Стигма ворона 2
Шрифт:
— Эй, эй! Погоди! — вступился за паренька Эш, сам не понимая, зачем он это делает. Почему вообще его должна волновать судьба какого-то воришки-голодранца, который так и так вскоре окажется у палача?..
— Он у меня товар пытался украсть, чего мне годить-то?! — воскликнул торговец.
— Слышь, ну не украл же, — сказал ему Эш. Сунув руку в карман, он вытащил десяток медяков. — Возьми за хлопоты, — умиротворяющим тоном предложил Эш. — Отдай мелкого мне, и пусть тебя сегодня не оставляет удача…
Торговец
Бросив ему в ладонь дополнительные монеты, Эш крепко схватил за предплечье мальчонку и поволок за собой прочь с рынка.
— Сказал же тебе — не умеешь, не берись!.. — процедил сквозь зубы Эш, злой и на торговца, и на голодранца, и на самого себя, выбросившего на ветер тринадцать медяков.
Потому что знал — если не сегодня, так завтра мальчишку опять поймают, и все закончится в лучшем случае клеймом на руке. В худшем — отрубят руку по локоть. А с такими метками на работу его никто не возьмет — кому охота пускать к себе проходимца? И он будет воровать снова и снова, и так до тех пор, пока все не кончится на виселице.
— Спасибо, дядь, — буркнул мальчишка.
Подтолкнув босяка к коновязи, Эш наклонился к нему и выпалил в лицо:
— Что ж ты, паскуда малолетняя, так на тот свет торопишься? Или кроме чужих карманов дохода другого нет? Иди в зиккурат за кормежку ступени скоблить, просись свинарники чистить, работай от зари до зари — и живи!
— Не могу я работать… От зари до зари… — пробормотал мальчишка дрожащими губами. — Не могу…
Эш от души влепил мальчонке затрещину.
— Что значит не можешь? Ты должен! Понимаешь? За жизнь бороться надо, зубами, когтями в нее вцепляться, а не спускать в отхожую яму еще до того, как даже бриться начал!..
— Так я и борюсь! — выкрикнул мальчик, не в силах удержать детских слез. — Не за свою только, понял?..
— А, еще скажи — за мамкину. Да? Ну, ты же ею клялся больше не воровать! — безжалостно продолжал давить Эш.
— Померла мамка, — хрипло ответил мальчик, волчонком глядя на Эша исподлобья. — А сейчас у меня сестра на руках, и она сама ни встать, ни попить не может, а я — мужик, а прокормить ее не умею!..
Эш подтянул мальчишку к себе за грудки и, не сводя с него недобрых глаз, проговорил:
— Сестра, значит? Ну что же, веди к сестре. Посмотреть хочу, отчего это она там у тебя помирать надумала.
Мальчик шмыгнул носом, недоверчиво покосился на Эша.
— А тебе зачем?..
— Затем, что если и сейчас ты мне соврал, то ты уже не ребенок, а паршивая мразь, и я притащу тебя сюда обратно и отдам торговцу, которого ты пытался обворовать. И денег своих назад не попрошу. Ты понял?
— Да понял я… — снова шмыгнул мальчишка, опустив голову. — Руку-то отпусти, сломаешь ведь… Рубить
Эш отпустил паренька, забрал Полудурка, и они втроем двинулись в противоположную от рынка сторону.
Мальчик шел впереди, низко опустив голову и засунув руки в карманы. На пару шагов позади шел пешком Эш, держа за поводья коня. Паренек углублялся в город все дальше и дальше, и вскоре красивые чистые дома сменились убогими каменными лачугами с покосившимися ставнями. Некоторые явно стояли пустыми.
— Что это за место такое? — спросил Эш у своего маленького проводника, озираясь по сторонам.
— Улица обреченных, — бросил ему в ответ мальчик. — Тридцать домов, за которые город не берет подати. Кто уродом совсем приходит с той стороны, или заразу какую там подцепит — все здесь свои дни доживают. Вот тут вот, например, — паренек ткнул пальцем в дом с заколоченными окнами. — живет один здоровяк с тремя враждующими стигмами. Выглядит так, будто его волки пожевали и выплюнули. Ночами орет во всю глотку, если до беспамятства кто-нибудь из старых дружков не напоит. А все, как ты сказал, за жизнь зубами и когтями держится…
Эш удивленно посмотрел на мальчишку. Его разговор и набор сведений звучал как-то слишком по-взрослому для такого недоросля.
— Тебе лет-то сколько?.. — спросил вдруг Эш.
— Десять, — буркнул тот. — Знаю, что выгляжу на пять…
— Ну, не на пять, конечно… Но десять я бы тебе точно не дал, — признался тот.
— Никто не дает, — хмуро сказал мальчик. — Пришли мы…
Он остановился возле полуразрушенного дома с приставленной к дверному проему сломанной дверью и обгоревшими черными дырами окон. Следы сажи также виднелись и кое-где на стенах.
— Что здесь у вас случилось-то?..
— Не у нас, — ответил мальчик. — Прежний жилец здесь с ума спятил после трехнедельного эха, убивали его всем миром, как умели…
Паренек юркнул в узкую щель между краем дверного проема и самой дверью. Эшу пришлось немного ее отодвинуть в сторону, чтобы войти.
Комната походила на свалку старых вещей. Какие-то переломанные лавки, перевернутый стол, заброшенный почерневший от копоти очаг и кое-какая утварь на маленьком столе возле него. Пахло чем-то прогоркло-кислым, из углов серыми лохмотьями спускалась паутина.
Миновав главную комнату мальчик по узкому коридору дошел до единственной целой двери во всем доме и, предварительно стукнув в нее дважды, толкнул ее от себя.
В маленькой комнатушке было пыльно и сумеречно. Окно закрывал кусок темной ткани, и солнечный свет проникал сквозь зиявшую в ней дыру, как золотое копье. На большой тумбе у изголовья кровати стояла большая железная кружка. Рядом на стуле валялась женская исподняя рубашка.
А по несвежей постели огненным маревом разметались красно-рыжие волосы.