Стихотворения, 1817–1822

Пушкин Александр Сергеевич

К МОЕЙ ЧЕРНИЛЬНИЦЕ

Подруга думы праздной, Чернильница моя; Мой век разнообразный Тобой украсил я. Как часто друг веселья С тобою забывал Условный час похмелья И праздничный бокал: Под сенью хаты скромной, В часы печали томной, Была ты предо мной С лампадой и Мечтой. В минуты вдохновенья К тебе я прибегал И Музу призывал На пир воображенья. Прозрачный, легкой дым Носился над тобою, И с трепетом живым В нем быстрой чередою Сокровища мои На дне твоем таятся. Тебя я посвятил Занятиям досуга И с Ленью примирил: Она твоя подруга. С тобой успех узнал Отшельник неизвестный… Заветный твой кристал Хранит огонь небесный; И под вечер, когда Перо по книжке бродит, Без вялого труда Оно в тебе находит Концы моих стихов И верность выраженья; То звуков или слов Нежданное стеченье, То едкой шутки соль, То Правды слог суровый, То странность рифмы новой, Неслыханной дотоль. С глупцов сорвав одежду, Я весело клеймил Зоила и невежду Пятном твоих

чернил… Но их не разводил Ни тайной злости пеной, Ни ядом клеветы. И сердца простоты Ни лестью, ни изменой Не замарала ты. Но здесь, на лоне лени, Я слышу нежны пени Заботливых друзей… Ужели их забуду, Друзей души моей, И им неверен буду? Оставь, оставь порой Привычные затеи, И дактил, и хореи Для прозы почтовой. Минуты хладной скуки, Сердечной пустоты, Уныние разлуки, Всегдашние мечты, Мои надежды, чувства Без лести, без искусства Бумаге передай… Болтливостью небрежной И ветреной и нежной Их сердце утешай… Беспечный сын природы, Пока златые годы В забвеньи трачу я, Со мною неразлучно Живи благополучно, Наперсница моя. Когда же берег ада На век меня возьмет, Когда на век уснет Перо, моя отрада. И ты, в углу пустом Осиротев, остынешь И на всегда покинешь Поэта тихий дом… Чедаев, друг мой милый, Тебя возьмет унылый; Последний будь привет Любимцу прежних лет. Иссохшая, пустая, Меж двух его картин Останься век немая, Укрась его камин. Взыскательного света Очей не привлекай, Но верного поэта Друзьям напоминай.

ХРИСТОС ВОСКРЕС

Христос воскрес, моя Реввека! Сегодня следуя душой Закону бога-человека, С тобой целуюсь, ангел мой. А завтра к вере Моисея За поцелуй я не робея Готов, еврейка, приступить И даже то тебе вручить, Чем можно верного еврея От православных отличить.

ЧАДАЕВУ

В стране, где я забыл тревоги прежних лет, Где прах Овидиев пустынный мой сосед, Где слава для меня предмет заботы малой, Тебя недостает душе моей усталой. Врагу стеснительных условий и оков, Не трудно было мне отвыкнуть от пиров, Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет, И правду пылкую приличий хлад объемлет. Оставя шумный круг безумцев молодых, В изгнании моем я не жалел об них; Вздохнув, оставил я другие заблужденья, Врагов моих предал проклятию забвенья, И, сети разорвав, где бился я в плену, Для сердца новую вкушаю тишину. В уединении мой своенравный гений Познал и тихой труд, и жажду размышлений. Владею днем моим; с порядком дружен ум; Учусь удерживать вниманье долгих дум: Ищу вознаградить в объятиях свободы Мятежной младостью утраченные годы И в просвещении стать с веком наравне. Богини мира, вновь явились Музы мне И независимым досугам улыбнулись; Цевницы брошенной уста мои коснулись; Старинный звук меня обрадовал – и вновь Пою мои мечты, природу и любовь, И дружбу верную, и милые предметы, Пленявшие меня в младенческие леты, В те дни, когда, еще незнаемый никем, Не зная ни забот, ни цели, ни систем, Я пеньем оглашал приют забав и лени И царскосельские хранительные сени. Но Дружбы нет со мной. Печальный вижу я Лазурь чужих небес, полдневные края; Ни музы, ни труды, ни радости досуга Ничто не заменит единственного друга. Ты был целителем моих душевных сил; О неизменный друг, тебе я посвятил И краткий век, уже испытанный Судьбою, И чувства – может быть спасенные тобою! Ты сердце знал мое во цвете юных дней; Ты видел, как потом в волнении страстей Я тайно изнывал, страдалец утомленный; В минуту гибели над бездной потаенной Ты поддержал меня недремлющей рукой; Ты другу заменил надежду и покой; Во глубину души вникая строгим взором, Ты оживлял ее советом иль укором; Твой жар воспламенял к высокому любовь; Терпенье смелое во мне рождалось вновь; Уж голос клеветы не мог меня обидеть, Умел я презирать, умея ненавидеть. Что нужды было мне в торжественном суде Холопа знатного, невежды при звезде, Или философа, который в прежни лета Развратом изумил четыре части света, Но просветив себя, загладил свой позор: Отвыкнул от вина и стал картежный вор? Оратор Лужников, никем не замечаем, Мне мало досаждал своим безвредным лаем Мне ль было сетовать о толках шалунов, О лепетаньи дам, зоилов и глупцов И сплетней разбирать игривую затею, Когда гордиться мог я дружбою твоею? Благодарю богов: прешел я мрачный путь; Печали ранние мою теснили грудь; К печалям я привык, расчелся я с Судьбою И жизнь перенесу стоической душою. Одно желание: останься ты со мной! Небес я не томил молитвою другой. О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки? Когда соединим слова любви и руки? Когда услышу я сердечный твой привет?… Как обниму тебя! Увижу кабинет, Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель. Приду, приду я вновь, мой милый домосед, С тобою вспоминать беседы прежних лет, Младые вечера, пророческие споры, Знакомых мертвецов живые разговоры; Поспорим, перечтем, посудим, побраним, Вольнолюбивые надежды оживим, И счастлив буду я; но только, ради бога, Гони ты Шепинга от нашего порога.

* * *

Кто видел край, где роскошью природы Оживлены дубравы и луга. Где весело шумят и блещут воды И мирные ласкают берега, Где на холмы под лавровые своды Не смеют лечь угрюмые снега? Скажите мне: кто видел край прелестный, Где я любил, изгнанник неизвестный? Златой предел! любимый край Эльвины, К тебе летят желания мои! Я помню скал прибрежные стремнины, Я помню вод веселые струи, И тень, и шум – и красные долины, Где в тишине простых татар семьи Среди забот и с дружбою взаимной Под кровлею живут гостеприимной. Всё живо там, все там очей отрада, Сады татар, селенья, города: Отражена волнами скал громада, В морской дали теряются суда, Янтарь висит на лозах винограда; В лугах шумят бродящие стада… И зрит пловец – могила Митридата Озарена сиянием заката. И там, где мирт шумит над падшей урной, Увижу ль вновь сквозь темные леса И своды скал, и моря блеск лазурный. И ясные, как радость, небеса? Утихнет ли волненье жизни бурной? Минувших лет воскреснет ли краса? Приду ли вновь под сладостные тени Душой уснуть на лоне мирной лени?

* * *

Раззевавшись от обедни, К Катакази еду в дом. Что за греческие бредни, Что за греческой содом! Подогнув под – ноги, За вареньем, средь прохлад, Как египетские боги, Дамы преют и молчат. «Признаюсь пред всей Европой, Хромоногая кричит: Маврогений толстожопый Душу, сердце мне томит. Муж! вотще карманы грузно Ты набил в семье моей. И вотще ты пятишь гузно, Маврогений мне милей». Здравствуй, круглая соседка! Ты бранчива, ты скупа, Ты неловкая кокетка, Ты плешива, ты глупа. Говорить с тобой нет мочи Всё прощаю! бог с тобой; Ты с утра до темной ночи Рада в банк играть со мной. Вот еврейка с Тадарашкой. Пламя пышет в подлеце, Лапу держит под рубашкой, Рыло на ее лице. Весь от ужаса хладею: Ах, еврейка, бог убьет! Если верить Моисею, Скотоложница умрет! Ты наказана сегодня, И тебя пронзил Амур, О чувствительная сводня, О краса молдавских дур. Смотришь: каждая девица Пред тобою с молодцом, Ты ж одна, моя вдовица, С указательным перстом. Ты умна, велеречива, Кишеневская Жанлис, Ты бела, жирна, шутлива, Пучеокая Тарсис. Не хочу судить я строго, Но к тебе не льнет душа Так послушай, ради бога, Будь глупа, да хороша.

* * *

Недавно бедный мусульман В Юрзуфе жил с детьми, с женою; Душевно почитал священный Алькоран И счастлив был своей судьбою; Мехмет (так звался он) прилежно целый день Ходил за ульями, за стадом И за домашним виноградом, Не зная, что такое лень; Жену свою любил – Фатима это знала, И каждый год ему детей она рожала По-нашему, друзья, хоть это и смешно, Но у татар уж так заведено. Фатима раз – (она в то время Несла трехмесячное бремя, А каждый ведает, что в эти времена И даже самая степенная жена Имеет прихоти то эти, то другие, И, боже упаси, какие!) Фатима говорит умильно муженьку: «Мой друг, мне хочется ужасно каймаку. Теряю память я, рассудок, Во мне так и горит желудок; Я не спала всю ночь – и посмотри, душа, Сегодня, верно, я совсем нехорошо. Всего мне должно опасаться: Не смею даже почесаться, Чтоб крошку не родить с сметаной на носу Такой я муки не снесу. Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек, Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек». Мехмет разнежился, собрался, завязал В кушак тарелку жестяную, Детей благословил, жену поцеловал И мигом в ближнюю долину побежал, Чтобы порадовать больную. Не шел он, а летел – зато в обратный путь Пустился по горам, едва, едва шагая; И скоро стал искать, совсем изнемогая, Местечка, где бы отдохнуть. По счастью, на конце долины Увидел он ручей, Добрел до берегов и лег в тени ветвей. Журчанье вод, дерев вершины, Душистая трава, прохладный бережок, И тень, и легкой ветерок Всё нежило, всё говорило: «Люби иль почивай!» – Люби! таких затей Мехмету в ум не приходило, Хоть он и мог. – Но спать! вот это мило Благоразумней и верней. За то Мехмет, как царь, уснул в долине; Положим, что царям приятно спать дано Под балдахином на перине, Хоть это, впрочем, мудрено.

ВЯЗЕМСКОМУ

Язвительный поэт, остряк замысловатый, И блеском колких слов, и шутками богатый, Счастливый Вяземский, завидую тебе. Ты право получил, благодаря судьбе, Смеяться весело над Злобою ревнивой, Невежество разить анафемой игривой.

* * *

Эллеферия, пред тобой Затмились прелести другие, Горю тобой, я вечно твой. Я твой на век, Эллеферия! Тебя пугает света шум, Придворный блеск неприятен; Люблю твой пылкий, правый ум, И сердцу голос твой понятен. На юге, в мирной темноте Живи со мной, Эллеферия, Твоей красоте Вредна холодная Россия.

* * *

Примите новую тетрадь, Вы, юноши, и вы, девицы, Не веселее ль вам читать Игривой Музы небылицы, Чем пиндарических похвал Высокопарные страницы Иль усыпительный журнал, Который был когда-то в моде, А нынче так тяжел и груб, Который вопреки природе Быть хочет зол и только глуп.

* * *

О вы, которые любили Парнасса тайные цветы И своевольные мечты Вниманьем слабым наградили, Спасите труд небрежный мой Под сенью покрова? От рук Невежества слепого, От взоров Зависти косой. Картины, думы и рассказы Для вас я вновь перемешал, Смешное с важным сочетал И бешеной любви проказы В архивах ада отыскал…

ДИОНЕЯ

Хромид в тебя влюблен; он молод, и не раз Украдкою вдвоем мы замечали вас; Ты слушаешь его, в безмолвии краснея; Твой взор потупленный желанием горит, И долго после, Дионея, Улыбку нежную лицо твое хранит.

* * *

Если с нежной красотой Вы чувствительны душою, Если горести чужой Вам ужасно быть виною, Если тяжко помнить вам Жертву тайного страданья Не оставлю сим листам Моего воспоминанья.

ДEНИСУ ДАBЫДОВУ

Певец-гусар, ты пел биваки, Раздолье ухарских пиров И грозную потеху драки, И завитки своих усов; С веселых струн во дни покоя Походную сдувая пыль, Ты славил, лиру перестроя, Любовь и мирную бутыль. Я слушаю тебя и сердцем молодею, Мне сладок жар твоих речей, Печальный снова пламенею Воспоминаньем прежних дней. Я всё люблю язык страстей, Его пленительные звуки Приятны мне, как глас друзей Во дни печальные разлуки.

* * *

Вот Муза, резвая болтунья, Которую ты столь любил. Раскаялась моя шалунья, Придворный тон ее пленил; Ее всевышний осенил Своей небесной благодатью Она духовному занятью Опасной жертвует игрой. Не удивляйся, милый мой, Ее израильскому платью Прости ей прежние грехи И под заветною печатью Прими опасные стихи.

ГЕНЕРАЛУ ПУЩИНУ

В дыму, в крови, сквозь тучи стрел Теперь твоя дорога; Но ты предвидишь свой удел, Грядущий наш Квирога! И скоро, скоро смолкнет брань Средь рабского народа, Ты молоток возьмешь во длань И воззовешь: свобода! Хвалю тебя, о верный брат! О каменщик почтенный! О Кишенев, о темный град! Ликуй , им просвещенный !