Стихи (сборник)
Шрифт:
Куда же деваться?
Даже не стоило драться сперва.
Нравилась нам поначалу забава.
Нам поначалу хватало запала.
Мы просыпались в первом часу.
Ты в институт торопилась... Духами
Прыскала локоны и за ушами,
И на лету наводила красу.
Кальки сворачивала, а руку
Не успевала всадить в рукав...
Глянем — и бросит опять друг к другу,
Тут уж не прячься и не лукавь!
Но
(Что человечат, калечат зверей),
Помню, мои озверели родители
И от любви уводили твоей.
Родичи, что ли, твои не потрафили
И о тебе небылицы плели
(Все потому, что свои биографии
Предки мои, как невинность блюли).
Помню, они не на шутку гордились,
Что обошли все капканы с умом:
И в оккупациях не находились,
И не пропали в — тридцать седьмом.
Ну а твои были шиты не лыком!
Вождь их чинами сперва наградил:
Дядька был маршалом, батька комбригом,
Ну а с мамашей — Фадеев крутил...
Впрочем, другие романы затеяв,
Скоро мамашу оставил Фадеев,
Думать Фадеев о ней позабыл,
Но о семье позаботился Сталин;
Маршал немедля был к стенке поставлен,
Батьку с мамашей загнали в Сибирь.
..............................................................
..............................................................
Вся извелась моя бедная мачеха,
Перед отцом исходила тоской:
— Если мерзавка опутает мальчика,
То пропадет он с анкетой такой!
Был я беспечный, безжалостный парень,
В головы им, точно гвозди, вбивал:
— Блок был опален, Есенин опален
И Пастернак-то в чести не бывал. —
Где там! От гнева на стенку полезли...
Что им Есенин, что Пастернак?
И потому к ним на Красную Пресню
Я уже было ходить перестал.
В полдень мы хлеб с маргарином жевали
И за стихи принимались опять.
Их ни в едином не брали журнале,
Но на журналы было плевать.
Хуже — что худо жилось нам без денег
И что ни вечер кидалась ты в плач:
Дескать, я бездарь, отпетый бездельник
И никакой не поэт, а трепач.
Пишешь стихи? Так пиши для печати.
Я понимал: это крик о пощаде.
Скоро от слез твоих вовсе промок,
Только с собою сладить не смог.
Как-то проснулся и понял, что — баста!
Пусто в груди и ни капли любви.
Кончилась. Так же, как в тюбике паста.
Больше не выдавишь — и не дави!
Все хорошо, черт возьми, что не поздно! —
Встал я, собрал всю охапку стихов,
Обнял тебя, и ударил мне в ноздри
Запах прощания, запах духов...
Вся неприкаянность, радость и ярость —
Мне показалось — выдохлись враз.
То, что в тебе от меня оставалось,
Не разбираясь, выскоблил врач.
И вот тогда-то пошла мешанина:
Предками был я немедля прощен
И в добродетельного мещанина
Чуть было не был уже обращен.
С кем ты спала — я лишь знал понаслышке.
Были все это уже не мальчишки —
Парни добротные, лет тридцати...
Ты мне подробности эти прости.
Но, коль писать, так уж полную правду,
А умолчанье — все-таки ложь.
Начал рассказ и, пожалуй, обратно —
Даже захочешь! — не повернешь.
Дети врагов трудового народа,
Бывших шахтеров и кузнецов!
Что вы за племя? Что за порода?
Тянет ли вас на дорогу отцов?
Вы понимаете, время какое?
Вечно чего-нибудь скверного ждешь...
Вот потому-то с бессонной тоскою
Думал о вас наш учитель и вождь.
Думал. И вот что решил напоследок:
Чтоб уберечь вас, не выдать беде —
Спрятать от всех иноземных разведок
На Колыме или в Караганде.
И по веленью учителя нашего
Всяких племянниц, племянников маршала
Взяли и вывезли на Колыму.
(Кроме тебя. Ты сидела в Крыму.)
Кто-то советы давал тебе дошлые:
— Что ты рыдаешь. Мужа возьми.
Все, понимаешь, тут дело в жилплощади.
С мужем им хуже. Больше возни.
Ну, пропиши хоть хромого какого-то...
Им не опасна чужая жена.
Им, понимаешь, жилплощадь нужна.
И вот тогда-то тебя осенило...
Это был козырь в пропащей судьбе.
Прямо с вокзала ты мне позвонила,
И, удивляясь, пошел я к тебе.
Кажется, дождь моросил на Арбате.
Комната плавала в полумгле.
Полулежала ты на кровати,
Полусидел я на шатком столе.
Помню лицо твое с жалкой улыбкой,
Малость увядшей, манящей и липкой...
Только все номером было пустым.
Надо ведь быть дуралеем отпетым,
Чтобы — где некогда царствовал первым,
Царствовать пятым или шестым...