Стёртые буквы
Шрифт:
Я смотрю на мою богиню.
Она вдруг вытягивает из-под панциря лапы, приподнимается почти на кончики коготков, поднимает как можно выше кожистую голову. И я слышу тихий хлопок. Словно мыльный пузырь лопнул.
А потом не слышу ничего.
Смолкли кузнечики.
Бегают, отчаянно разевая клювы, онемевшие куры. Беззвучно качаются под ветром кроны деревьев. Тишина.
Я, опять же, как вчера, вскакиваю на крышу курятника и, что есть силы, машу половиком.
Пес поднимается на лапы и настороженно озирается.
Через забор перемахивает убивец и бросается на нищего, подняв над головой топорик (спер где-то).
Нищий
Пес с торжествующе-злорадным выражением на морде испускает вопль.
Беззвучный.
Убивец по привычке испуганно отшатывается, потом изумленно смотрит на пса.
Ничего не случилось.
Шутка, которая два года потешала всех здешних гостей, на сей раз не сработала.
Убивец жив, пес нем.
Я спрыгиваю на землю и на всякий случай хватаю полено поувеси-стей. Чтоб съездить по хребтине псу, если тот напрыгнет на парня.
Но пес вместо этого, поджав хвост и трясясь мелкой дрожью, лезет под крыльцо.
Видно, чужая сила ему не по нраву.
Нищий, воспользовавшись тем, что о нем на минутку забыли, бросается наутек.
Сначала на четвереньках, потом встает на ноги.
Убивец гоняет его по двору, постепенно оттесняя к конюшне.
Краем глаза я вижу в окне хозяина и кухарку.
Их лица стоило бы описать отдельно, но у меня нет времени.
Убивец наконец загнал будущего повелителя мира в конюшню, я бегу следом за ними.
Нищий отступает к стене, испуганно озирается, потом лицо его искажается, он срывает с руки царский браслет, отбрасывает его на копну сена.
Убивец заносит топор.
Тут я напрыгиваю на убивца сзади, бью коленками под коленки.
Густ научил.
На этот самый случай.
Шагов моих он не слышал, подлости такой не ожидал. Вместе со мной он рушится на пол. Не такой уж он маленький и легкий!
Нищий, обернувшись крохотной ящеркой — тритоном, шмыгает в щель.
Из-под копны сена чинно и торжественно выползает моя богиня. Как она туда попала? Понятия не имею.
Но если в богов как следует верить, они иногда и чудо сотворить могут. На ее морщинистой шее сверкает теперь маленькая браслетка — две серебряных змеи. Знак власти над миром.
И звуки мгновенно возвращаются. Скрипит дверь конюшни, ржут перепуганные лошади.
Убивец садится, трет ушибленное плечо и говорит все, что обо мне думает.
Я снова обнимаю его, на этот раз без злого умысла, и шепчу:
— Ну ладно, тише, не серчай, все хорошо уже.
— Что тебе ладно-то? Утек ведь!
— Пусть бежит. Без браслета в нем силы никакой нет, сам знаешь. А зачем бессильного убивать?
— Ас поручьем-то что? Упустили поручье-то!
— Ничего. Оно теперь у Гесихии, и бояться больше нечего. Она тут всего древнее. И нас старше, и богов, и мира самого. И силе ее меры нет. Ты нынче самый только краешек ее силы видел. Она и со стихиями совладать сможет, и богов проучит.
— Это с чего еще ладно-то? Не заплачем потом, что мир ей отдали?
— Понимаешь, — говорю я, — я, конечно, — дура полоумная и все остальное, что ты тут сказал, но если я что и знаю твердо, так это одно: она — богиня для благословения, а не для проклятия.
Было постановлено возвратить ему его имущество,
а эвмоплилам и керикам предписано снять-с него
проклятия,
наложенные ими,
по решению народа.
Все жрецы исполнили очищение,
один лишь Теодор заявил:
«Что касается меня,
то я его не проклинал
и не призывал на него несчастья,
если он не причинил зла Афинам».
Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»
ЧАСТЬ 1
ДЕЛО О НАСЛЕДСТВЕ
…уже над Книгою Перемен проснулась чтица.-
1
— Тетенька Ксанта, а чего господин Атли так на мои коленки смотрит? — ойкает вполголоса юная Дарисса, жрица вещей богини Дариссы.
— Тс-с, дорогая, — шепчет ей на ухо Ксанта. — Ты разве забыла, что он жрец Атли Многолюбивого? Ему по статусу положено на девичьи коленки внимание обращать. Хотя собственные коленки его гораздо больше волнуют. Ревматические.
Здесь, как и во всем Пришеламье, повозки делают по образцу дивь-их колесниц — у них всего лишь одна ось и два колеса, а кузов подвешивают на скрученных сыромятных ремнях и при езде даже по самой неровной дороге сидения лишь мягко покачиваются. Так как на сей раз надо перевезти большое количество пассажиров повозки соединили по две, а сверху на растяжках из ивовых прутьев натянули дубленые бычьи шкуры, защищающие жрецов от дождя. В результате все сооружение разом стало куда тяжелее и неповоротливее.
В повозку их набилось шестеро. Приходится сидеть в тесноте — локоть к локтю, колени к коленям — и практически в темноте. Так что, с одной стороны Атли и смотреть больше не на что — разве что на коленки соседки напротив, а с другой, — не больно-то много он и увидит. Дорога, как и полагается осенью, омерзительная. Колеса то застревают в грязи, то наскакивают на камень бывшей мостовой, и вся колымага качается, как неумелый любовник, лишенный чувства ритма. Шесть человек дружно отдавливают друг другу ноги, врезаются локтями друг другу в бока, сталкиваются головами, словом, пребывают в неком вынужденном единстве, после которого им, вероятно, придется приложить усилия, чтобы вновь почувствовать себя самостоятельными людьми. Единение культов в действии!
Во главе каравана чинно движутся двое носилок — по восемь мулов на каждые. В них спокойно, не теряя достоинства, путешествуют предстоятели великих богов: Аэты Открывающей Колчан, Айда Говорящего Мечом, Дея Дарующего Весну. Четвертое место по праву принадлежит Дариссе, но она предпочла держаться поближе к Ксанте — второй женщине-жрице среди этого скопища мужчин.
Вслед за носилками растянулась длинная вереница повозок, в них едут мелкие сошки: почти сотня жрецов из маленьких храмов — последние предстоятели вымирающих культов. Господин Кервальс, Тот, кто режет Хлеб в замке Вепря, поистине задумал великое дело — последний парад перед торжественным уходом на дно океана забвения. В этом году Кервальсу исполнилось пятьдесят лет (точнее, он так постановил, потому что вряд ли кто помнит, сколько ему лет на самом деле), и согласно местным законам он должен официально представить крестьянам своего наследника. А все жрецы, набитые сейчас в повозки, как селедки в бочонки, должны будут торжественно благословить юнца. Будем пить и веселится в эту ночь! Ох, если я смогу хоть что-нибудь проглотить после этакой болтанки.