Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
Но странно мне показалось чему, думаю себе, так радуется Хома да бегает но хате,
— Семен, — говорит он мне, ты, я вижу, дверь затворил? Не затворяй! Отвори немного, а то здесь душно!
Боже мой милостивый, видно, он совсем ума решился или еще что приключилось с ним!
— Отвори дверь, слышишь! прикрикнул он на меня.
Что мне было делать? Должен был слушаться этого сумасшедшего.
— Раздевайся и ложись спать! Нужно выспаться, потому что ночью некогда будет спать!
Я стою, вытаращив на пего глаза, сам не знаю, что со
— Слышишь ты, дурак последний! Раздевайся и ложись спать! Как пора будет идти, и тебя разбужу.
Переворачивалось мое сердце кипело в нем, как в котле. Слезы выступили на глазах.
— Хома! говорю я сквозь слезы. Что с тобой приключилось? Или ты сердце потерял? Или ты забыл отца, мать родную?… Или ты забыл, что стражники, того и гляди, нагрянут сюда? Что же ты делаешь? Побойся бога, не губи нас обоих! Ведь мы с тобою когда-то были товарищами, я любил тебя всей душой, как своего родного брага! Что я тебе сделал? За что ты хочешь мне жизни убавить?
И что вы думаете, смягчился от этих слов Хома? Как же! Отвернулся он от меня, как зверь какой, потер лоб рукой и давай хохотать.
— Ха-ха-ха!.. Вот так парубок, хохотал он. — Учуял беду, как слепой колбасу в борще, и ну кричать: «Пропадаю я, пропадаю!»
Вот видите, какой душевный приятель! Положись на такого человека! Подождите, увидите, что он мне еще преподнес!..
— Семен, — говорит Хома через минутку, уже помягче. — Семен, брат ты мой! Или ты думаешь, что я бы не отдал жизни своей за тебя? Или ты забыл, что мы оба на одной дорожке стоим? Так не думай, будто я с ума спятил или хочу и тебя и себя погубить! Делай, брат, что скажу тебе, а тогда увидишь, что я еще не такой дурень, как тебе кажется.
Немножко успокоили меня эти слова, да и что же будешь делать в конце концов? Разделся я, постелил армяк на землю и лег. Но разве заснешь? Дрожу всем толом, как рыба в неводе! Кому в такой тяжкой тревоге сои в голову полезет?
Хома не ложился, шарил что-то по хате. Что об задумал? Господь его знает, ну, никак не могу догадаться!
— Семен, — говорит он, видя, что я не могу заснуть, — на, выпей!
И поднес мне добрую чарку водки. Водка у него была при себе, стакан нашел где-то в углу.
Я выпил. Водка была крепкая, меня всего теплом проняло, усталость сказалась — и через минуту я заснул как камень.
Не знаю, долго ли я спал или нет, только будит меня Хома снова.
— Семен, Семен, вставай, стражники!
Последнее слово, словно удар грома среди ясного неба, сразу заставило меня очнуться.
— Где, где? — спрашиваю, вскочив на ноги.
— Не спрашивай, делай, что скажу тебе!
— Что же мне делать?
— Зажмурь глаза и не открывай их, что бы там ни было, до тех нор, пока не скажу тебе. Слышишь?
— Ладно, ладно!
— А теперь бери вот это в руки!
Я взял. Это была веревка или оброть какая-то, не знаю.
— Держи крепче!
— Держу.
— Иди теперь за мною!
Мы пошли.
Дорогой слышу: крик, плач,
— Хома, побойся бога, куда ты ведешь меня?
— Ни слова, болван! Стражники идут! — шепнул он мне сурово. Я обмер со страху.
«Вот тут нам и крышка, — думаю. — Пропала коза, пропала и дереза!»
Идем дальше, а подо мной колени только диль-диль-диль! А тут вдруг слышу:
— A skad wy, dziady? [18] — спрашивает грубый голос.
«Это, наверно, стражник, — думаю я. — Ну, господи помилуй грешную душу! Сейчас и нас спросит». Только удивляюсь я, почему они сперва спрашивают каких-то нищих.
Смешной старческий голос отвечает возле меня:
— С белого света, паночек милостивый! Мы, божьи старцы, братья-близнецы. В реке купались, в воду ныряли; я его закупал, а он в воде глаза потерял. Хотел найти, да не мог, так домой и прибег…
18
Откуда вы, старцы? (польск.)
— Ха-ха-ха! — засмеялось несколько голосов.
Боже милостивый, как видно, тут их много. И почему они не хватают, не вяжут нас? И ни слова не говорят нам?
— Где живете, бродяги? — спросил по-польски кто-то грубым голосом, но заметно было, что сквозь смех.
— У воды, паночек, у воды! Наша хата из лебеды, из репейника засов, крыша из лопухов!
Снова смех слышен, по стражники все еще не берут нас. Я дрожу всем телом и держусь за веревку, не смея и взаправду со страху открыть глаза. Думаю себе: пусть будет что будет, посмотрю, чем все кто кончится.
— Веселая бестия! — продолжал, насмеявшись вволю, грубый голос, обращаясь к другим. — Ну, однако, идем. Кажется мне, что в том стоге за селом удастся нам поймать хорошую птичку!
Я слышал, как стражники, смеясь, удалились, и от удивления не знал, что и подумать.
— Иди, слепой братище! — кричал старческий, дряхлый голос прямо передо мною, — Иди туда, где ветер свищет! На ветру пристроимся, ветром укроемся, ветер под голову возьмем и тепленько заснем.
— Насмешил он меня своими прибаутками! — донеслось до меня издалека. Хома дернул меня за веревку. Я пошел за ним, все еще не понимая, сон или явь — то, что со много творится.
Мы шли еще довольно долго.
— Ну, открывай глаза, слепой кот! — сказал мне весело Хома. Я глянул. Густой сумрак уже редел вокруг; вдали еще виднелось село, его можно было признать по клубам дыма, который то тут, то там подымался над низкими соломенными крышами.
— Ну что, съели нас стражники? — спросил меня, смеясь, Хома.
Я но отвечал ни слова, не мог еще прийти н себя.
— Товарищ мой дорогой, видишь теперь, что не спихнул я тебя в пропасть! — сказал он тихо. Я теперь в первый раз взглянул на него.