Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
В конце концов Бенедя дал такой совет: на первых порах высказывать рабочим свои мысли как бы со стороны, случайно, постепенно, но упорно, в каждом разговоре будить у всех ощущение бедственного, жалкого положения и вместе с тем указывать на возможность улучшения в будущем. Таким образом, говорил Бенедя, в народе пробудится беспокойство, волнение, желание добиться улучшения — одним словом, создастся среди массы нефтяников возбуждение, которое, будучи ловко поддержано и усилено, может быть использовано в соответствующий момент для осуществления их планов. Этот совет очень понравился всем побратимам, и они решили его принять. Не прошло и двух недель, а их цель была почти полностью достигнута. Рабочие после работы толпами ходили по Бориславу, разговаривая и совещаясь; кабаки пустели все больше и больше, а возбуждение и беспокойство в народе все
А эти волны, движимые действительной нуждой и гнетом, подхлестываемые жгуче-правдивыми словами побратимов, становились все выше и грозней. Простой человек — враг долгих рассуждений и размышлений. Правда, собственным умом он не скоро приходит к ясному и окончательному решению, долго томится засевшей в его голове мыслью, но когда она окончательно сложится и утвердится, примет твердую и ясную форму, тогда уже ему не до забавы, не до рассуждений, тогда он всей силой своего существа рвется претворить свою мысль в дело, тогда неизбежна борьба между ним и противниками его мысли. Бот точно так было и здесь. Казалось бы, и не бог весть как трудно человеку, который ежедневно терпит нужду и неправду, прийти к сознанию этой нужды и неправды, и, однако, как поздно пришли к этому сознанию бориславские рабочие! И казалось бы, нет ничего особенного в этом сознании, таком безотрадном и печальном. А между тем какое беспокойство, какую бурю подняло оно в головах всех рабочих! И скоро из безотрадного и тоскливого чувства родилась грозная решимость, невольная спайка и непокорность. От слов начали переходить к делу. Вот однажды пронеслась по Бориславу весть, что рабочие припугнули в каком-то закоулке кассира, который вместо обычных двух центов начал удерживать с рабочих в свою пользу по четыре цента «кассирного» с каждой шахты, то есть с каждого двенадцатичасового рабочего дня. Эта весть была как бы сигналом, за которым вскоре последовало много подобных случаев. После каждой такой вести росли упорство и отвага нефтяников. Они уже прямо в глаза разным кассирам, надсмотрщикам и контролерам начали грозить, что не будут больше терпеть над собой кривды. Страх начал одолевать кровососов народных. А когда однажды пронеслась по Бориславу весть, что один надсмотрщик несправедливо записал рабочему какой-то большой штраф, а кассир во время получки хотел вычесть у него этот штраф из жалованья, нефтяники подняли возле кассы страшный крик и шум, начали требовать к себе надсмотрщика, чтобы дал ответ, за что такой большой штраф наложил на их товарища. Надсмотрщик спрятался где-то, кассир в шутку, чтобы избавиться от рабочих, сказал: «Идите ищите его и, если найдете, приведите сюда за ухо». Нефтяники с оглушительным криком бросились во все стороны и через минуту нашли надсмотрщика, схватили его и силой, в самом деле за уши, притащили к кассиру — привели, разумеется, избитого, исцарапанного и с надорванными ушами. И хотя нескольких рабочих за это арестовали и заперли в мирской избе, но все-таки эта весть наделала много шуму и вызвала среди нефтяников много толков, а на панов нагнала немало страху. Нефтяники в тот же вечер огромной толпой под предводительством братьев Басарабов пошли к бориславскому войту [157] и добились от него освобождения всех арестованных. Могучим, радостным смехом встретили их рабочие. Песни и угрозы загудели по улицам Борислава, освобожденных водили от шинка к шинку, и поили, и тысячу раз расспрашивали, как это они привели надсмотрщика за уши к кассе.
157
Войт — староста.
Пока гудела хмельная радость на улицах Борислава, в убогой хате Матия сидели побратимы и решали, что делать. Все сходились на том, что теперь пора, что надо взяться за дело.
— Созвать сходку! Созвать! — говорили все.
И порешили, не открывая своего побратимства, созвать собрание всех нефтяников за Бориславом, на выгоне. В воскресенье в полдень должны были там все собраться на совет.
Словно грозовая искра, пронеслось на другой день из уст в уста, от шахты к шахте, от кошары к кошаре, от нафтарни к нафтарне
— В воскресенье, в полдень! На выгон возле Борислава! Собрание, собрание, собрание!
Никто не знал, что это будет за собрание, о чем будут совещаться, кто созывает. Да никто и не спрашивал об этом. Но все чувствовали, что это будет великая минута, что от нее многое будет зависеть, — и все возлагали большие, хотя и неясные надежды на эту минуту. Собрание! Собрание! Собрание! Это слово чудесным образом проясняло увядшие, испитые лица, укрепляло мозолистые руки, выпрямляло издавна согнутые плечи. «Собрание! Наше собрание!» неслось то громко, то шёпотом во всех углах, и тысячи сердец с нетерпением бились в ожидании воскресенья и собрания.
С нетерпением ожидали его и наши побратимы, особенно Бенедя и Андрусь Басараб.
IX
Буря собиралась над Бориславом не с неба на землю, а с земли против неба.
На широкой луговине, на бориславском выгоне, собирались грозные тучи: это нефтяники сходились на великий рабочий совет.
Все захвачены новым, до сих пор неслыханным явлением, все полны надежд и какого-то таинственного страха, все едины в ярости и ненависти к своим угнетателям. Громко разговаривая и шепчась, толпами пли в одиночку, с окраин или из центра Борислава, плыли-наплывали они.
Черные, пропитанные нефтью кафтаны, жилеты, армяки и сермяги, такие же рубахи, подпоясанные ремнями, веревками или лыком, бледные, пожелтевшие и позеленевшие лица, рваные, засаленные шапки, шляпы, солдатские бескозырки, войлочные шляпы бойков и соломенные подгорян — все это густой серой тучей покрывало выгон, толпилось, волновалось, шумело, подобно прибывающей вешней воде.
— Что здесь долго судить да рядить! — кричали в одной группе. — Тут суд один: паны весь свет захватили, паны нам жить не дают, паны голод навели на народ!
— Нужно нам соединиться всем вместе, не поддаваться панам! — выкрикивали в другой группе.
— Хорошо вам говорить — не поддаваться! А как голод прижмет, заработка пан не даст, тогда и вы хвост подожмете и поддадитесь сухой вербе, не то что пану.
Голод — великое слово. Как грозный призрак, стоял он у каждого за плечами, и при воспоминании о голоде затихали громкие, смелые крики.
— В яму каждого, кто над нами издевается! — шумели в другом конце.
— Ну, а что из этого? — увещевал старик Стасюра — Тот, кто сбросит другого в яму, пойдет гнить в тюрьму, — это раз…
— Эге, еще кто знает, пойдет ли, — угрюмо сказал Матий. — А вот злодей Мортко столкнул моего Иванчика, еще и деньги его забрал и доныне ходит по свету и насмехается над рабочим людом.
— Э, так ведь то богач, богач! — закричали некоторые. — Богачу все сойдет. А пускай бы бедный человек сделал что-нибудь такое, ну-ка!
— А второе, — продолжал Стасюра: — сотня издевается над нами, а тысяча обдирает по «закону», так что и сказать ничего нельзя; и вежливо и чинно: мол, на тебе, что полагается, а между прочим, человек чувствует, что с него шкуру дерут. В этом наша беда!
— Правда, правда! — шумели нефтяники.
— Да что из того, что правда, — говорили другие. — Этому, видно, ничем помочь нельзя.
— Как нельзя помочь? — сказал Стасюра. — Против каждой болезни средство есть, надо только поискать. Неужто же против нашего горя нет лекарства? Надо поискать. Для того и собрались мы сегодня всем миром, чтобы об этом поговорить. Ведь вы же знаете: громада — великая сила; где один своим умом ничего не придумает, там громада все-таки скорее рассудит.
— Если б мы сегодня до какого-нибудь лада дошли, — говорили рабочие. — А время уже приспело, беда до костей изгрызла!
Такие и подобные разговоры велись во всех концах и во всех кучках. Побратимы разделились и готовили рабочих, внушали им мысли о возможности улучшения их тяжелой жизни, укрепляли их веру в коллективный разум и коллективную силу. А тем временем прибывали всё новые и новые толпы. Солнце стояло уже посредине неба и жгло немилосердно, тучей поднимая над Бориславом густые, вонючие нефтяные испарения.
Над синеющей вдали высокой стеной Дила [158] колыхались волны раскаленного воздуха. Or реки веяло нежной прохладой.
158
Дил — гора близ Борислава.