Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
– Не за купание поучил, а за то, что не побег домой, а стал сушиться у костра на берегу. Хорошо – только простудой отделался. Мог бы и легкие застудить, и почки… У меня в войну было свое вынужденное купание в студеной реке, а зараз все вылазит наружу. Напомни после завтрака, расскажу, а то память ничего долго не держит, мелькнут какие-то воспоминания – и пропадут. Дырявая башка стала.
– Обязательно напомню. Я давно собирался порасспросить тебя о войне подробнее. Да то у тебя, а потом и у меня времени на это
– Добро! – согласился старик.
– Растормошил ты батьку, погуторить ему захотелось, – с довольными нотками в голосе проговорила мать. – А то все молчком, молчком… Редко когда раскачаю его на разговор. Вижу – не спит, чего-то мозгует, достаю альбом, ему тулю. Вроде бы оживает. Повспоминаем трошки. Душа и отогреется… Пожил бы хоть до весны. Ночей не сплю возле него. Саму соседки и фелшарица несколько раз отпечаловали, почки отказывали, опухала страсть. А все-таки легче, когда в доме живой человек есть. Все не одна.
– Ох и вкусные у тебя катламы, мамуля! Ни у кого ничего подобного не ел. Твой фирменный рецепт?
– Какой там ришепт? Как моя мама эти пышки пекла, так и я. На кислом молоке, яичках, постном масле, тесто круче завожу. Вот и все.
– Так уж и все? Кабы так просто было, и дочки бы так же вкусно готовили. А то ведь не дюже так…
– Ну, не знаю. Каждый человек на свой лад все делает. Точь-в-точь никто не повторяет.
– Вот и я говорю, что на твой лад катламы самые вкусные получаются.
– Ну и на здоровье! Ты бы пухляковского винца покушал. Твое любимое. Влить трошки? Не знаю, как получилось в нынешнем году. Из-за болезни отца некогда было вино как следует доглядать. А оно не любит беспризорства. Чуть что не так, перекисает. Вроде не обуксилось? Совсем мало сделала. Угостись.
– За твое и папино здоровье, дай вам Бог еще многие благие лета!
– Дай-то Бог!
Валентин с удовольствием опорожнил желтый пластмассовый стаканчик и с аппетитом стал закусывать румяной жареной лепешкой, макая ее в крутую деревенскую сметану.
Самодельный деревянный стол, застеленный цветной клеенчатой скатеркой, эмалированные тарелки с зелеными ободками, графин из красного стекла, увитый виноградными гроздями, поточенная шашелем старинная посудная горка… Такая бесхитростная деревенская утварь, привычная с детства, простая крестьянская еда умиляли и согревали душу чувством погружения в родную стихию. Валентин, несмотря на тревожную ситуацию в доме, впервые за несколько месяцев ощутил состояние защищенности от агрессивной среды и какого-то внутреннего комфорта.
– Господи, как же хорошо дома! – произнес он, обнимая мать и склоняя голову на ее плечо. – Нигде нет такого опьяняющего покоя, как в родительском доме. Кажется, только сейчас по-настоящему начинаю понимать выражение «чувствовать себя в своей тарелке». Спасибо вам, мои родные!
– Не за что, сынок, – ответила Оксана Семёновна, – что же ты ничего не ешь? Все катламы остались на тарелке.
– Да что ты, мамуль? Вон как бурдюк набил. – Валентин провел рукой по животу. – Разве у тебя можно голодным остаться? Вы с батей всегда хлебосольством отличались. Спасибо за то, что вы такие славные у меня!
– Ну, скажешь, славные! Обыкновенные, как и все деревенские. Не ученые наукам. Живем, как исстари заведено. Отец-то, куда ни шло, четыре класса до революции окончил, а я совсем безграмотная…
– Да разве в грамоте дело, мамуля? Добрые вы, независтливые, радушные, покладистые. Друг с другом в мире живете и со всеми соседями. Ничего от жизни не просите, а сами последний кусок отдать готовы тому, кто нуждается. Я же помню, как ты нищих принимала, если кто-то милостыню просил. Не у калитки что-либо подавала, чтобы побыстрей отделаться, а в дом приглашала, кормила, расспрашивала о беде их. Сочувствовала. Это так редко сегодня встречается.
– Выдумщик ты наш! Насочинял себе. Ничем особым мы от других людей в станице не отличаемся. Живем как все.
– Ты хоть с одним человеком поругалась за свою жизнь?
– Может, и поругалась, не помню.
– И я не помню такого случая. А отец хоть раз приходил домой пьяным? Дебоширил? Матерился?
– Ты же знаешь, не пил он никогда. Только пивка трошки. И то по праздникам. И не матился никто из нас – грешно это. Дебошей тоже в доме не бывало. А вот под горячую руку отцу лучше было не попадать… Про налыгач помнишь, поди?
– Раза три перепадало. Но за дело.
– Вот и я не дратовала его, штоб не закипал.
– А ты говоришь, как все… все-таки по своим законам жили?
– По Божеским и человеческим. Как родители научили.
– Мать, подь сюды, – позвал Яков Васильевич. – Подсоби по нужде подняться.
Валентин опередил Оксану Семёновну и первым подошел к отцу:
– Давай я помогу.
– Соромно, сынок. Мы привыкли уже вдвоем обходиться, – в два голоса слабо возразили старики.
Сын, не обращая внимания на возражения, наклонился над отцом и, без особого напряжения подняв на руках исхудавшее тело, опустил Якова Васильевича возле отхожего ведра:
– Спускай кальсоны и садись, делай свое дело. Чего здесь стесняться? Дело житейское. Вы меня на горшок сажали, стеснялись? Теперь мой черед пришел.
Валентин так уверенно управлялся с отцом, будто заправский санитар, что неловкость ситуации быстро развеялась.
– Я, батя, постараюсь усовершенствовать это приспособление под нужник. Будешь восседать, как король на троне, без посторонней помощи.
– Это как же?
– Поморокую малость. Типа кресла с дыркой. Как переносные биотуалеты на Западе.