Стихотворения, 1817–1822

Пушкин Александр Сергеевич

* * *

В твою светлицу, друг мой нежный, Я прихожу в последний раз. Любви счастливой, безмятежной Делю с тобой последний час. Вперед одна в надежде томной Не жди меня средь ночи темной, До первых утренних лучей Не жги свечей.

ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Добра чужого не желать Ты, боже, мне повелеваешь: Но меру сил моих ты знаешь — Мне ль нежным чувством управлять? Обидеть друга не желаю, И не хочу его села, Не нужно мне его вола, На всё спокойно я взираю: Ни дом его, ни скот, ни раб, Не лестна мне вся благостыня. Но ежели его рабыня, Прелестна… Господи! я слаб! И ежели его подруга Мила, как ангел во плоти, — О боже праведный! прости Мне зависть ко блаженству друга. Кто сердцем мог повелевать? Кто раб усилий бесполезных? Как можно не любить любезных? Как райских благ не пожелать? Смотрю, томлюся и вздыхаю, Но строгий долг умею чтить, Страшусь желаньям сердца льстить, Молчу… и втайне я страдаю. Когда луны сияет лик двурогой И луч ее во мраке серебрит Немой залив и склон горы отлогой И хижину, где поздний огонь горит И с седоком приморского дорогой Привычный конь над бездною бежит… И в темноте, как призрак безобразный, Стоит верблюд, вкушая отдых праздный.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1822

БАРАТЫНСКОМУ. ИЗ БЕССАРАБИИ

Сия

пустынная страна Священна для души поэта: Она Державиным воспета И славой русскою полна. Еще доныне тень Назона Дунайских ищет берегов; Она летит на сладкий зов Питомцев Муз и Аполлона, И с нею часто при луне Брожу вдоль берега крутого: Но, друг, обнять милее мне В тебе Овидия живого.

* * *

Чугун кагульский, ты священ Для русского, для друга славы Ты средь торжественных знамен Упал горящий и кровавый, Героев севера губя

БАРАТЫНСКОМУ

Я жду обещанной тетради: Что ж медлишь, милый трубадур! Пришли ее мне, Феба ради, И награди тебя Амур.

НА А. А. ДАВЫДОВУ

Иной имел мою Аглаю За свой мундир и черный ус, Другой за деньги – понимаю, Другой за то, что был француз, Клеон – умом ее стращая, Дамис – за то, что нежно пел. Скажи теперь, мой друг Аглая. За что твой муж тебя имел?

НА ЛАНОВА

Бранись, ворчи, болван болванов, Ты не дождешься, друг мой Ланов, Пощечин от руки моей. Твоя торжественная рожа На бабье гузно так похожа, Что только просит киселей.

* * *

У Кларисы денег мало, Ты богат – иди к венцу: И богатство ей пристало, И рога тебе к лицу.

ДРУЗЬЯМ

Вчера был день разлуки шумной, Вчера был Вакха буйный пир, При кликах юности безумной, При громе чаш, при звуке лир. Так! Музы вас благословили, Венками свыше осеня, Когда вы, други, отличили Почетной чашею меня. Честолюбивой позолотой Не ослепляя наших глаз, Она не суетной работой, Не резьбою пленяла нас; Но тем одним лишь отличалась, Что, жажду скифскую поя, Бутылка полная вливалась В ее широкие края. Я пил – и думою сердечной Во дни минувшие летал И горе жизни скоротечной, И сны любви воспоминал; Меня смешила их измена: И скорбь исчезла предо мной Как исчезает в чашах пена Под зашипевшею струей.

ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ

Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам, Их селы и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам; С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне. Из темного леса на встречу ему Идет вдохновенный кудесник, Покорный Перуну старик одному, Заветов грядущего вестник, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег. "Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня: В награду любого возьмешь ты коня". "Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен: Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле; Но вижу твой жребий на светлом челе. Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава – отрада; Победой прославлено имя твое; Твой щит на вратах Цареграда: И волны и суша покорны тебе; Завидует недруг столь дивной судьбе. И синего моря обманчивый вал В часы роковой непогоды, И пращ, и стрела, и лукавый кинжал Щадят победителя годы… Под грозной броней ты не ведаешь ран; Незримый хранитель могущему дан. Твой конь не боится опасных трудов: Он, чуя господскую волю, То смирный стоит под стрелами врагов, То мчится по бранному полю. И холод и сеча ему ничего… Но примешь ты смерть от коня своего". Олег усмехнулся – однако чело И взор омрачилися думой. В молчаньи, рукой опершись на седло, С коня он слезает, угрюмый; И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой. «Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, Расстаться настало нам время; Теперь отдыхай! уж не ступит нога В твое позлащенное стремя. Прощай, утешайся – да помни меня. Вы, отроки-други, возьмите коня, Покройте попоной, мохнатым ковром, В мой луг под устцы отведите; Купайте: кормите отборным зерном: Водой ключевою поите». И отроки тотчас с конем отошли, А князю другого коня подвели. Пирует с дружиною вещий Олег При звоне веселом стакана. И кудри их белы, как утренний снег Над славной главою кургана… Они поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они… «А где мой товарищ? – промолвил Олег: Скажите, где конь мой ретивый? Здоров ли? всё так же ль легок его бег? Всё тот же ль он бурный, игривый?» И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил непробудным он сном. Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твое предсказанье! Мой конь и до ныне носил бы меня». И хочет увидеть он кости коня. Вот едет могучий Олег со двора, С ним Игорь и старые гости, И видят – на холме, у брега Днепра, Лежат благородные кости; Их моют дожди, засыпает их пыль, И ветер волнует над ними ковыль. Князь тихо на череп коня наступил И молвил: «Спи, друг одинокой! Твой старый хозяин тебя пережил: На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь И жаркою кровью мой прах напоишь! Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала!» Из мертвой главы гробовая змия Шипя между тем выползала; Как черная лента, вкруг ног обвилась, И вскрикнул внезапно ужаленный князь. Ковши круговые, запенясь, шипят На тризне плачевной Олега; Князь Игорь и Ольга на холме сидят; Дружина пирует у брега: Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.

* * *

Мой друг, уже три дня Сижу я под арестом И не видался я Давно с моим Орестом. Спаситель молдаван, Бахметьева наместник, Законов провозвестник, Смиренный Иоанн, За то, что ясской пан, Известный нам болван Мазуркою, чалмою, Несносной бородою И трус и грубиан Побит немножко мною, И что бояр пугнул Я новою тревогой, К моей канурке строгой Приставил караул. Невинной суеты? А именно – мараю Небрежные черты, Пишу каррикатуры, Знакомых столько лиц, Восточные фигуры… кукониц И их мужей рогатых, Обритых и брадатых!

ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ

Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела. Царь трудился понемногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей, Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка – боже мой, А головка, темный волос, Чудо – глазки, чудо – голос, Ум – с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце всё пленяло. Одного не доставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Всё равно – не доставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры? Как быть?… Помоги мне, бог! У царевен между ног… Нет, уж это слишком ясно И для скромности опасно, Так иначе как-нибудь: Я люблю в Венере грудь, Губки, ножку особливо, Но любовное огниво, Цель желанья моего… Что такое?… Ничего!… Ничего, иль очень мало… И того-то не бывало У царевен молодых, Шаловливых и живых. Их чудесное рожденье Привело в недоуменье Все придворные сердца. Грустно было для отца И для матерей печальных… А от бабок повивальных Как узнал о том народ Всякий тут разинул рот, Ахал, охал, дивовался, А иной, хоть и смеялся, Да тихонько, чтобы в путь До Нерчинска не махнуть. Царь созвал своих придворных, Нянек, мамушек покорных Им держал такой приказ: «Если кто-нибудь из вас Дочерей греху научит, Или мыслить их приучит, Или только намекнет, Что у них недостает, Иль двусмысленное скажет, Или кукиш им покажет, То – шутить я не привык Бабам вырежу язык, А мужчинам нечто хуже, Что порой бывает туже». Царь был строг, но справедлив, А приказ красноречив; Всяк со страхом поклонился, Остеречься всяк решился, Ухо всяк держал востро И хранил свое добро. Жены бедные боялись, Чтоб мужья не проболтались; Втайне думали мужья: «Провинись, жена моя!» (Видно, сердцем были гневны). Подросли мои царевны. Жаль их стало. Царь – в совет; Изложил там свой предмет: Так и так – довольно ясно, Тихо, шопотом, негласно, Осторожнее от слуг. Призадумались бояры, Как лечить такой недуг. Вот один советник старый Поклонился всем – и вдруг В лысый лоб рукою брякнул И царю он так вавакнул: «О, премудрый государь! Не взыщи мою ты дерзость, Если про плотскую мерзость Расскажу, что было встарь. Мне была знакома сводня (Где она? и чем сегодня? Верно тем же, чем была). Баба ведьмою слыла, Всем недугам пособляла, Немощь членов исцеляла. Вот ее бы разыскать; Ведьма дело всё поправит: А что надо – то и вставит». – «Так за ней сейчас послать!» Восклицает царь Никита. Брови сдвинувши сердито: – «Тотчас ведьму отыскать!» Если ж нас она обманет, Чего надо не достанет, На бобах нас проведет, Или с умыслом солжет, Будь не царь я, а бездельник, Если в чистый понедельник Сжечь колдунью не велю: И тем небо умолю". Вот секретно, осторожно, По курьерской подорожной И во все земли концы Были посланы гонцы. Они скачут, всюду рыщут И царю колдунью ищут. Год проходит и другой Нету вести никакой. Наконец один ретивый Вдруг напал на след счастливый. Он заехал в темный лес (Видно, вел его сам бес), Видит он: в лесу избушка, Ведьма в ней живет, старушка. Как он был царев посол, То к ней прямо и вошел, Поклонился ведьме смело, Изложил царево дело: Как царевны рождены И чего все лишены. Ведьма мигом всё смекнула… В дверь гонца она толкнула, Так примолвив: «Уходи Поскорей и без оглядки, Не то – бойся лихорадки… Через три дня приходи За посылкой и ответом, Только помни – чуть с рассветом». После ведьма заперлась, Уголечком запаслась, Трое суток ворожила, Так что беса приманила. Чтоб отправить во дворец, Сам принес он ей ларец, Полный грешными вещами, Обожаемыми нами. Там их было всех сортов, Всех размеров, всех цветов, Всё отборные, с кудрями… Ведьма все перебрала, Сорок лучших оточла, Их в салфетку завернула И на ключ в ларец замкнула, С ним отправила гонца, Дав на путь серебреца. Едет он. Заря зарделась… Отдых сделать захотелось, Захотелось закусить, Жажду водкой утолить: Он был малый аккуратный, Всем запасся в путь обратный. Вот коня он разнуздал И покойно кушать стал. Конь пасется. Он мечтает, Как его царь вознесет, Графом, князем назовет. Что же ларчик заключает? Что царю в нем ведьма шлет? В щелку смотрит: нет, не видно Заперт плотно. Как обидно! Любопытство страх берет И всего его тревожит. Ухо он к замку приложит Ничего не чует слух; Нюхает – знакомый дух… Тьфу ты пропасть! что за чудо? Посмотреть ей-ей не худо. И не вытерпел гонец… Но лишь отпер он ларец, Птички – порх и улетели, И кругом на сучьях сели И хвостами завертели. Наш гонец давай их звать, Сухарями их прельщать: Крошки сыплет – всё напрасно (Видно кормятся не тем): На сучках им петь прекрасно, А в ларце сидеть зачем? Вот тащится вдоль дороги, Вся согнувшися дугой, Баба старая с клюкой. Наш гонец ей бухнул в ноги: «Пропаду я с головой! Помоги, будь мать родная! Посмотри, беда какая: Не могу их изловить! Как же горю пособить?» Вверх старуха посмотрела, Плюнула и прошипела: «Поступил ты хоть и скверно, Но не плачься, не тужи… Ты им только покажи Сами все слетят наверно». «Ну, спасибо!» он сказал… И лишь только показал Птички вмиг к нему слетели И квартирой овладели. Чтоб беды не знать другой, Он без дальних отговорок Тотчас их под ключ все сорок И отправился домой. Как княжны их получили, Прямо в клетки посадили. Царь на радости такой Задал тотчас пир горой: Семь дней сряду пировали, Целый месяц отдыхали; Царь совет весь наградил, Да и ведьму не забыл: Из кунсткамеры в подарок Ей послал в спирту огарок, (Тот, который всех дивил), Две ехидны, два скелета Из того же кабинета… Награжден был и гонец. Вот и сказочки конец.

* * *

Люблю ваш сумрак неизвестный И ваши тайные цветы, О вы, поэзии прелестной Благословенные мечты! Вы нас уверили, поэты, Что тени легкою толпой От берегов холодной Леты Слетаются на брег земной И невидимо навещают Места, где было всё милей, И в сновиденьях утешают Сердца покинутых друзей; Они, бессмертие вкушая, Их поджидают в Элизей, Как ждет на пир семья родная Своих замедливших гостей… Но, может быть, мечты пустые Быть может, с ризой гробовой Все чувства брошу я земные, И чужд мне будет мир земной; Быть может, там, где всё блистает Нетленной славой и красой, Где чистый пламень пожирает Несовершенство бытия, Минутных жизни впечатлений Не сохранит душа моя, Не буду ведать сожалений, Тоску любви забуду я?…

ТАВРИДА

I

Ты вновь со мною, наслажденье; В душе утихло мрачных дум Однообразное волненье! Воскресли чувства, ясен ум. Какой-то негой неизвестной, Какой-то грустью полон я; Одушевленные поля, Холмы Тавриды, край прелестный Я снова посещаю вас… Пью томно воздух сладострастья, Как будто слышу близкой глас Давно затерянного счастья. Счастливый край, где блещут воды, Лаская пышные брега, И светлой роскошью природы Озарены холмы, луга, Где скал нахмуренные своды