Стены слушают
Шрифт:
Изредка она посещала Окленд, но чаще ее родители приезжали с Пиренейского полуострова повидаться. Миссис Малоней, надев зубы и воскресный наряд, мистер Малоней, трезвый, как судья, и высохший, как селедка. Выразив искренние чувства, оба родителя застывали в молчании, ошеломленные окружавшей роскошью, не способные ни на что, кроме как сидеть и пристально на все это глазеть. И, только вернувшись домой, они обретали красноречие, расхваливая дочку Хелен, которая поступила в колледж Миллса на стипендию и жила в красивом доме в Атертоне с богатым мужем и тремя
Но наедине с нею они терялись и немели: визиты оборачивались кошмаром, особенно для Джилла, старавшегося больше, чем Хелен, чтобы супруги Малоней чувствовали себя как дома. Его тактика была своеобразна: он старался уменьшить размеры собственного достатка, прикидывался экономным, рассказывал о тринадцатилетнем сыне, избравшем карьеру чиновника, и о семнадцатилетней дочери, прилежной ученице колледжа. В результате бедные Малоней еще больше терялись, а сам Джилл терпел полный крах. Никому не удавалось вычислить, почему такие добрые намерения Джилла приводили к столь огорчительным последствиям.
– Дружба Эми с этой женщиной, – продолжал Джилл, – всегда грозила неприятностями. Она была явно неуравновешенной. Кто угодно, кроме Эми, углядел бы это и стал ее избегать.
Хелен мысленно перекрестилась:
– Что ты, Джилл! De mortius [4] ... Ведь они были подругами. Нельзя отталкивать друга, если у него, ну, скажем, эмоциональные проблемы. Когда Уильме того хотелось, она бывала очень обаятельной и занятной. Такой именно я предпочитаю помнить ее.
– Твоя память удобна и проста.
4
Начало латинской поговорки: "О мертвых или хорошо, или ничего".
– И я хочу хранить ее такой. Ешь свой завтрак.
– Я не голоден, – раздраженно сказал Джилл. – Лично я готов порицать Руперта за всю эту историю. Он должен был наложить вето на поездку, как скоро возник этот проект. Две женщины, болтающиеся в чужой, нецивилизованной стране, – это против здравого смысла.
Для Хелен проект звучал соблазнительно. Ведь ее путешествия ограничивались вылазками в город за покупками, а летом – жизнью в Тахое. Жуя ломтик поджаренной ветчины, она слушала Джилла примерно так, как прислушиваются к рокоту волн, набегающих на берег, зная, что шум этот примерно одинаков и будет иногда чуть громче или тише, в зависимости от приливов, отливов и смотря по погоде.
Чаще всего шум поднимался из-за Эми. Потому Хелен слушала по привычке, без всякого интереса. На ее взгляд, Эми была унылым созданьицем, облеченным умом, по мнению брата, и красотой, по мнению мужа, а по сути, не имеющей ни того, ни другого. Хелен тоже часто удивлялась близости между Уильмой и Эми. Но удивлялась совсем другому, чем Джилл: почему волевая и энергичная Уильма тратила столько времени на эту мышку Эми?
Джилл переключил скорость:
– Я по-прежнему считаю, что американское посольство должно было связаться со мной из-за этого несчастного происшествия.
– Почему?
– Эми – моя сестричка-малышка.
– Кроме того, она взрослая женщина и у нее есть муж. Если она требует присмотра, пускай об этом заботится Руперт.
– Руперт не в силах урегулировать некоторые ситуации.
– Урегулировать что? – мягко спросила Хелен.
– Там наверняка надо принять какие-то решения, что-то сделать. Руперт слишком добродушен. А если бы там оказался я, то не стал бы нежничать с этими иностранцами.
– Дорогой, если бы там был ты, именно ты и считался бы иностранцем.
– Ты, наверно, считаешь, что сказала что-то ужасно умное?
– Всего-навсего правду.
– Похоже, ты напала на множество истин в последнее время, – криво усмехнулся Джилл.
– О! Я напала. Кое-какие из них огромны, какие-то – малы.
– Поделись хоть чуточку.
– В другой раз. Ты бы поторопился, если хочешь успеть на Эль-Камино вместо Байшоро. – Она через стол улыбнулась мужу.
Несмотря на ею резкую манеру говорить, она знала, что он добрый человек, гораздо больше, похожий на Эми, чем сам это представляет.
– Ты будешь осторожно вести машину, не так ли, Джилли?
– Я прошу так меня не называть. Это звучит нелепо.
– Ты не споришь, когда тебя так называет Эми...
– Так звали меня в детстве. Она говорит так невольно. И я всегда протестую. Напомни, я скажу ей об этом, когда она вернется домой.
Хелен виду не подала, но внезапно ощутила тошноту, и кофе показался кислым. "Не хочу, чтоб она вернулась домой. Две тысячи милей пролегло между нами. И это так хорошо".
В комнату влетел тринадцатилетний Дэвид. На нем была форма дневной военной школы, которую он посещал.
– Доброго утра всем.
– Что ты сделал со своим лицом? – ахнула Хелен.
– Ядовитый дуб, – радостно сообщил Дэвид. – Роджер и Билль тоже его раздобыли, когда мы были на маневрах. Обалдеть, как разозлился сержант. Сказал, будто русские успеют приземлиться, пока наша вшивая шайка возится с ядовитым дубом.
– Я зайду за тобой после школы и поведу к доктору.
– Ни к какому вшивому доктору я не пойду.
– Перестань выражаться. Это скверное слово.
– Сержант то и дело им пользуется. Он англичанин. А англичане всегда говорят "вшивый". Ой! Я забыл сказать! Дядя Руперт вернулся домой. Звонил вечером, когда вас не было дома.
– Ты мог бы сказать об этом раньше, – упрекнул Дэвида отец.
– Как я мог, если вы ушли?
– Как Эми себя чувствует?
– Не знаю. Он про нее ничего не говорил.
– Ну, о чем же он говорил?
– Просто, что сегодня он весь день будет дома и хочет повидать тебя по какой-то важной причине.
– Я сейчас позвоню...
– Он просил не звонить. Это очень личное дело. Он хочет говорить с тобой с глазу на глаз.
Джилл уже вскочил.
Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Джилл сразу спросил: