Стены слушают
Шрифт:
– Ах, перестань, Уильма. Я и не думаю беситься.
– Нет, бесишься. – Уильма повернулась к О'Доннелу и потеребила его рукав. – Хочется знать, с чего она взбесилась? Ведь хочется?
– Да все равно: и так, и так перебьюсь, – примирительно сказал О'Доннел.
– Наверняка хочется знать! Наверняка!
– Перебрали вы...
– Чуточку. Самую, самую, самую чуточку. Ну, решайте. Хотите знать, из-за чего она бесится?
– Ладно, выкладывайте, и кончим с этим.
– Она думает (Эми все время думает: отвратительная привычка), она думает, будто я покушаюсь на ее мужа и потому купила ему серебряную шкатулку.
О'Доннел усмехнулся:
– А на самом деле?
– Конечно нет, – решительно заявила Уильма. – Руперт мне как брат. Я вообще люблю покупать людям вещи. Иногда люблю, если чувствую себя доброй. А иногда бываю подавленной и жадной и тогда слепому не подарю минуты света.
– А сейчас? Вы как чувствуете себя, хорошей?
– Замечательной! Давайте куплю вам выпить. Или вы, может быть, предпочли бы серебряную шкатулку?
– Можно начать с выпивки.
– О'кей! Официант! Официант! Три teguilas [3] с лаймой.
3
Водка из агавы (исп.).
– Послушай, Уильма, – сказала Эми. – Почему бы нам не пообедать?
– После, после. Я не голодна.
– Я голодна.
– Тогда иди, обедай.
– Нет, подожду тебя.
– Ладно. Жди. Ну, чего ты сидишь и бесишься? Постарайся развеселиться.
– Стараюсь, – мрачно сказала Эми. – Сильнее стараюсь, чем ты думаешь.
Улыбка О'Доннела становилась все более натянутой. Вечер складывался наперекор его планам – несколько даровых виски, милая беседа, может быть, небольшая сумма в долг. С одной женщиной он отлично умел поладить. Две женщины, да еще в скверных отношениях друг с другом, могут обременить. Хорошо бы спокойно и быстро отделаться от обеих, не оскорбив ничьих чувств.
Оскорбленные чувства могли вылиться в жалобу хозяину отеля, и тут приветливый коврик был бы выдернут из-под ног. Бар был его штаб-квартирой. Он никогда не вляпывался в неприятности Американские гости обычно радовались случаю поставить выпивку парню из Фриско, или Нью-Йорка, или из Чикаго, Анджелеса, или Милуоки, или Денвера. В некоторых выдаваемых за родину городах он бывал. О других читал или слыхал. В Сан-Франциско ему бывать не приходилось, но он видел множество снимков Моста Золотых Ворот, Рыбачей Пристани и канатной дороги. Этих сведений вполне хватало. Остальное он мог подделать, включая адрес, если его спрашивали о нем. Всегда называл один и тот же, Садовая улица, потому как в каждом городе есть своя Садовая улица.
– Садовая, одиннадцать, двадцать пять, – сказал он Эми. – Вы, верно, и не слыхивали об этой улице. Она в восточной части города. Или была. Теперь, может быть, весь район срыт и на его месте выстроены отели или универмаги. Что, канатная дорога еще работает?
– Кое-где, – сказала Эми.
– Одна мысль о ней вызывает ностальгию.
– Серьезно? – На минуту ей стало интересно, по какому месту он действительно скучает: по ферме в Миннесоте или по пустынному городишке в Аризоне. Она понимала, что этого не выяснишь. Она не станет допрашивать, а он не скажет.
– Что мешает вам уехать домой, мистер О'Доннел?
– Пустяковые затруднения с деньгами. Мне не повезло на беговой дорожке.
– О!
Его улыбка становилась все шире, пока не сделалась почти искренней:
– Да, миссис Келлог, я гадкий мальчик. Я игрок. Вынужденный...
– О?
– Другим путем не заработаешь. Чтобы поступить на работу, нужны справки, а я до сих пор не достал никаких справок. Ну, хватит! Не то это, того и гляди, зазвучит, как: "Пожалейте бедняжку Джо О'Доннела". Хватит! Лучше поговорим о вас. Как две леди развлекаются в городе Мехико?
– Развлекаются? – Уильма подняла брови. – Я уже с трудом вспоминаю значение этого слова.
– Придется вмешаться. Вы здесь надолго?
– Завтра уедем, – сообщила Эми. – В Куэрнаваку.
– Как жалко. Я надеялся показать вам...
– Куэрна – кто? – вскрикнула Уильма.
– Куэрнавака.
– Мы завтра туда едем?
– Да.
– Ты что, спятила? Мы только что сюда приехали. Почему, ради всего святого, мы попремся в какое-то место, о котором я в жизни не слыхивала, Куэрна – не помню, как дальше.
– Куэрнавака, – терпеливо повторила Эми.
– Перестань твердить это. Оно звучит как болезнь позвоночника.
– Оно считается очень красивым и ...
– Мне плевать, даже если это натуральный рай, – заявила Уильма. – Не поеду. Как тебе в голову взбрела такая глупость?
– Доктор посоветовал, чтобы подправить твое здоровье.
– Мое здоровье в порядке. Спасибо! Лучше подумай о своем. Принесли заказанную выпивку, и О'Доннела не смутило, что за всех заплатила Уильма. Год или два назад он был стеснительней. Теперь – просто утомлен. Как он и опасался, обе дамы становились ему в тягость. Отправлялись бы они в Куэрнаваку. Хоть нынче вечером.
Он решительно заговорил:
– Все посетители Мехико непременно посещают Куэрнаваку. Там находится дворец Кортеса и собор, один из самых старинных соборов в республике. И птицы, тысячи певчих птиц. Если вы любите птиц.
– Ненавижу птиц, – заявила Уильма.
Он продолжал расхваливать климат, тропическую растительность, красивые площади, пока до него не дошло, что ни та, ни другая не обращают на него ни малейшего внимания. Они опять заспорили о человеке по имени Джилл; что бы подумал Джилл, если бы вошел сейчас сюда или если бы узнал об этом.
О'Доннел встал и исчез.
Консуэла ушла с работы в восемь часов и направилась вниз к служебному входу, где ее должен был встретить дружок. Его там не было, а одна из судомоек сказала, что он отправился на стадион.
Консуэла прокляла его свиные глаза и его черное сердце и вернулась в чулан, замышляя месть. Не такая уж это была месть, но ничего другого было не придумать, как остаться на всю ночь в чулане: пусть побеспокоится и погадает, куда она могла деваться.