Стихотворения и поэмы. Том 1

Белый Андрей

Июль 1908

Серебряный Колодезь

Меланхолия

М. Я. Шику

Пустеет к утру ресторан. Атласами своими феи Шушукают. Ревет орган. Тарелками гремят лакеи — Меж кабинетами. Как тень, Брожу в дымнотекущей сети. Уж скоро золотистый день Ударится об окна эти, Пересечет перстами гарь, На зеркале блеснет алмазом… Там: – газовый в окне фонарь Огнистым дозирает глазом. Над городом встают с земли, — Над улицами клубы гари. Вдали – над головой – вдали Обрывки безответных арий. И жил, и умирал в тоске, Рыдание не обнаружив. Там: – отблески на потолке Гирляндою воздушных кружев Протянутся. И всё на миг Зажжется желтоватым светом. Там – в зеркале – стоит двойник; Там вырезанным силуэтом — Приблизится, кивает мне, Ломает в безысходной муке В зеркальной, в ясной глубине Свои

протянутые руки.

1904

Москва

Отчаянье

Е.П. Безобразовой

Веселый, искрометный лед. Но сердце – ледянистый слиток. Пусть вьюга белоцвет метет, — Взревет; и развернет свой свиток. Срывается: кипит сугроб, Пурговым кружевом клокочет, Пургой окуривает лоб, Завьется в ночь и прохохочет. Двойник мой гонится за мной; Он на заборе промелькает, Скользнет вдоль хладной мостовой И, удлинившись, вдруг истает. Душа, остановись – замри! Слепите, снеговые хлопья! Вонзайте в небо, фонари, Лучей наточенные копья! Отцветших, отгоревших дней Осталась песня недопета. Пляшите, уличных огней На скользких плитах иглы света!

1904

Москва

Праздник

В.В. Гофману

Слепнут взоры: а джиорно Освещен двухсветный зал. Гость придворный непритворно Шепчет даме мадригал, — Контредансом, контредансом Завиваясь в «chinoise». Искры прыщут по фаянсам, По краям хрустальных ваз. Там – вдали – проходит полный Седовласый кавалер. У окна вскипают волны Разлетевшихся портьер. Обернулся: из-за пальмы Маска черная глядит. Плещут струи красной тальмы В ясный блеск паркетных плит. «Кто вы, кто вы, гость суровый — Что вам нужно, домино?» Но, закрывшись в плащ багровый, Удаляется оно. Прислонился к гобелэнам, Он белее полотна… А в дверях шуршит уж трэном Гри-де-перлевьм жена. Искры прыщут по фаянсам, По краям хрустальных ваз. Контредансом, контредансом Вьются гости в «chinoise».

Июль 1908

Серебряный Колодезь

Пир

С. А. Полякову

Проходят толпы с фабрик прочь. Отхлынули в пустые дали. Над толпами знамена в ночь Кровавою волной взлетали. Мы ехали. Юна, свежа, Плеснула перьями красотка. А пуля плакала, визжа, Над одинокою пролеткой. Нас обжигал златистый хмель Отравленной своей усладой. И сыпалась – вон там – шрапнель Над рухнувшею баррикадой. В «Aquarium'e» с ней шутил Я легкомысленно и метко. Свой профиль теневой склонил Над сумасшедшею рулеткой, Меж пальцев задрожавших взяв Благоуханную сигару, Взволнованно к груди прижав Вдруг зарыдавшую гитару. Вокруг широкого стола, Где бражничали в тесной куче, Венгерка юная плыла, Отдавшись огненной качуче. Из-под атласных, темных вежд Очей метался пламень жгучий; Плыла – и легкий шелк одежд За ней летел багряной тучей. Не дрогнул юный офицер, Сердито в пол палаш ударив, Как из раздернутых портьер Лизнул нас сноп кровавых зарев. К столу припав, заплакал я, Провидя перст судьбы железной: «Ликуйте, пьяные друзья, Над распахнувшеюся бездной. Луч солнечный ужо взойдет; Со знаменем пройдет рабочий: Безумие нас заметет — В тяжелой, в безысходной ночи. Заутра брызнет пулемет Там в сотни возмущенных грудей; Чугунный грохот изольет, Рыдая, злая пасть орудий. Метелицы же рев глухой Нас мертвенною пляской свяжет, — Заутра саван ледяной, Виясь, над мертвецами ляжет, Друзья мои…» И банк метал В разгаре пьяного азарта; И сторублевики бросал; И сыпалась за картой карта. И, проигравшийся игрок, Я встал: неуязвимо строгий, Плясал безумный кэк-уок, Под потолок кидая ноги. Суровым отблеском покрыв, Печалью мертвенной и блеклой На лицах гаснущих застыв, Влилось сквозь матовые стекла — Рассвета мертвое пятно. День мертвенно глядел и робко. И гуще пенилось вино, И щелкало взлетевшей пробкой.

1905

Москва

Укор

Кротко крадешься креповым трэном, Растянувшись, как дым, вдоль паркета; Снеговым, неживым манекеном, Вся в муар серебристый одета. Там народ мой – без крова; суровый Мой народ в униженье и плене. Тяжелит тебя взор мой свинцовый. Тонешь ты в дорогом валансьене. Я в полях надышался свинцами. Ты – кисейным, заоблачным мифом. Пропылишь мне на грудь кружевами, Изгибаясь стеклярусным лифом. Или душу убил этот грохот? Ты молчишь, легкий локон свивая Как фонтан, прорыдает твой хохот, Жемчуговую грудь изрывая. Ручек матовый мрамор муаром Задымишь, запылишь. Ты не слышишь? Мне в лицо

ароматным угаром Ветер бледнопуховый всколышешь

1909?

Серебряный Колодезь

Поджог

Заснувший дом. Один, во мгле Прошел с зажженною лучиною. На бледном, мертвенном чета Глухая скорбь легла морщиною. Поджег бумаги. Огонек Заползал синей, жгучей пчелкою. Он запер двери на замок, Объятый тьмой студеной, колкою. Команда в полночь пролетит Над мостовой сырой и тряскою — И факел странно зачадит Над золотой, сверкнувшей каскою. Вот затянуло серп луны. Хрустальные стрекочут градины. Из белоструйной седины Глядят чернеющие впадины. Седины бьются на челе. Проходит улицей пустынною… На каланче в туманной мгле Взвивается звезда рубинная.

1905

Петербург

На улице

Сквозь пыльные, желтые клубы Бегу, распустивши свой зонт. И дымом фабричные трубы Плюют в огневой горизонт. Вам отдал свои я напевы — Грохочущий рокот машин, Печей раскаленные зевы! Всё отдал; и вот – я один. Пронзительный хохот пролетки На мерзлой гремит мостовой. Прижался к железной решетке — Прижался: поник головой… А вихри в нахмуренной тверди Волокна ненастные вьют; — И клены в чугунные жерди Багряными листьями бьют. Сгибаются, пляшут, закрыли Окрестности с воплем мольбы, Холодной отравленной пыли — Взлетают сухие столбы.

1904

Москва

Вакханалия

И огненный хитон принес, И маску черную в кардонке. За столиками гроздья роз Свой стебель изогнули тонкий. Бокалы осушал, молчал, Камелию в петлицу фрака Воткнул и в окна хохотал Из душного, ночного мрака — Туда, – где каменный карниз Светился предрассветной лаской, — И в рдяность шелковистых риз Обвился и закрылся маской, Прикидываясь мертвецом… И пенились – шипели вина. Возясь, перетащили в дом Кровавый гроб два арлекина. Над восковым его челом Крестились, наклонились оба — И полумаску молотком Приколотили к крышке гроба. Один – заголосил, завыл Над мертвым на своей свирели; Другой – цветами перевил Его мечтательных камелий. В подставленный сосуд вином Струились огненные росы, Как прободал ему жезлом Грудь жезлоносец длинноносый.

1906

Мюнхен

Арлекинада

Посвящается современными арлекинам

Мы шли его похоронить Ватагою беспутно сонной. И в бубен похоронный бить Какой-то танец похоронный Вдруг начали. Мы в колпаках За гробом огненным вопили И фимиам в сквозных лучах Кадильницами воскурили. Мы колыхали красный гроб; Мы траурные гнали дроги, Надвинув колпаки на лоб… Какой-то арлекин убогий — Седой, полуслепой старик — Язвительным, немым вопросом Морщинистый воскинул лик С наклеенным картонным носом. Горбатился в сухой пыли. Там в одеянии убогом Надменно выступал вдали С трескучим, с вытянутым рогом — Герольд, предвозвещавший смерть; Там лентою вилась дорога; Рыдало и гремело в твердь Отверстие глухого рога. Так улиц полумертвых строй Процессия пересекала; Рисуясь роковой игрой, Паяц коснулся бледно-алой — Камелии: и встал мертвец, В туман протягивая длани; Цветов пылающий венец Надевши, отошел в тумане — Показывался здесь и там; Заглядывал – стучался в окна; Заглядывал – врывался в храм, Сквозь ладанные шел волокна. Предвозвещая рогом смерть, О мщении молил он бога: Гремело и рыдало в твердь Отверстие глухого рота. «Вы думали, что умер я — Вы думали? Я снова с вами. Иду на вас, кляня, грозя Моими мертвыми руками. Вы думали – я был шутом?.. Молю, да облак семиглавый Тяжелый опрокинет гром На. род кощунственный, лукавый!»

Ноябрь 1906

Мюнхен

Преследование

Опять над нею залучился Сияньем свадебный венец. За нею в дрогах я тащился, Неуспокоенный мертвец. Сияла грешным метеором Ее святая красота. Из впадин ей зияла взором Моя немая пустота. Ее венчальные вуали Проколебались мне в ответ. Ее глаза запеленали Воспоминанья прежних лет. На череп шляпу я надвинул. На костяные плечи – плед. Жених бледнел и брови сдвинул, Как в дом за ними шел я вслед. И понял он, что обвенчалась Она не с ним, а с мертвецом. И молча ярость занималась Над бледно бешеным лицом. Над ней склоняюсь с прежней лаской; И ей опять видны, слышны: Кровавый саван, полумаска, Роптанья страстные струны, Когда из шелестящих складок Над ней клонюсь я, прежний друг. И ей невыразимо гадок С ней почивающий супруг.