Степанакерт-Сага
Шрифт:
В этом отношении у нас тишь и благодать. По-видимому, сказывается провинциальная крепость патриархальных устоев. Наша молодежь умеет держать себя под контролем.
Ну, конечно, случается иногда, не без того…
Вон портрету Чернышевского начиркали мелом пиратскую повязку на глаз, но потом, для компенсации, тем же мелом намалевали орден на грудь, чтоб не слишком уж обижался.
Максиму Горькому сунули сигаретный окурок в рот. Он-то, бывало, все больше "Беломор" смолил, так пускай "кэмелом" старик побалуется.
Ну, какой
Но в хохмах этих явно просматривается взгляд студентов на своё настоящее: они им недовольны, они его не принимают таким, как оно есть. И протестуют в такой вот недозрелой форме.
А что если, раз уж студент теперь платит за обучение, он не просто студент, но ещё и клиент впридачу? А может впрямь—как подметило дальнее зарубежье, раньше нас ступившее на путь таких вот отношений—клиент всегда прав? И даже когда сыплет на пол мои конфеты, то мне остается лишь почтительно подкивывать и улыбаться счастливой улыбкой.
Что делать?
У Чернышевского бесполезно спрашивать, вон он там набурмосился под своей кутузовской повязкой, и орден суворовский его не умаслил. И автор "Моих университетов" тоже за них—"кэмелом" подкупленный.
Отчаявшись обращаюсь напрямую к самим студентам:
– А чего вам вообще тут надо?
И получаю конкретный и на удивление зрелый ответ:
– Умного преподавателя, который научит нас нашей будущей профессии.
Вот тебе и вандалы!..
(Милые вы мои! Да где я вам сыщу такого за пятнадцать тысяч драм в месяц?)
– Норик, ну а что лично вам дал университет за два года учебы?
Норик вальяжно откидывается назад, до упора спиной в последующий стол, томно запрокидывает локти кверху и сплетает пальцы рук на затылке.
– Я здесь познал женщину,– скромно сообщает он.
Эх, молодо-зелено! Эх, sancta simplicitas! Эх, наивная самоуверенность юности. Эх!. Да на познание такого предмета всей жизни не хватит…
Впрочем, это уже другая тема…
Мне же остается лишь провентилировать насчёт их взгляда на своё будущее.
О, тут полный порядок! Юность полна оптимизма.
Пройдет ещё пара лет, они выкупят свой диплом и тогда перевернут и осчастливят весь этот мир.
Так что, у мира, и у меня в том числе, в запасе ещё два года.
Хотя очень уж скользкая это штука – время. А тем паче на непостижимом Востоке, где созревание происходит почти мгновенно, да ещё когда скачет оно, понимаешь, туда-сюда-обратно.
А ну как, эти два года обернутся парой месяцев? Что тогда?
Разочарование взрослого несколько иначе проявляется, чем у недоросля… И когда они усмотрят, что получили пустые фантики без начинки, то не хотел бы я оказаться в непосредственно близком от них пространстве.
Не подскажете, где здесь вход на выход, пожалуйста?.
Семейный Портрет в Интерьере из Рыночных Отношений
присказка:
В некотором крайне далеком от нас государстве (прошу непрестанно держать в уме данное обстоятельство – дело было за тридевять земель) демократия распустилась ну до того уж махровым цветом, что власти усмотрели возможным снять всякий надзор за средствами массовой информации. Руководителям этих самых средств было спущено таковое, примерно,
разъяснение:
Мол, вы, други милые, не дети малые, сами должны понимать насколько сложная у нас ситуация и в чём состоят интересы государства, каковые блюсти надобно нощно и денно.
Так что давайте-ка, разлюбезные, переходить на самоцензуру. Запретных тем у нас нет, но вы не дети малые и … (снова см. начало данного разъяснения).
Вот таким макаром у властей крайне далекого государства стало одной заботой меньше. Потому что (и это следует тут отметить) у людей занятых в сфере средств массовой информации, весьма развитое воображение: начитались, наслушались, нахватались, начерпались.
А у развитого воображения глаза велики: застращать самого себя – что два пальца обсосать.
– Ой, а вдруг меня за такое потащат в застенки губЧеКа?
– Или сошлют в 37-й год без права переписки?
– Или на плаху с Емелькой Пугачевым?
И, исходя из всех этих соображений, органы информации самостерилизовались до такой умиляющей степени, о которой власти и мечтать не могли в старые добрые до-демократические времена.
Ведь интересы государства штука очень и очень растяжимая, как и само понятие "государство"; порой не сразу и сориентируешься на что они натянуты в текущий момент.
Один француз… (да, нет, это не про того графа, что изобрел ту растяжимую штуку; это про другого, который королем был).
Вобщем, звали его Людовик под инвентарным номером четырнадцать.
Так этот самый Луи соизволил однажды спустить такое разъяснение:
– Государство,– сказал № 14,– это – я.
Но так это ж когда было! С той поры столько воды утекло – пойди угадай: какие теперь в ходу размеры.
Что если очередной номер додумается, что государство – его левая пятка?
Тут надо быть сверхъосмотрительным, чтоб ничью мозоль не зацепить: а вдруг да окажется государственная, а мы ж не дети малые, нас можно покарать и вдоль и поперек…
Ну, а когда на деятеля средств массовой информации накатывало вдруг вдохновение и нежданно выраживалась какая-нибудь поэтическая, скажем, строка в таком, например, стиле: “Какое небо голубое!”, то самоцензурный элемент в его сознании бдительно всполашивался и призывал к порядку:
– Это ты на что такое намекаешь? Небо-то, оно наверху. А верхи, значит – руководство. Так ты, стало быть, имеешь ввиду, что все наши правители педерасты?