Стена
Шрифт:
– Неужто починил?
– изумился старик.
– Фирма веников не вяжет, - сказал парень и выключил приемник.
– Еще претензии имеются?
– Вроде нет...
– А раз нет, сядем. Разговор будет, - парень уселся на венский стул верхом, как на коня, из заднего кармана джинсов достал сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его. Листок - заметил старик - весь исписан был.
– Сядь, сядь, нет правды в ногах, нет ее и выше. Слушай сюда... Твоя фамилия Коновалов, так?
Точно, слесарь, подумал старик, усаживаясь на диван, иначе откуда ему фамилию
– Ну, - подтвердил.
– Павел Сергеевич?
– И тут попал.
– Я тебе, Пал Сергеич, буду фамилии называть, а ты отвечай: слышал о таких или не слышал. Первая: супруги Стеценко.
– Это какие же Стеценко?
– призадумался старик.
– Из второго подъезда, что ли? "Жигуль" у них синий, да... Этих знаю. Сам-то он где-то по торговой части, товаровед, кажется, из начальников, а жена - учительница, химию в нашей школе преподает. Моя Соня-покойница поговорить с ней любила.
– Про химию?
– Почему про химию? Про жизнь.
– Хорошие люди?
– Обыкновенные. Живут, другие не мешают... Соня как-то деньги дома забыла, а в овощном помидоры давали, так химичка ей трешку одолжила.
– Вернули?
– Трешку-то? А как же! В тот же день. Соня и сходила.
– Значит, говоришь, другим не мешают?
– Не мешают. А чего? Вон, трешку одолжили...
– Большое дело, - то ли всерьез, то ли с издевкой сказал парень и что-то пометил на листке шариковым карандашиком.
– Подавший вовремя подает вдвое... Ладно, поехали дальше. Пахомов Семен, пятьдесят седьмого года рождения, Пахомова Ирина, шестьдесят первого.
Старик оживился:
– Сеньку знаю. Сеньку все знают. Я еще мать его помню, Анну Петровну, святая тетка была. Муж у нее по пьяному делу под машину попал - ну, насмерть. В шестьдесят первом вроде?.. Ага, тогда Сеньке как раз четыре стукнуло... Анна его тянула-тянула, на трех работах работала, уборщицей. А что? Тяжко, конечно, а ведь под две сотни в месяц выходило. Это теперь двести целковых - тьфу, а тогда - ба-альшие деньги. Сенька не хуже других одевался, ел, пил...
– Пил?
– быстро спросил парень.
– Лимонад. Это потом он за крепкое взялся. За крепкое - крепко... старик засмеялся неожиданному каламбуру, но парень вежливо перебил:
– Короче, Пал Сергеич, время ограничено.
– У меня не ограничено, - будто бы обиделся старик, а на самом деле ничуть не обиделся: просто так огрызнулся, для проформы, чтоб не давать спуску нахальному слесарю.
– И у Сеньки не ограничено. Он, как выпьет, сразу во двор. И ля-ля, и ля-ля - с кем ни попадя. Известно: у пьяного язык без костей. Ирка за ним: "Сеня, пойдем домой, Сеня, пойдем домой". Где там!
– Бьет?
– Ирку-то? Этого нет. Любит ее до потери пульса. Сам говорил...
– И все знают, что пьет?
– Знают.
– И ни гу-гу?
– А чего гу-гу? Нынче он куда меньше засаживает, государство позаботилось, позакрывало шалманы-то.
– А если б не государство, так и помалкивали бы?
– Чего ж зря встревать?
– Позиция...
– протянул парень и опять карандашом на
– Хороший человек, - быстро сказал старик.
– Солидный. Профессор. Книги по истории пишет. Я, когда покрепче был, за их "Волгой" ухаживал: масло там, клапана, фильтры. Сейчас не могу, силы не те... А он, Андрей Андреевич, хоть и ровесник мой, а живчик, сам машину водит, лекции читает... Я вот тоже историей интересуюсь, так он мне свою книгу подарил, с надписью, - старик сделал попытку встать, добраться до книжного шкафа и предъявить парню означенный том, но парень интереса не проявил.
– На фиг мне его книга, - грубо заявил.
– Сиди, отец, не прыгай, у меня еще вопросы есть. Внука его знаешь?
– Павлика? Вежливый, здоровается всегда...
– И все?
– А что еще? Ему под двадцать, мне под восемьдесят, здоровается - и ладно.
– Ладно так ладно, - засмеялся парень, сложил листок, сунул в карман, встал.
– Все. Допрос окончен. Вы свободны, свидетель Коновалов.
– Погоди, постой, - старик неожиданно резко - собеседник славный, похоже, утекал!
– вскочил, цапнул парня за локоть.
– Ты из милиции, точно!
– Ну ты, дед, даешь!
– парень легко высвободил локоть.
– Сначала вор, а теперь милиционер. Вот слесарь - это еще туда-сюда, давай на слесаре остановимся. И тебе понятно, и мне спокойно... А ты времени не теряй, завтракай - и во двор. Дыши кислородом, думай о возвышенном. Хочешь - об истории. Вот тебе, кстати, тема для размышлений: почему при Екатерине Второй люди ходили вверх головой?
– засмеялся шутке и к выходу направился. Но вдруг притормозил, посмотрел на вконец растерянного старика. Сказал серьезно: - Да, про мелочишку забыл. Ноги у тебя болеть не станут. И сердчишко малость притихнет. Так что пользуйся, живи, не жалей себя. Себя жалеть - пустое дело. Вот других...
– не закончил, открыл рывком дверь.
Старик совсем растерялся - и от царских обещаний парня, и, главное, от того, что он уходил, спешил, уж и на лестничную площадку одной ногой вторгся. Любой вопрос: чем бы ни задержать - лишь бы задержать! Успел вслед - жалобно так:
– Может, ты доктор?
– А что?
– парню, похоже, домысел по душе пришелся.
– Может, и доктор. Чиним-лечим, хвастать нечем...
– и вдруг сжалился над стариком: - Не горюй, отец, еще увидимся. Я же сказал: с тебя начал, тобой и закончу.
– Чего начал-то?
– Чего начал, того тебе знать не надо, - наставительно сказал парень. А почему с тебя - объясню. Хороший ты человек, Пал Сергеич.
– Ну уж, - почему-то сконфузился старик, хотя и приятна была ему похвала парня.
– Хотя оно конечно: жизнь прожил, зла никому не делал...
Старик вспомнил Соню-покойницу. Это ее слова, в больнице она умирала, понимала, что умирает, тогда и сказала старику: "Жизнь прожила, зла никому не делала".
– Зла не делать - это пустое. Это из серии: "Моя хата с краю", - сказал парень.
– Я тебя. Пал Сергеич, хорошим потому назвал, что ты и о добре не забывал.