Стена
Шрифт:
Льюис произнес подобающие сочувственные речи, обращаясь к отлетевшей душе молодой женщины. Он назвал ее «одной из нас» и поднял в ее честь стакан тоника.
— Бисмилля, — прошептал Хью. Льюис поднял на него глаза, и он повторил уже громче: — Во имя Бога.
— Бога? Мы теперь балуемся религиями?
— Культурами, — поправил Хью. — Арабы произносят эти слова перед тем, как войти куда-то. Они предохраняют их от опасности.
— Ну-ка, расскажи! — Льюис сразу решил выяснить, насколько сильно старый друг заразился этим явлением.
— А ты и сам знаешь. — Хью помахал рукой. — От них.
— От
— Первобытные страхи старше ислама, причем намного. Мы даем им свои имена, а в других странах — свои.
— Подсознание, невежество и чувство вины, — сказал Льюис.
Хью опустил взгляд к лежащей на столе фотографии, изображавшей часть стены, по которой должен был пройти их путь. В верхнем углу, как дырка от пули, красовался Глаз Циклопа.
— Рейнджеры найдут ее, — твердо произнес Льюис. — Они доставят ее домой.
Он внимательно изучал Хью, пытаясь отыскать трещины в его броне. Хью наткнулся на труп, Хью испачкал рукав в крови. Хью мог дать слабину.
— Она хотела бы, чтобы мы продолжили путь, — заверил его Хью. — И я хочу того же самого.
— И я тоже, — подытожил Льюис. — Ну что, мы в состоянии?
— Конечно.
— В таком случае сделай мне одолжение. — Льюис помолчал, отводя взгляд в сторону.
— Не сомневайся.
— Как насчет того, чтобы показать зубы?
— Что?
— Улыбаться хотя бы время от времени. Или, по крайней мере, держать самые неприятные подробности при себе. Ну, понимаешь, насчет этого украденного трупа. Рэйчел не в самом лучшем настроении.
— Она плохо себя чувствует?
— Мы немного поспорили. — Льюис забросил в рот сразу целую горсть арахиса. — Ничего серьезного. Она появится с минуты на минуту. Ждет не дождется встречи с тобой.
— Я тоже.
Взгляд Льюиса, как будто впервые, обратился к фотографии — словно она внезапно возникла перед ними.
— Я поднялся в Лагерь-четыре и принял кое-какие необходимые предварительные меры.
Лагерь-четыре представлял собой нечто вроде отстойника, куда собирались альпинисты со всего света; пестрый и нереспектабельный базовый лагерь для всех, кто собирался штурмовать большие стены. Когда-то альпинисты самовольно оккупировали это место, как старинные первопоселенцы, и много лет разбивали там свои палатки. Бензозаправочная станция, за которой поначалу пряталось это гетто, исчезла с лица земли, но характер поселения нисколько не изменился. В теории парк предоставлял возможность ограниченному числу альпинистов находиться на своей территории одну-две недели. Самые страшные, воистину трущобные жилища сменились обычными купольными палатками, что оказалось несложно, хотя бы потому, что изрядно потрепанная палатка стоила не больше хорошего куска прочной пластиковой пленки. Ночное зарево костров, возле которых собирались рассказчики ужасных историй и благодарные восторженные слушатели, тоже осталось в прошлом, особенно в этом году, когда засуха высушила лес до такого состояния, что он в любую секунду мог вспыхнуть, как трут. Но невзирая на все перемены, Лагерь-четыре все еще оставался местом, где можно было получить информацию. Последние новости стекались туда, как вода в оазис.
На сей раз Хью и Льюис не стали останавливаться
«Лучше ограничиться теми мучениями, без которых не обойтись на стене».
Хью был очень счастлив, что до начала восхождения у него будет собственный туалет, душ и кровать с простынями и подушкой. А также его собственный арендованный автомобиль, собственный вход и собственный выход. Дружба дружбой, но Хью давно уже перерос ту разновидность товарищества, которая некогда поддерживала их в поездках зайцами на товарных поездах из Денвера, в путешествиях автостопом сквозь ураганы и штормы и в доводящих до клаустрофобии и других нервных расстройств пробегах через пустыни Юты и Невады на принадлежащем Хью «фольксвагене-жуке».
Хью извлек маленькую толстую книжечку в кожаном переплете. Льюис называл ее библией. На своих страницах, заполненных нарисованными от руки картами, топографическими кроками и примечаниями к ним, она содержала полный свод приключений, которые хозяин книжки перенес за свою жизнь. Сейчас Хью открыл ее почти в самом начале, на странице, озаглавленной начертанным аккуратными буквами словом «Анасази». Линии, заштрихованные пятна, точки и цифры являли собой составляющие их предстоящего восхождения.
Льюис взял «библию» у него из рук, как свою собственность, и положил, раскрытую, рядом с фотографией. Острием крохотной пластмассовой шпажки, вынутой из ломтика лайма, он принялся с высочайшей точностью указывать на снимке точки, соответствующие топографической разметке с кроков Хью. Сейчас его можно было принять за слегка слабоумного пятидесятишестилетнего дядьку, протыкающего игрушечным оружием карту сокровищ.
— Помнишь ту расширяющуюся рыхлую полосу на девятом откосе? Как, по-твоему, она нам подойдет? Ладно, зеркала, можно сказать, не осталось. Оно потихоньку смылось, когда никто не смотрел. Там теперь обалденная лестница. Проходит через все зеркало. Мы на этом выиграем не один час. Мне сказали, что теперь этот участок можно пройти за один день, без ночевки.
— Меня это устраивает, — сказал Хью.
Острие шпаги чуть заметно продвинулось вперед.
— А заросшая трещина на двадцатой отметке, где мы лезли на ножевых крючьях? Теперь там используют трехдюймовые клинья.
Хью слушал его, не пытаясь вставить ни единого слова. Возможно, как скалолаз, он сейчас далеко не цыпленок, но он не желал ничего принимать за данность, пока не пощупает собственными руками: ни «обалденную» лестницу, ни расширившуюся трещину на двадцатой отметке, ни саму вершину. Анасази изменилась, и они тоже изменились. В молодости он исследовал горы, реки и пустыни, используя чужие карты и опираясь на знания предшественников. Но бывают моменты, когда общепринятая мудрость теряет свое значение. И тогда ты должен чертить свои собственные карты, устанавливать свои собственные правила и прокладывать свой собственный путь.