Стёртые буквы
Шрифт:
Только, верно, кому-то этот оборванец все же сильно насолил. И каждый вечер появляется в трактире некий тип и норовит беднягу-нищего пришить.
Но только этот убивец за оружие схватится, как верный пес поднимает лай, и тут же с убивцем какая-нибудь нежданность случается: то на собственный нож напорется, то споткнется, да головой об камень, то, как вчера, с лестницы сверзнется.
А самое забавное, что едва взойдет луна, как убивец оживает и скрывается. До следующего вечера.
Люди его поначалу
Нищий тоже не пугается, верно, крепко верит в своего защитника.
А хозяин, понятно, рад радешенек, только что лопатой деньгу не гребет.
Вот такая история получается. Чудны дела ваши, боги! Но как подумаешь, в какие вы игрушки играете, пока мы тут покойников обмываем десятками, так прямо забралась бы на небо и хорошенько там всех отшлепала!
Закончив работу, я выношу свою богиню поползать по траве, благо тепло (да что там тепло, парит совсем по-летнему, дождя бы не было!), а сама устраиваюсь на крылечке — отдохнуть.
И гляжу на то, как за забором нищий играет со своей собакой. (Кстати, неожиданно оказывается, что взглянуть на него приятно. Лицом молод, волосами кудряв, в плечах широк, в поясе узок. Да на таком пахать надо!)
Нищий бросает палку, собачина в полном восторге за ней мчится, хватает, тащит назад, головой крутит, поди, мол, отними.
И все бы славно, знай гляди и умиляйся, вот только одно мне странно — молчит собачина. Не лает, не повизгивает, не взрыкивает.
Первый раз такую вижу.
И тут я поспешно зажимаю рот ладонью.
Потому что боюсь, как бы следующая мысль не выскочила у меня изо рта и не зачирикала на весь двор: «Посмотрите-ка! Неужто не видите?! Пес-то ЧЕРНЫЙ!»
Не знаю как у кого, а у меня ни одна мысль в голове долго не задерживается — сразу в руки и в ноги.
Поэтому я засовываю свою богиню назад в лукошко и, оставив ее на крыльце, бросаюсь к курятнику. Распахиваю дверь и вижу: полдюжины несушек, четыре беленьких, две рябенькие и петушок — черный.
М-да.
И тут я поступаю так, будто хочу, чтоб меня скорей выгнали из трактира поганой метлой.
Хлопая в ладоши и взмахивая юбкой, начинаю гонять петуха по курятнику.
Он от меня исправно бегает, взлетает на насест, потом рухает оттуда вниз, и все это без'единого кукареку. Чего я и боялась.
Больше всего похоже на то, что я скоренько отправлюсь собирать цветочки на лугах Анойи-Безумия.
Но жизнь — штука упрямая, и если она так настырно тычет тебя во что-то лицом, глупо закрывать глаза.
Нет, я, по-видимому, твердо решила распроститься со своим прекрасным будущим на здешней кухне. Нет, от работы я пока не отлыниваю. Пока.
Просто едва выдается свободная минутка, я забираюсь по приставной лестнице на крышу курятника и сижу там, озирая окрестность.
По счастью, трактир стоит на горке, и мне с крыши хорошо видно все до самого горизонта: речка, холмы, рощицы, деревеньки.
Ближе к вечеру и впрямь начинает накрапывать дождик, но я все сижу, будто наказанная, и гляжу во все глаза.
Слава мне и богине, углядела, не пропустила!
Черная точка показывается из одного лесного острова и тут же ныряет в другой.
Я влетаю в трактир, быстренько выпрашиваю у хозяина разрешение отлучится на одну только минуточку и бегу со всех ног навстречу убивцу.
4
Здешних тропинок я, разумеется, не знаю, но все же, поскакав козой по зарослям и набрав на платье репьев, встречаю своего желанного у околицы дивьей деревни. И убеждаюсь снова — живехонек. И не скажешь, что вчера на козлах лежал.
Я кричу ему:
— Эй, постой, потолковать надо!
Он, не сбавляя шага, бросает через плечо:
— Чего тебе?
— Потолковать надо. Ты скажи, кто тебя на такую работу подрядил? Он останавливается, оборачивается, и я изумляюсь — маленький
какой, с меня ведь ростом будет, не выше, да и тощий! Нищий его, небось, голыми руками заломает!
— А ты кто будешь? — спрашивает он.
— Посудомойка из «Конца Света». Помочь тебе хочу.
Он смотрит на меня так же удивленно, как до того я на него, и изрекает:
— Иди-ка ты назад, красавица. Не мочись под дождем. Ну, у меня есть чем отбрить.
— В столице над подобными шутками отсмеялись уже пять лет назад, — говорю я со скукой в голосе.
— Тогда что ж ты тут, а не в столице?
— А это долго рассказывать, — отвечаю я. — Ты садись, я все толком расскажу. Садись, садись. А пес с петухом нас как-нибудь подождут. Они дольше ждали.
Похоже, угадала я точнехонько, потому что парень послушно присаживается на вывороченную из палисада гнилую сваю и приказывает:
— Ладно, валяй, говори.
Собственно, рассказывать сейчас во всех подробностях, за что меня вытурили из столицы коленом под зад, — значит попросту терять зря время.
Но по-другому — никак.
Мне надо выудить из парня его историю, и вместо наживки я забрасываю свою.
Кроме того, сейчас с ним говорить и вовсе тяжело.
Он ведь убивать и умирать собрался, а не лясы точить.
Он теперь сам, как стрела, — весь деревянный.
Так что я хочу для начала его к человеческим словам заново приучить.