Степан Разин (Казаки)
Шрифт:
– Не пускай, черти… – крикнул Алешка. – Испугались? Пихай назад!..
Дрючками запихали горящего Родивона в огонь и чело печи забросали дровами. Печь заревела, и густая вонь разлилсь по всему берегу.
– Видели? – торжественно обратился Степан к омертвевшим товарищам сгоравшего Родивона. – Ну вот идите назад и скажите Корниле, что всех их так жечь буду, которые близко подойдут к Кагальнику. И ему тоже будет, – не гляди, что крестный… А теперь – гэть и швыдче!..
И началась дикая, ревущая, блюющая и сквернословящая попойка по всему Кагальнику. Все
На другое утро началось похмелье, а там к ночи прискакал из Царицына гонец и принес странную весть, что Ивашка Черноярец вместе с полюбовницей своей скрылись неизвестно куда…
Степан только рукой махнул: все одно, дальше виселицы не уйдет… Очухавшись после разгула, он все читал со своими приближенными прибывшие к нему грамоты, долго и не раз говорил с глазу на глаз с гонцом Дорошенки, а так как гонец из Запорожья все никак не мог прийти в себя, то он на морозе облил его несколько раз ледяной водой, пока тот не очухался совсем. И с ним была долгая беседа. Потом Степан получил какую-то грамоту от Корнилы Яковлева и один уехал в Черкасск.
Крестный отец, приняв его тайно, уговаривал его за угощением бросить воровство, но Степан угрюмо говорил, что теперь поздно и что он пойдет до конца. И напился пьян и валялся в шубе собольей где попало под лавкой и, придя немного в себя, снова пил и ругал черкасских казаков:
– Сволочи… Когда мы в поход пошли, не вы ли деньгами нас поддержали? – облокотившись на стол, мрачно говорил он. – А теперь, чуть неудача, вы опять на колени: помилуй, великий государь!.. Да вы бы лутче нас-то поддержали… Сволочи вы, только и всего!..
Понимая хорошо, что «не смажешь, не поедешь», он одарил всю старшину черкасскую дорогими подарками, – Корниле шуба рысья досталась, кому котел серебряный, кому что… – но все же они за ним не потянули, и он, разругавшись, снова поехал в Кагальник. Задержать его не посмели: все еще за ним сила была… И он приехал сердитый в Кагальник и объявил:
– Поход – на Черкасск!..
Все шумно одобрили это разумное начало нового похода на Москву. Была большая надежда, что в Черкасске произойдет раскол и с ним можно будет справиться легко. И закипел Кагальник военными приготовлениями…
И вдруг дозорные казаки, возвращаясь сверху, привели с собой в Кагальник какого-то полузамерзшего рыжего жида: не лазутчик ли собачий сын? Но жид показал им свою истерзанную воеводами на дыбе спину, клялся им в своей любви к вольному казачеству, обещал им золотые горы…
– А что там дурака валять?.. – решил кто-то нетерпеливо. – Идем к атаману, и он там разберет…
– Ой, Боже мой… – вздернул тот плечи кверху. – К атаману… И станет такой ясновельможный, такой великий пан со всяким пархатым жидом разговаривать, и да я лучше сам скорее брошусь в Дон, чем осмелюсь беспокоить ясновельможного пана гетмана. Об нем и казаках его идет слава по всему свету, а мы будем отнимать его драгоценное время по пустякам… Нет, вы лучше сперва меня накормите, а потом
И он уверенно повел большую толпу казаков в ближайший кабак. Его накормили, напоили, и он залился таким соловьем, что действительно все уши развесили. И, показывая настоящие деньги с Монетного двора, он говорил:
– Ну что? Плохо сделаны? Ага!.. Кузня у вас есть? Где кузня?.. Я вам каждому сейчас по мешку наделаю… Идем все в кузню!..
Но по городку уже перекликались, как петухи, медные рожки: поход, поход!
– Поход? Куда? Под Черкасск?.. – говорил Иосель. – Вот: я всегда говорил, что с этого и начинать надо!.. И идите себе под Черкасск, а я тем временем каждому по мешку рублей московских приготовлю… Только чтобы все у меня под рукой было!..
Но в голове у него была только одна думка: как бы ему на тот берег, подальше от ясновельможного пана атамана, перебраться… И ходу… Этот чертов Ивашка подвел его невероятно: как только перебрались они через Дон, Ивашка взял его за шиворот и совсем уже бросил было в реку, да баба его вмешалась:
– Да что ты?.. Да брось!.. Мало вы и без того кровушки человеческой пролили… Ну, милый!..
– А, ты не знаешь этих дьяволов… – говорил Ивашка, не выпуская воротник Иоселя из своей железной лапы. – Ты у запорожцев спроси, каковы они меды-то…
– Ну, и вы тоже хороши, говорить нечего… – говорила Пелагея Мироновна. – Плюнь на него, и пусть идет, куда хочет… Ну, для меня!.. Ну, милый…
Ивашка повернул Иоселя к себе задом, дал ему коленкой здорового пинка под известное место, и Иосель распластался в холодной грязи. Ивашка ударил по лошадям.
– Что? – смеясь, крикнул он Иоселю. – Не говорил я: кто еще кого?..
И теперь Иосель поторапливал казаков:
– Ну, что же тут возиться? В поход так в поход!.. А воротитесь, у меня все уже будет готово…
И среди страстных весенних буранов, крутивших по степи то белыми косматыми метелями, то как плетьми секшими косым дождем, голота, синяя, мокрая, пошла к Черкасску. Изредка налетали со степи табуны скачущей катун-травы, лошади фыркали и шарахались, а казаки пугливо косились на эти штуки вражьей силы. И подошли к Черкасску. Ворота были наглухо заперты. По стенам неподвижно и молча стояли мокрые казаки. Пушки хмуро чернели своими круглыми дулами. И слышно было, как деловито стучали за стеной топоры: то новую церковь на месте сгоревшей плотники рубили.
– Эй, вы, там!.. Какого черта? – крикнул Степан на стены. – Чего заперлись?.. Не околевать нам тут… Впустите…
Молчали казаки на стенах.
– А то, смотрите, брать будем!..
– А бери, сынок… – отвечал со стены Корнило и сурово крикнул: – Пушкари и затинщики к наряду!.. Все по местам!..
Степан со сдержанным бешенством оглядел свои сильно поредевшие ряды. Невелика была его сила. Люди, силе, рваные, горбились под косым холодным дождем, лошади жмурились, и бешеный ветер отдувал в сторону их хвосты и гривы… Нет, силы не чувствовалось.