Степан Разин (Казаки)
Шрифт:
– Эй, все!.. – вдруг встав во весь рост, загремел он. – На весла!.. едем кататься… Живее!..
Несколько минут суеты около чалок, и один за другим струги, пьяные и шумные, выплывали на пылающий на закате стрежень.
– Мою любимую… Запевай!..
И на соседнем струге залился, зазвенел Васька-Сокольник:
Вниз по матушке по Волге…
Васька нарочно сел спиной к атаманскому стругу: крепко «жалел» он про себя персиянку. И подхватили сотни голосов:
…да по Волге
Легка лодочка плывет…
И из строя густо-гудящих голосов опять поднялся чистый,
Как во лодочке гребцов…
И еще горячее похватили струги:
…да гребцов ровно тридцать молодцов…
Дикая, черная сила неуемной волной поднялась в широкой груди пьяного Степана и ударила в голову. Да, надо развязывать себя, надо найти сразу выходы, все привести в ясность и всех удивить.
– Эх, Волга… – точно рыданием вырвалось из его взбаламученной груди. – Много дала ты мне и злата, и серебра, и славой покрыла меня, а я ничем еще не отблагодарил тебя!..
Не зная, что он еще сделает, он огляделся красными, воспаленными глазами. И вдруг схватил он железной рукой удивленную и перепуганную Гомартадж за горло, а другой за ноги и – швырнул ее в пылающую огнями заката Волгу. Золотом и кровью взбрызнули волны, раздался жалкий крик девушки, и вздох удивления и ужаса пронесся по стругам. Васька-Сокольник вскочил с диким лицом и только хотел было броситься в воду, как загремел страшный голос атамана:
– Не сметь!..
И черное дуло пистолета жутко уставилось Ваське в глаза.
Гомартадж, жалобно крича непонятные слова и уже захлебываясь, боролась со своим тяжелым платьем, которое тянуло ее вниз…
– Ну, что опешили? – пьяно крикнул атаман и сам уверенно затянул:
Взбушевалася погода…
И, потрясенные, пьяные, полусумасшедшие, подхватили казаки:
…да погода,
Погодушка не малая!..
От города, пылающего в огнях заката, плыл важный и величавый благовест ко всенощной, а по реке лилась широкая, за душу хватающая песня о Волге родимой… Уносимая стрежнем, Гомартадж все еще барахталась, и шли от нее во все стороны огневые круги волн. Вот она скрылась на мгновение, опять всплыла, опять погрузилась, взмаячила на мгновение белая рука, и огневая река сомкнулась над ней навсегда.
Ничего в волнах не видно… —
выводил тенор, – уже не Васькин, другой: у Васьки в горле перехватило, и петь он не мог, и снова, в упоении диком, подхватил пьяный хор:
…да не видно,
Только видно одну лодку…
– Ну, зачем эдак-то?.. – слюняво говорил совсем пьяный князь С.И. Львов. – Не нужно, так мне девку отдал бы…
Степан презрительно смерил его взглядом.
– Ах ты, сопляк!.. – уронил он тихо… – Туда же…
– Что это? Никак заблаговестили? – спохватился вдруг князь, точно очнувшись… – И то… Ко всенощной… А мы-то, греховодники!..
И, сделав благочестивую рожу, князь стал широко креститься.
Казаки смеялись. И Степан, вдруг схватившись обеими руками за волосы, зарычал, как тяжело раненный зверь, и по жесткому пьяному лицу его покатились слезы жгучей, беспредельной тоски…
XV. Новая челобитная из Царицына
Наконец, казаки порасторговались ясырем и другой добычей, попили и нагулялись досыта и стали собираться домой. В последний перед отвалом момент в их стан
– Ну вот и гоже… – довольный, что все хорошо кончилось, говорил он, поглаживая брюхо. – И езжайте себе с Богом по домам… А дорогой, смотрите, никакого бесчинства не творите и никого на Дон с собой не подговаривайте, дабы не прогневать опять великого государя…
Степан, заломив шапку, слушал это начальническое напутствие, и глаза его дерзко смеялись. Ему было ясно только одно: воевода крепко трусит.
И, сопровождаемые жаркими приветствиями работного и вообще черного люда, казацкие струги снова потянулись вверх по Волге. Воевода дал им в провожатые до Царицына жильца Леонтия Плохово, чтобы тот, в случае чего, унимал бы казаков. Казаки шли медленно и часто останавливались на берегу, чтобы отдохнуть, пображничать, выспаться. Так, между делом, для разгулки больше, они пограбили купеческий насад и остановили судно с казенным хлебом, с которого Степан переманил к себе нескольких стрельцов, а с начальства взял бочку вина. И казаки были уже под Черным Яром, когда их нагнало вдруг отправленное из Астрахани судно, на котором перевозили партию арестованных в Яике стрельцов: еще когда Степан был у персидских берегов, они взбунтовались там, убили своего голову, а потом ушли было в море, чтобы соединиться со Степаном, но были настигнуты князем С.И. Львовым и разбиты, и теперь в наказание пересылались на крайний север, в Холмогоры, на вечное житье.
Узнав об этом, Степан немедленно отправил несколько казаков на астраханское судно с приказом, чтобы все начальники немедленно явились к нему, а когда те, перепуганные, предстали пред грозным атаманом, Степан потребовал, чтобы все арестованные стрельцы были отпущены на свободу. И Плохово, и сотники стрелецкие мягко уговаривали его не бунтовать еще, не гневить великого государя, и тот, наконец, внял их уговорам, но за то потребовал от них вина. Один из сотников немедленно привез ему вино, а Степан милостиво отдарил его персидскими тканями и сафьяном. Казаки возроптали было, что их стрельцов не освобождают, но вино быстро смирило их. Да и не хотелось заводить волынку: дом уже близко…
И пенили казацкие струги Волгу-матушку, и плыли все вперед и вперед. Вот уже слева на крутом берегу показался и Царицын. И чуть только выплыли из-за мыса струги, как все население Царицына радостно высыпало за стены, на берег, встречать славных казаков, а вверху, на горе, в высоком тереме воеводы что-то у окна забелилось. Ивашка видел это с атаманского струга, и сердце его загорелось и забунтовало: скорей!..
И вот пригребли уже челны к берегу высокому. Расфрантившиеся казаки молодцевато выскакивали на мокрый песок. Городская беднота предупредительно вырывала у них из рук чалки и сама крепила их, довольная, что может служить таким именитым гостям. И не успел Степан ступить на берег, как его окружили уже казаки, только что прибывшие с Дона.
– Батюшка, Степан Тимофеевич, к твоей милости!.. Защити, отец…
– Что такое? – строго нахмурился Степан.
– Да помилуй, отец: воевода царицынский житья не дает… – загалдели враз казаки. – Мы приехали с Дона за солью, а он дерет с нас по алтыну с дуги… А у меня пару коней отнял, с возом и с хомутами… А у меня пищаль изнишил…
– Идем… Все за мной!..
Во главе возбужденной толпы Степан нагрянул в Приказную Избу. Из лица серый, сразу весь притихший, воевода вышел на крыльцо.