Стихийное бедствие
Шрифт:
И она покорно выгнулась ему навстречу. А Максим, похоже, совсем забыл про боль и любил ее столь же жадно и неистово, как всякий раз, когда это происходило между ними. И она надеялась, что только с ней он так горяч и нетерпелив, столь дерзок и стремителен в атаках, во время которых не умирают, а возрождаются, освобождаясь и очищаясь от прежних обид и подозрений.
Слезы текли из-под закрытых век Ксении. В комнате было абсолютно темно, и она не опасалась, что Максим заметит, как она плачет. Оказывается, она совсем не знала себя. И только с этим человеком она открыла себя
Наконец Ксения успокоилась и заснула на плече любимого. Мелькнула запоздалая мысль, что когда-то она приняла его за плечо тупого самодовольного качка. Жизнь позволила ей убедиться, насколько оно надежное и крепкое, это плечо. Плечо настоящего мужчины! Ее любимого мужчины…
Максим вздохнул, прижал худенькое тело Ксении к себе и прошептал:
— Мы выберемся отсюда, Ксюша, обязательно выберемся! — и тоже заснул. А во сне видел мать, молодую, красивую. Она доила корову и все пыталась напоить его парным молоком…
Ксения лежала очень тихо, но Максим знал, что она проснулась, по тем почти неуловимым движениям и вздохам, которые выдают проснувшегося, но не желающего, чтобы об этом узнали другие, человека.
Так они лежали долго, несколько часов. Ксения прижималась к нему спиной, он изредка целовал ее в плечо и гладил обнаженное бедро. За все это время они не произнесли ни единого слова, и Максим втайне недоумевал, неужто она опять отстранилась от него, на этот раз только в мыслях, не имея возможности сбежать?
Подумал об этом и испугался. Похоже, он окончательно потерял из-за нее голову.
Да, конечно, все, что он пережил с ней, было потрясающим, не похожим на все его прежние чувства и ощущения. Это его и пугало: никогда он себя не чувствовал настолько зависимым от женщины, от ее настроения, желаний, капризов… И разве сможет он испытать подобное с другой женщиной? Пусть даже во сто крат красивее и умнее!
Черт побери! На мгновение Максим пожалел, что встретил ее. Но женщина рядом с ним тихо охнула и, развернувшись к нему лицом, обняла за плечи. И Максим понял, что дороже ее, Ксении Остроумовой, у него нет никого на свете. Непостижимая, непредсказуемая, таинственная и вместе с тем самая открытая для него женщина. И он, пожалуй, не переживет, если вновь потеряет ее.
Он едва удержался, чтобы не схватиться за голову. Ну почему Господь послал именно ее? Гордую, высокомерную, упрямую и вместе с тем ранимую и нежную? Почему именно ее, ту, которая ни в чем не дает ему спуска и не восхищается тем, отчего заходились в восторге его бывшие симпатии. Они так хотели нравиться ему в своих сногсшибательных нарядах, дорогом белье и боевой раскраске, которой позавидовал бы индейский воин. Да, по части раскраски Ксения несомненно проигрывала. В грязной куртке, рваной рубашке и в пыльных кроссовках она, может, и произвела бы отталкивающее впечатление, но ни грязь, ни пыль не могли скрыть чудесного сияния ее глаз и той ослепительной улыбки, которой она изредка одаривала своих друзей, и его в том числе.
Никогда он не ощущал такой нежности к женщине. Нежности, от которой щипало в горле. Он был совершенно
Он слегка переменил положение. Страшно хотелось курить, но солдаты отобрали у него сигареты после того, как избили до потери сознания. Мысли о курении заслонили даже боль от побоев. Он почти забыл про свои болячки. По крайней мере, они не должны были помешать его планам оказаться вновь на свободе.
— Как ты думаешь, когда они придут за нами? — неожиданно подала голос Ксения. — Мне кажется, этот чертов Чингис вряд ли покажется. Слышишь? — Она приподняла голову. — Снова стреляют!
Максим прислушался и различил звуки далекой канонады.
— Опять схлестнулись, — произнес он устало, — только кто кого давит на этот раз, Рахимов Арипова или наоборот?
— Президент должен быть благодарен тебе, — усмехнулась Ксения, — все-таки ты спас его от прихвостней Садыкова. Ты и впрямь знаешь свое дело, Максим.
— А, — махнул он рукой, — мне от этого мало радости. Деньги наверняка пропали, так что приходится довольствоваться чувством глубокого удовлетворения. — Он очень похоже изобразил голос одного из последних генсеков компартии. — Если получится вернуться в Россию, опять придется рассчитывать только на пенсию, пока какой-нибудь кожеед не придет к власти. Эти твари особенно берегут свои задницы. И платят неплохо. Только надо вовремя успеть смыться с гонораром. Их секьюрити не любят выпускать из своих рук подобные секреты и тех, кто ими владеет.
— Максим, это ты прикончил двух головорезов Садыкова? — Ксения обняла его за талию и заглянула в глаза. Теперь она могла это сделать, потому что в комнате заметно посветлело.
— Откуда ты знаешь? — удивился Максим. — Садыков поделился своим горем?
— Нет. Я догадалась — похоже, ему именно об этом сообщили, когда он допрашивал меня. Донесение привело его в такую ярость, что он принялся крушить все, что попадется под руку. А меня спровадили в камеру, ту самую, где мы встретились…
— Что ж, ради таких минут стоит жить, — улыбнулся Максим. — И я рад, что этим помог тебе.
— Я тоже рада, — прижалась к нему Ксения и вдруг весьма ощутимо шлепнула его по затылку. — Это за то, что повел себя как свинья. Надо ж такое придумать — обвинить меня в краже кошелька!
— Но я же признал свою вину, — взмолился Максим, — нельзя наказывать дважды за одно и то же преступление.
— Ладно, я отпускаю все твои грехи, Максим Богуш, — торжественно произнесла Ксения и перекрестила его. — Прощаю и обещаю не вспоминать о них отныне и во веки веков!