Пащенко своим заявлением выдал тайну: выходит, он слишком часто мозолит глаза Наташиной маме, то есть нередкий гость в ее доме. Другое дело, что тайна эта давным-давно Игорю известна, и не только Игорю — всей школе.
Ну а Настя… Причастный чужой тайне, Игорь не прочь был создать — именно так: создать! — свою. Общую с Настей. А значит, Пащенко и тут помог ему. Сейчас они выкатятся от Наташки, Пащенко, как лучший друг, друг тактичный, скроется с глаз долой, а Игорь пойдет провожать девушку. Осень, падают листья, ветер кружит их по асфальту… Лирика! Мало ли что возможно осенним вечером…
Так и получилось. Правда, Наталья чуть-чуть подулась: как так? ее бросают? И даже лучшая подруга, которая, кстати, пришла к ней скоротать вечер, вдруг тоже спешит неизвестно куда. Но Наталья — девица умная, ей ясно было, куда спешит подруга. Вернее, зачем.
Пащенко распрощался с ними у подъезда, согнулся пополам, пополоскал у ног воображаемой шляпой, подмел пыль с асфальта воображаемым пером и с воплем: «Адью, ситуайены!» — исчез в осеннем сумраке, чтоб не сказать — мраке.
— Где вы живете, Настя? — спросил Игорь, ибо с чего-то надо было начинать.
— На Кутузовском. Я еду до Дзержинки, а оттуда — на маршрутке.
— Но ведь еще довольно рано, — стараясь быть небрежным, сказал Игорь. — Может, погуляем?..
И вдруг — в старых романах написали бы: как молния сверкнула в мозгу юноши! — он сообразил: у него же нет времени!.. За весь вечер он ни разу даже не вспомнил о старике Ледневе, который остался там, один, в осеннем лесу у проезжей дороги…
Даже Настя почувствовала, что с Игорем что-то случилось, но не спросила ничего, лишь взглянула с тревогой.
— Простите меня, Настя, — глухо сказал Игорь. — Я не могу вас проводить. Мне очень жаль… — и замолчал, ожидая, что сейчас произойдет непоправимое: она повернется и уйдет, и будет права. Во всяком случае, он бы на ее месте так и поступил.
Но, слава богу, Настя-то пока была на своем месте. Она не повернулась и не ушла, а спросила:
— Вам надо спешить?
Игорь обреченно кивнул.
— Идите. Я сама доеду. Не волнуйтесь.
Она смотрела на него, будто что-то ждала.
— Простите меня, Настя, — повторил он. — Я очень хочу вас видеть. Можно, я вам завтра позвоню?
Ну, когда бы еще Игорь рискнул так сразу, ничуть не стесняясь, сказать все, что думает, что чувствует сейчас? Да никогда не было с ним подобного. А тут то ли волнение, что потеряет он ее, помогло, то ли странная его раздвоенность: и хочется остаться, и колется, и старик Леднев ждет. А может, как раз светская беседа и подготовила то, что он сказал — «сам вдруг», пользуясь морской терминологией?