Стихотворения и поэмы. Дневник

Ахмадулина Белла Ахатовна

«Смеясь, ликуя и бунтуя…»

Смеясь, ликуя и бунтуя, в своей безвыходной тоске, в Махинджаури, под Батуми, она стояла на песке. Она была такая гордая — вообразив себя рекой, она входила в море голая и море трогала рукой. Освободясь от ситцев лишних, так шла и шла наискосок. Она расстегивала лифчик, чтоб сбросить лифчик на песок. И вид ее предплечья смутного дразнил и душу бередил. Там белое пошло по смуглому, где раньше ситец проходил. Она смеялася от радости, в воде ладонями плеща, и перекатывались радуги от головы и до плеча. 1957

«Вот звук дождя как будто звук домбры…»

Вот звук дождя как будто звук домбры — так

тренькает, так ударяет в зданья. Прохожему на площади Восстанья я говорю: – О, будьте так добры. Я объясняю мальчику: – Шали. — К его курчавой головёнке никну и говорю: – Пусти скорее нитку, освободи зеленые шары. На улице, где публика галдит, мне белая встречается собака, и взглядом понимающим собрата собака долго на меня глядит. И в магазине, в первом этаже, по бледности я отличаю скрягу. Облюбовав одеколона склянку, томится он под вывеской «Тэжэ». Я говорю: – О, отвлекись скорей от жадности своей и от подагры, приобрети богатые подарки и отнеси возлюбленной своей. Да, что-то не везёт мне, не везёт. Меж мальчиков и девочек пригожих и взрослых, чем-то на меня похожих, мороженого катится возок. Так прохожу я на исходе дня. Теней я замечаю удлиненье, а также замечаю удивленье прохожих, озирающих меня. 1957

«О, еще с тобой случится…»

О, еще с тобой случится всё – и молодость твоя. Когда спросишь: «Кто стучится?» — Я отвечу: «Это я!» Это я! Ах, поскорее выслушай и отвори. Стихнули и постарели плечи бедные твои. Я нашла тебе собрата — листик с веточки одной. Как же ты стареть собрался, не советуясь со мной! Ах, да вовсе не за этим я пришла сюда одна. Это я – ты не заметил. Это я, а не она. Над примятою постелью, в сумраке и тишине, я оранжевой пастелью рисовала на стене. Рисовала сад с травою, человечка с головой, чтобы ты спросил с тревогой: «Это кто еще такой?» Я отвечу тебе строго: «Это я, не спорь со мной. Это я – смешной и стройный человечек с головой». Поиграем в эту шалость и расплачемся над ней. Позабудем мою жалость, жалость к старости твоей. Чтоб ты слушал и смирялся, становился молодой, чтобы плакал и смеялся человечек с головой. 1957

«Не уделяй мне много времени…»

Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай. Не проходи весной по лужицам, по следу следа моего. Я знаю – снова не получится из этой встречи ничего. Ты думаешь, что я из гордости хожу, с тобою не дружу? Я не из гордости – из горести так прямо голову держу. 1957

Снегурочка

Что так Снегурочку тянуло к тому высокому огню? Уж лучше б в речке утонула, попала под ноги коню. Но голубым своим подолом вспорхнула – ноженьки видны — и нет ее. Она подобна глотку оттаявшей воды. Как чисто с воздухом смешалась, и кончилась ее пора. Играть с огнем – вот наша шалость, вот наша древняя игра. Нас цвет оранжевый так тянет, так нам проходу не дает. Ему поддавшись, тело тает и телом быть перестает. Но пуще мы огонь раскурим и вовлечем его в игру, и снова мы собой рискуем и доверяемся костру. Вот наш удел еще невидим, в дыму еще неразличим. То ль из него живыми выйдем, то ль навсегда сольемся с ним. 1958

Мазурка Шопена

Какая участь нас постигла, как повезло нам в этот час, когда бегущая пластинка одна лишь разделяла нас! Сначала тоненько шипела, как уж, изъятый из камней, но очертания Шопена приобретала всё слышней. И забирала круче, круче, и обещала: быть беде, и расходились эти круги, как будто круги по воде. И тоненькая, как мензурка внутри с водицей голубой, стояла

девочка-мазурка, покачивая головой. Как эта, с бедными плечами, по-польски личиком бела, разведала мои печали и на себя их приняла? Она протягивала руки и исчезала вдалеке, сосредоточив эти звуки в иглой исчерченном кружке. 1958

Лунатики

Встает луна, и мстит она за муки надменной отдаленности своей. Лунатики протягивают руки и обреченно следуют за ней. На крыльях одичалого сознанья, весомостью дневной утомлены, летят они, прозрачные созданья, прислушиваясь к отсветам луны. Мерцая так же холодно и скупо, взамен не обещая ничего, влечет меня далекое искусство и требует согласья моего. Смогу ли побороть его мученья и обаянье всех его примет и вылепить из лунного свеченья тяжелый, осязаемый предмет?.. 1958

«Живут на улице Песчаной…»

Живут на улице Песчаной два человека дорогих. Я не о них. Я о печальной неведомой собаке их. Эта японская порода ей так расставила зрачки, что даже страшно у порога — как их раздумья глубоки. То добрый пес. Но, замирая и победительно сопя, надменным взглядом самурая он сможет защитить себя. Однажды просто так, без дела одна пришла я в этот дом, и на диване я сидела, и говорила я с трудом. Уставив глаз свой самоцветный, всё различавший в тишине, пёс умудренный семилетний сидел и думал обо мне. И голова его мигала. Он горестный был и седой, как бы поверженный микадо, усталый и немолодой. Зовется Тошкой пёс. Ах, Тошка, ты понимаешь всё. Ответь, что так мне совестно и тошно сидеть и на тебя глядеть? Всё тонкий нюх твой различает, угадывает наперед. Скажи мне, что нас разлучает и всё ж расстаться не дает? 1958

Август

Так щедро август звёзды расточал. Он так бездумно приступал к владенью, и обращались лица ростовчан и всех южан – навстречу их паденью. Я добрую благодарю судьбу. Так падали мне на плечи созвездья, как падают в заброшенном саду сирени неопрятные соцветья. Подолгу наблюдали мы закат, соседей наших клавиши сердили, к старинному роялю музыкант склонял свои печальные седины. Мы были звуки музыки одной. О, можно было инструмент расстроить, но твоего созвучия со мной нельзя было нарушить и расторгнуть. В ту осень так горели маяки, так недалёко звёзды пролегали, бульварами шагали моряки, и девушки в косынках пробегали. Всё то же там паденье звёзд и зной, всё так же побережье неизменно. Лишь выпали из музыки одной две ноты, взятые одновременно. 1958

«По улице моей который год…»

По улице моей который год звучат шаги – мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела, нет в их домах ни музыки, ни пенья, и лишь, как прежде, девочки Дега голубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх вас, беззащитных, среди этой ночи. К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди! Твой баловень, обласканный тобою, утешусь, прислонясь к твоей груди, умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста найти листву, и поднести к лицу, и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы, и – мудрая – я позабуду тех, кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль, свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам, объявит свои детские секреты. И вот тогда – из слёз, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова. 1959