Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
Я по распоряжению политрука собрал десять добровольцев, и мы отправились отбивать охоту румынам завоевывать русские земли. Пробрались в деревню. Понаблюдали трошки. Убедились, что женщины правду сказали: немцев нет, а румыны по хатам разбрелись. В одном из домов их командиры собрались, самогонку попивают, салом закусывают, девчат оглаживают. Ну, совсем обнаглели, даже охранения не выставили.
Политрук хлопцам указал, кому что делать, и мы приступили к выполнению задачи. Я дверь в этот гульбарий распахнул. Руев с револьвером –
Румыны обомлели. Вскочили все до единого, руки подняли. Никто к оружию не потянулся даже. Залопотали что-то на своем тарабарском. Да кто же разберет, што они плетут?
Тут один из офицеров, такой представительный, в годах, видать командир ихний, говорит на русском: «Не стреляйте, братья славяне, мы – друзья. Не хотим воевать за Гитлера, сдаемся в плен!»
Вот так дело! Без единого выстрела мы два взвода румынских вояк в плен взяли. Даже оружие не стали забирать у них, чтоб самим не тащить, только патроны изъяли.
Хлопцы повели их в расположение нашего полка, а я в доме задержался малость. Решил кое-чего со стола собрать, чтобы подхарчиться с односумами домашними закусками. Девки сами в торбу пихают: «Возьмить, дядько!»
Поблагодарил девчат, загрузился и потопал восвояси. Иду торопко, по сторонам оглядываюсь, чтобы случайно на неприятельский секрет не нарваться. А тут, как на грех, луна из-за туч выкатилась и всю округу высветила. Вижу – из немецких тылов несколько всадников за мной устремились, да не румыны, а фрицы. Ну, думаю: «Эти угостят меня досыта! Помоги, святой Николай-угодник, до своих добраться!» И ходу что было мочи к реке, разделявшей позиции.
Наши дежурные пулеметчики заметили погоню за мной, огоньком подмогнули, отсекли тех кавалеристов. Да пуля-то верней коня настигнет на открытой местности. Бегу, петляя зайцем влево, вправо, чтобы в прицелы не попасть.
Время хоть и зимнее, но была оттепель. Лужи лед запятнали. Не углядел среди тех пятен полынью, ухнул в нее со всего хода. Винтовкой токо зацепился, как слегой. Шумлю хлопцам: «Спасайте, сам не выберусь!» Держусь за винтовку и барахтаться боюсь, чтобы закраины ледяные не обломать. Тода все…
Браты кинули мне конский гуж, потрошки, потрошки и вытянули на берег. Сидор тоже достали. Он слетел с меня при падении и чуть ли не до самого берега докатился. Внутри него, помимо сала, лука, хлеба, огурцов соленых, яиц сваренных, картошки в мундире, еще и самогонка из буряка оказалась. Дюже пригодилась – меня ею растерли хлопцы.
– И для согрева внутрь дали принять, – с улыбкой дополнил рассказ отца Валентин.
– Не, не пил даже на фронте. Я спирт и табак на хлеб менял. Иногда даже на тушенку. Но было это недолго, как и затишье на фронте. Как-нибудь расскажу, что дальше было. А зараз так думаю, то купание и сказывается нынче, не зря оно приснилось мне этой весной, после чего и начал хворать сильно.
– Яша, чего придумывать? – возразила Оксана Семёновна. – Вбил себе в голову… Старость это. Вот и весь сказ.
– Ладно… тебя, мать, не переспоришь, – махнул рукой Яков Васильевич, – токо под старость прежние болячки завсегда наружу вылазят. И у каждого – свои. С этим ты согласна?
– Наверно, так…
– Ну, что, солдат, передохнул? – подошел к отцу Валентин. – Пора нам возобновить наступление на твои болячки. Поднимайся в атаку!
– Загонишь ты батьку в гроб, Валек, – попыталась завести свою прежнюю песню Оксана Семёновна.
Но сын поправил ее:
– Не загоню, а наоборот – выгоню из гроба, это точно! Подымайся, батя, и моли своего ангела-хранителя, чтобы ноги не подводили. Вперед, пехота!
Теперь они вдвоем, а не втроем, как первый раз, стали прохаживаться по комнате от комода до печки и обратно. После очередного разворота Валентин убрал свою руку из-под локтя отца и предложил:
– А теперь пробуй сам двигаться.
Старик на несколько мгновений остановился, будто убеждался в своей остойчивости без посторонней помощи. Потом, слегка пошатываясь, сделал один шаг, второй, третий. Дошел до зеркала. Придержавшись рукой за комод, развернулся и уже более уверенно пошел назад.
Валентин стоял посредине комнаты, готовый в любой момент подхватить отца, сопровождал взглядом каждое его движение.
– Лед тронулся, Яков Васильевич! – с радостью резюмировал он.
– Кажись, пошло…
– Лиха беда начало. А часик изо дня в день походишь и ни в чьей помощи не будешь нуждаться. Мышцы работать начнут. А так, на кровати, лежа как барин, да с прислугой, только быстрей на тот свет отправишься.
– И впрямь сам ходит! – подивилась Оксана Семёновна. – Яша, ты как?
– Вишь, оказывается, еще сам могу двигаться. Токо зябко почему-то…
– Счас полушалок накину.
Семёновна достала из шкафа свой бежевый в розовых цветах большой платок и укутала плечи мужа.
– Так лучше?
– Получше, кажись. Покрасовался женихом, теперь Бабой-ягой побуду, – пошутил старик, глянув в зеркало. – В полушалке я впрямь как энта старушенция.
– А Баба-яга на самом деле – дед, – сказал Валентин. – На тюркском «бабай ага» означает – старый человек, дед.
– Ишь как! А наши сказочники зачем-то переиначили смысл.
– Чем непонятней, тем интереснее, наверно?
– Сынок, ты бы до друзей сходил, – предложила Оксана Семёновна. – Чего с нами день-деньской хороводиться? Поднял отца на ноги, он теперича потрошки будет сам управляться. А ты развейся. Повидай школьных товарищев. Они завсегда про тебя интересуются, особенно дружок твой – Саша Григорьев. Зараз под зиму работы в поле нет, все дома хозяинуют. Прогуляйся по станице, кого-нибудь и встренешь.