Степь зовет
Шрифт:
«Это же Шефтл, — с каким-то странным чувством подумала Элька. Она видела его и словно не узнавала. — Так это Шефтл…»
Шефтл остановился как вкопанный, чуть вожжи из рук не выпустил.
— Элька… — прошептал он испуганно.
Так это Шефтл… Он был совсем не такой, каким запомнился ей с того лета, пришибленный, растерянный. И от этого казался еще ближе.
Они стояли и молча смотрели друг на друга смущенными, жалобными глазами. Справа белел заснеженный сад, там и тут высовывая из-под сугробов черную, оголенную ветку,
— Так это ты, Шефтл? — наконец мягко проговорила Элька.
Шефтл все молчал, не сводя с Эльки взволнованного взгляда. Вот она опять перед ним, близкая сердцу и такая далекая… Это ее он повстречал там, у запруды; это с ней он ехал на пахнущем свежим сеном возу, среди лучистых подсолнухов; это с нею сидел на окошке в синюю летнюю ночь… За это время она еще больше похорошела. Знала бы она, сколько волнений он пережил из-за нее, сколько ночей не спал!
— Что же ты молчишь, Шефтл? — сказала Элька и, словно стряхнув оцепенение, подошла ближе. — Как поживаешь?
— А вы?… А ты? — хрипло проговорил Шефтл.
— Да так, как видишь… Откуда ты?
— Из степи. Бурьяна вот насобирал, топливо у меня вышло. А ты… Тебя что-то совсем не видно…
— Разве? — Элька слегка усмехнулась и быстро поправила волосы под белым вязаным платком.
— Нет, я… я думал, ты зайдешь, посидишь… — растерянно отвел он глаза.
— Расскажи, как живешь, Шефтл, — повторила Элька, как бы не замечая его растерянности.
— Что рассказывать! Не ладится у меня с тех самых пор, как ты уехала. Помнишь моих буланых? Какие лошади были! Лучшие на хуторе, земля, бывало, дрожит, когда едешь на них, — вспоминал он, темнея от боли. — Так одна пала, еще осенью…
— Я знаю, слыхала.
— А другая, — показал он на худую кобылу, — тоже вот, сглазили ее, что ли, еле волочит ноги. А помнишь, как они нас тогда несли?
Сейчас, слушая Шефтла, глядя на черный чуб, выбившийся из-под вытертой заячьей шапки, Элька словно вновь увидела перед собой то жаркое, бурное лето, вспомнила все, что было между нею и Шефтлом. И вместе с тем оно казалось ей таким далеким-далеким, и стало грустно и жалко. Прошлого?… Себя?… Шефтла?…
— Ты уж, наверно, позабыла, — тихо промолвил он.
— Нет, я помню. Помню, Шефтл.
— А я думал, ты давно все забыла.
— Почему ты так думаешь? — отозвалась она с обидой.
— Значит, помнишь? — оживился Шефтл. — Тогда ты жила вон там, в комнезаме. А теперь в нем колхозный склад.
— Знаю…
— А ставок… Замерз наш ставок. Сейчас я пою кобылу у колодца… Помнишь, как хорошо было? И камыши, и все…
— Помню, Шефтл, все помню.
— Вот видишь, — сказал Шефтл с болью. — А я думал, забыла. Думал, ты на нас рукой махнула и больше никогда не приедешь… Зачем только ты тогда приехала!
Они помолчали.
Лошади, видимо, надоело стоять, и она боком начала отступать от дышла. Элька остановила ее, ласково потрепала по храпу. Кобыла схватила ее черной шершавой губой за рукав.
— Узнала тебя, — сказал Шефтл дрогнувшим голосом. — Видишь, как смотрит, видишь? Ты не думай, лошадь тоже знает тоску. Ого, еще как! Иной раз так заржет, что… Помнишь, тогда, в балке? Под дождем, в Ковалевской балке, когда я нашел тебя? Тогда еще обе мои буланые были у меня… Примчал я тебя в больницу… А на обратном пути они так ржали, кобылы, что у меня прямо сердце разрывалось. Потом ведь я приезжал, хотел проведать, а тебя уже не было.
— Понимаешь, как получилось… Меня сразу забрали, увезли в Запорожье. Я ведь писала Хоме.
— А я не знал. Думал, ты там. Я тебе еды привез, варенья вишневого. Коржиков мать испекла… Ты надолго к нам? — перебил он себя.
— Сама не знаю… Да что это у тебя кожух не застегнут? Так и простудиться недолго. — Она подошла совсем близко и застывшими, непослушными пальцами стала застегивать на нем овчину. — Разве можно так в мороз?
— Я мороза не боюсь. Так на сколько, говоришь, ты приехала?
— Говорю, что сама не знаю.
— Но пока еще побудешь? — словно упрашивал он ее.
— Побуду…
Лошадь, переступая с ноги на ногу, запуталась в постромке и стала бить копытом. Шефтл пустился было к ней, но Элька его опередила. Она проворно приподняла у кобылы ногу и выпростала из сбившейся упряжи. Она заметила, какой старой, собранной из кусочков была эта упряжь, как перекосились от ветхости сани, и вспомнила, что Калмен Зогот говорил ей о Шефтле, о какой-то его будто бы просьбе. Но Шефтл ни о чем таком не заговаривал, а ей очень хотелось помочь ему.
— Скажи, Шефтл, может, тебе что-нибудь нужно?
— Нет, ничего не нужно, — ответил Шефтл рассеянно, думая о чем-то своем.
— Как знаешь. Видно, Калмен Зогот тебе ближе, чем я. Что ж, мне пора…
— Постой, — встрепенулся Шефтл, — постой еще минутку. Когда еще я тебя увижу…
— Да нет, пойду. Мы там молотим, видел? Видел, сколько зерна привезли? А ты все один, а, Шефтл?
— Ты о чем? — растерялся он.
— По правде говоря, я думала, что ты уже в колхозе.
— В колхозе? А, ну да… Знаешь, Элька, сто раз пожалел, что тогда тебя не послушал. А теперь — с чем я туда пойду, в колхоз? Или приняли бы?
— Почему же? Если ты всерьез…
— Правда? — обрадовался Шефтл. — Думаешь, они не будут против? Из-за того, что я раньше не шел?… Ох, Элька! Плохо одному. Точно ты дикая трава в степи, и никому до тебя дела нет… Я все время хотел с тобой потолковать… с тех пор, как ты приехала. Но тебя так трудно застать…
— Ну ладно, Шефтл! Так ты заходи…
— Куда? К тебе домой?
Элька с минуту помедлила, словно колеблясь.
— Лучше, пожалуй, в правление, Шефтл.
— В правление? А, ну что ж.