Степные боги
Шрифт:
– А ну, лезь назад! – крикнула на него Потапиха, непонятно каким зрением увидевшая Петькино движение у себя за спиной.
– Тише, тише… – снова сказала Валеркина мамка, обращаясь теперь уже не к Валерке, а к сидевшему на полу и разинувшему от страха рот Петьке.
Из-за того что она повернулась, Петька наконец увидел Валерку. Тот лежал на боку со сморщенным лицом и крепко закрытыми глазами. Из уха у него торчала длинная бумажная воронка. В первое мгновение Петьке даже показалось, что бабка Потапиха решила прикончить Валерку, забив ему в ухо осиновый кол, но потом
Бабка Потапиха, словно в каком-то кошмарном сне про неубиваемых фашистов, взяла с табурета спички, чиркнула и поднесла огонек к раструбу бумажной воронки. Пламя скакнуло вниз к Валеркиной голове. Валерка открыл глаза, безмолвно распахнул рот, и Петька отчетливо увидел, как из этого широко раскрытого рта на подушку зазмеилась струйка белого дыма.
– А-а-а! – наконец услышал Петька Валеркин крик.
– А-а-а! – протяжно кричал Валерка, и его тонкий голос напоминал Петьке то ли пение, то ли плач.
* * *
Вот так же в первую военную зиму плакал председатель разгуляевского колхоза, вернувшись однажды из райцентра без бабки-Потапихиного сына. Он сидел за столом у себя в избе под портретом Иосифа Виссарионовича Сталина, пил водку и пробовал петь, но получалось у него больше плакать.
«Ой, да ни вечер, да ни ве-е-чер…» – тянул председатель, вытирая слезы, потом оборачивался на портрет, вскакивал и начинал сбивчиво докладывать товарищу Сталину, как и почему у них с Ефимом все вышло.
В райцентр за неделю до этого их увез Степка-милиционер. Пришел с пистолетом, пока они со страху пили у председателя дома, и обоих арестовал. Правда, вычислил он их только на третий день. За это время они вдвоем успели выпить весь контрабандный спирт деда Артема, и тот даже снова намылился ехать в Китай. Хотя до этого собирался туда только через две недели.
«Товарищ Сталин! – вытягивался перед портретом председатель колхоза, отдавая, как на параде, честь, но тут же вспоминая, что к пустой голове руки не прикладывают, а потому бежал в сени, нахлобучивал там до ушей фуражку, возвращался все так же бегом, восстанавливал утраченное равновесие, крепко прижимал острую от страха ладонь к виску и продолжал: – Товарищ Сталин! Докладывает Михаил Якуб! Член партии с одна тыща тридцать четвертого года… Вам одному – как на духу. Не виноваты мы! Случайно все получилось».
В ту первую военную зиму охотник Ефим, которого не взяли на фронт по причине абсолютно беспалой правой руки, погубил единственную колхозную лошадь. Всех остальных забрали по конской мобилизации, а эта райвоенкомату не подошла, потому что сильно укусила в плечо самого военкома. Тот сгоряча велел ее расстрелять, и солдаты уже стянули из-за спины свои огромные винтовки конструкции Мосина, но потом он все-таки отменил приказ.
Вот так в разгуляевском колхозе осталась целая лошадь. Военкому на самом деле захотелось помочь председателю, с которым он давно и очень хорошо дружил, но в конце концов получилось так, что его доброта лишила бабку Потапиху ее единственного сына.
Потому что если бы эту самую лошадь забрали на фронт
Пожевав в растерянности немного снега и поскрипев им вокруг своей злосчастной ловушки, он не придумал ничего лучше, как пойти к председателю и все ему рассказать. Председатель тоже не нашел в себе сил позвать Степку-милиционера и отдать ему Ефима прямо под расстрельную статью, поэтому через час они вдвоем уже пилили ножовками твердую, как бревно, лошадь, стараясь материться потише, посматривая в разные стороны и растаскивая небольшие куски мяса по окрестным кустам. По идее, конечно, все это мясо надо было отнести в Разгуляевку и раздать тем, кто поголодней, но тогда с ними, то есть с Ефимом и теперь уже с председателем, вообще никто не стал бы особенно разбираться. Шлепнули бы как вредителей – и дело с концом.
Поэтому лошадь, разнесенная своей дурацкой судьбой, как облако в ветреный день, на множество мелких частей, осталась в лесу. Под разными кустиками и немного в овраге. А председатель с Ефимом вернулись домой и засели от страха пить водку. Но Степка-милиционер в тридцать девятом служил у товарища Жукова на Халхин-Голе во фронтовой разведке. Он сразу практически чухнул, что там к чему. Лошадь отсутствует, председатель с Ефимом пьют вчерную, в лесу на сопках – куски мяса.
То есть если бы волки, то, во-первых, они бы просто сожрали, а во-вторых, откуда у них ножовки? Или они зубами наловчились так ровно кромсать?
«За сто рублей человека не будет, – жаловался председатель огромному портрету Сталина, забывая о том, что за ту же сумму и сам мог сейчас быть неизвестно где. – За сто рублей!»
Он вскакивал внезапно на лавку, рывком снимал портрет со стены и, к полному ужасу всех домашних, тащил его на двор, а потом в сарай, где хранилась общественная сенокосилка, доставшаяся колхозу еще во времена раскулачивания.
«Вот за столько! – говорил председатель, показывая портрету сенокосилку. – И даже не за столько, а вот за сколько!»
Он выбегал с портретом из сарая и показывал ему новые ворота, которые сам сделал совсем недавно, и поэтому имел представление, сколько они могут стоить.
«Как ворота, товарищ Сталин! – повторял председатель. – Ворота и еще чуть-чуть… А лес-то на них пошел – говно. Ей-богу, говорю, говно, а не лес. Хороший мы весь в район отправляем… Точно в сроки… Ни разу не опоздали еще».
После этого он долго стоял посреди двора, опустив голову, с портретом в руках. Отказывался возвращаться в тепло и не отдавал родным товарища Сталина. Не доверял его никому. А потом спохватывался петь: