Степкино детство
Шрифт:
Спи, слободка, завтра — бунт!
Глава XIII. Зарубка на всю жизнь
Рано утром вышли ребята со двора, оба босые, а в картузах, — чтобы солнце голову не напекло.
Тихие заборы Горшечной слободки покрыты росой. На улице, свернувшись клубками, спят собаки, каждая у своей калитки. Солнце еще не всходило. Только скворечницы на высоких шестах чуть тронуло розовым блеском.
Ребятам казалось, раньше них нынче никто не встанет.
То на этой, то на другой стороне улицы хлопали калитки.
Из дворов выходили хмурые со сна безродинцы — каждый со своим инструментом: конопатчики с круглыми молотками на плечах, бондари с блестящими топориками, заткнутыми за пояса.
Одни крестились на кресты, выжженные на воротах, другие, не оглядываясь на дворы, закуривали трубки, и все молча шли к мосту через Шайтанку.
Суслик взглянул на одного, на другого и буркнул:
— На работу вовсе они идут.
— Нет, на бунт.
— Нет, на работу.
— Говорю, на бунт.
Степке нечего ответить, а последнее слово за Сусликом тоже неохота оставлять.
— Тьфу, — сердито сказал Степка, — тебя сроду не переспоришь.
Ребята звонко шлепали босыми ногами по горбатенькому мостику через Шайтанку. С мостика виден весь енгалычевский дом — от земли до крыши. Ставни приперты железными болтами, ворота наглухо закрыты. Верно, дрыхнут еще Енгалычевы. Или, может, встали, да нарочно сидят взаперти: бунта боятся.
Когда енгалычевский дом и пустырь за ним уже остались позади, на небо выкатилось круглое, без лучей, солнце. День занимался сухой и душный.
Ребята свернули на Ново-Продольную. Здесь уже со всех сторон гудели голоса, горланили петухи, лаяли собаки. И по дощатым мосткам, и по дороге густо шли люди.
Среди холщовых рубах и простых картузов, какие носят конопатчики и бондари, мелькали синие промасленные кепки затонских мастеровых.
Обрадовались ребята затонским: смотри-ка, и токари, и слесари тоже идут бунтовать.
Суслик подбежал к одному из затонских — пожилому, с серьгой в ухе — и спросил:
— Дяденька, неужто это весь народ на бунт?
Рабочий мельком оглянул Суслика:
— А то куда еще?
— А инструмент зачем?
— Кому как, а нам эдак.
— Что?
— Вот тебе и что. Кто же с голыми руками на бунт пойдет? Он, бунт-то, что сук занозистый. На такой сук орудие нужно: болт — гайка, топор — молоток. Понял?
— Ага. Понял. Топор-молоток. Болт-гайка. Спасибочки. — Суслик вежливо приподнял картуз и крикнул Степке: — Пошли, Степка, тут все на бунт.
И от радости даже на руках прошелся.
— Прочь с дороги. Люди на дело идут, а вам бы только озорничать, — заворчал на ребят старик конопатчик в калмыцком малахае.
Вдруг голоса на улице разом затихли и все головы повернулись в одну сторону.
Впереди, широко расставив ноги, стоял какой-то высокий, рыжеусый рыбак с багром в руке и кричал на всю улицу;
— Вправо сворачивай, на казенную дорогу! На Култук-реку, к рыбным амбарам шагай! С хозяев начнем!
И сразу вся улица всполошилась:
— К амбарам!
— На хозяев!
— Хозяину мало-мало убытка делаем…
Толпа, шурша ногами по сухой траве, свернула в поле, к видневшимся вдали кирпичным сараям.
Как же так? А про фараонов забыли, что ли? Ведь говорил же Митюня…
Степка и Суслик совались то к тому, то к другому, то к бондарям, то к конопатчикам. Но никто их даже не слушал. Идут и идут.
И вдруг повезло: нашелся один разговорчивый. Ни на кого из слободских он не похож, и на мастеровых не похож. В парусиновом пиджачке, в шляпе, из кармана клетчатый платочек уголком высовывается. И откуда такой взялся?
— Что, молодые люди, — спросил он Степку и Суслика, — в вас тоже косточки играют?
И голос у него какой-то не похожий на других — не хриплый и не толстый. Аккуратный голос. И весь он ладный, шагает — как марширует, прямо Ларивошке под стать.
— Вы куда путь правите? — снова спросил незнакомец.
— Мы на бунт. А ты куда, дяденька?
— И я на бунт. Вместе идти — дорога короче.
Город уже остался далеко позади. Только по неподвижно висевшему облаку пыли можно было догадаться, в какой он стороне.
Народ валил мимо глиняных рвов, мимо низких кирпичных сараев. Оттуда выходили на дорогу перемазанные глиной кирпичники, размахивая баграми и кольями, и смешивались с конопатчиками, с бондарями, с затонскими мастеровыми.
Незнакомец пристально всматривался в каждого, словно старался хорошенько запомнить. И вдруг спросил Степку и Суслика:
— Вы, ребятки, верно, знаете этих, что на бунт идут?
«К чему это он?..» — подумал Степка.
А Суслик сказал:
— Нет, дяденька, мы их не знаем. Мы — слободские.
А кирпичники в слободке не живут. А ты нам скажи: далеко ли еще идти? Где он будет — бунт этот?
Незнакомец помолчал с минуту, потом вдруг остановился посреди дороги и ударил себя кулаком в грудь.
— Где бунт? Вот он где бунт! У всех тут бунт! — и он снова ударил себя кулаком в грудь. — И у тебя, — ткнул он Степку. — И у тебя, — ткнул он Суслика.
Ребята скосили глаза себе на грудь, потом посмотрели на чудака в шляпе, потом друг на друга.