Стихотворения и поэмы

Заболоцкий Николай Алексеевич

ПОРТРЕТ

Любите живопись, поэты! Лишь ей, единственной, дано Души изменчивой приметы Переносить на полотно. Ты помнишь, как из тьмы былого, Едва закутана в атлас, С портрета Рокотова снова Смотрела Струйская на нас? Ее глаза — как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза — как два обмана, Покрытых мглою неудач. Соединенье двух загадок, Полувосторг, полуиспуг, Безумной нежности припадок, Предвосхищенье смертных мук. Когда потемки наступают И приближается гроза, Со дна души моей мерцают Ее прекрасные глаза. 1953

«Я воспитан природой суровой…»

Я воспитан природой суровой, Мне довольно заметить у ног Одуванчика шарик пуховый, Подорожника твердый клинок. Чем

обычней простое растенье, Тем живее волнует меня Первых листьев его появленье На рассвете весеннего дня. В государстве ромашек, у края, Где ручей, задыхаясь, поет, Пролежал бы всю ночь до утра я, Запрокинув лицо в небосвод. Жизнь потоком светящейся пыли Всё текла бы, текла сквозь листы, И туманные звезды светили, Заливая лучами кусты. И, внимая весеннему шуму Посреди очарованных трав, Всё лежал бы и думал я думу Беспредельных полей и дубрав. 1953

ПОЭТ

Черен бор за этим старым домом, Перед домом — поле да овсы. В нежном небе серебристым комом Облако невиданной красы. По бокам туманно-лиловато, Посредине грозно и светло, — Медленно плывущее куда-то Раненого лебедя крыло. А внизу на стареньком балконе — Юноша с седою головой, Как портрет в старинном медальоне Из цветов ромашки полевой. Щурит он глаза свои косые, Подмосковным солнышком согрет, — Выкованный грозами России Собеседник сердца и поэт. А леса, как ночь, стоят за домом, А овсы, как бешеные, прут… То, что было раньше незнакомым, Близким сердцу делается тут. 1953

ДОЖДЬ

В тумане облачных развалин Встречая утренний рассвет, Он был почти нематериален И в формы жизни не одет. Зародыш, выкормленный тучей, Он волновался, он кипел, И вдруг, веселый и могучий, Ударил в струны и запел. И засияла вся дубрава Молниеносным блеском слез, И листья каждого сустава Зашевелились у берез. Натянут тысячами нитей Меж хмурым небом и землей, Ворвался он в поток событий, Повиснув книзу головой. Он падал издали, с наклоном В седые скопища дубрав, И вся земля могучим лоном Его пила, затрепетав. 1953

НОЧНОЕ ГУЛЯНЬЕ

Расступились на площади зданья, Листья клена целуют звезду. Нынче ночью — большое гулянье, И веселье, и праздник в саду. Но когда пиротехник из рощи Бросит в небо серебряный свет, Фантастическим выстрелам ночи Не вполне доверяйся, поэт. Улетит и погаснет ракета, Потускнеют огней вороха… Вечно светит лишь сердце поэта В целомудренной бездне стиха. 1953

НЕУДАЧНИК

По дороге, пустынной обочиной, Где лежат золотые пески, Что ты бродишь такой озабоченный, Умирая весь день от тоски? Вон и старость, как ведьма глазастая, Притаилась за ветхой ветлой. Целый день по кустарникам шастая, Наблюдает она за тобой. Ты бы вспомнил, как в ночи походные Жизнь твоя, загораясь в борьбе, Руки девичьи, крылья холодные, Положила на плечи тебе. Милый взор, истомленно-внимательный, Залил светом всю душу твою, Но подумал ты трезво и тщательно И вернулся в свою колею. Крепко помнил ты старое правило — Осторожно по жизни идти. Осторожная мудрость направила Жизнь твою по глухому пути. Пролетела она в одиночестве Где-то здесь, на задворках села, Не спросила об имени-отчестве, В золотые дворцы не ввела. Поистратил ты разум недюжинный Для каких-то бессмысленных дел. Образ той, что сияла жемчужиной, Потускнел, побледнел, отлетел. Вот теперь и ходи и рассчитывай, Сумасшедшие мысли тая, Да смотри, как под тенью ракитовой Усмехается старость твоя. Не дорогой ты шел, а обочиной, Не нашел ты пути своего, Осторожный, всю жизнь озабоченный, Неизвестно, во имя чего! 1953

ХОДОКИ

В зипунах домашнего покроя, Из далеких сел, из-за Оки, Шли они, неведомые, трое — По мирскому делу ходоки. Русь металась в голоде и буре, Всё смешалось, сдвинутое враз. Гул вокзалов, крик в комендатуре, Человечье горе без прикрас. Только эти трое почему-то Выделялись в скопище людей, Не кричали бешено и люто, Не ломали строй очередей. Всматриваясь старыми глазами В то, что здесь наделала нужда, Горевали путники, а сами Говорили мало, как всегда. Есть черта, присущая народу: Мыслит он не разумом одним,— Всю свою душевную природу Наши люди связывают с ним. Оттого прекрасны наши сказки, Наши песни, сложенные в лад. В них и ум и сердце без опаски На одном наречье говорят. Эти трое мало говорили. Что слова! Была не в этом суть. Но зато в душе они скопили Многое за долгий этот путь. Потому, быть может, и таились В их глазах тревожные огни В поздний час, когда остановились У порога Смольного они. Но когда радушный их хозяин, Человек в потертом пиджаке, Сам работой до смерти измаян, С ними говорил накоротке, Говорил о скудном их районе, Говорил о той поре, когда Выйдут электрические кони На поля народного труда, Говорил, как жизнь расправит крылья, Как, воспрянув духом, весь народ Золотые хлебы изобилья По стране, ликуя, понесет,— Лишь тогда тяжелая тревога В трех сердцах растаяла, как сон, И внезапно видно стало много Из того, что видел только он. И котомки сами развязались, Серой пылью в комнате пыля, И в руках стыдливо показались Черствые ржаные кренделя. С этим угощеньем безыскусным К Ленину крестьяне подошли. Ели все. И горьким был и вкусным Скудный дар истерзанной земли. 1954

ВОЗВРАЩЕНИЕ С РАБОТЫ

Вокруг села бродили грозы, И часто, полные тоски, Удары молнии сквозь слезы Ломали небо на куски. Хлестало, словно из баклаги, И над собранием берез Пир электричества и влаги Сливался в яростный хаос. А мы шагали по дороге Среди кустарников и трав, Как древнегреческие боги, Трезубцы в облако подняв. 1954

ШАКАЛЫ

Среди черноморских предгорий, На первой холмистой гряде, Высокий стоит санаторий, Купая ступени в воде. Давно уже черным сапфиром Склонился над ним небосклон, Давно уж над дремлющим миром Молчит ожерелье колонн. Давно, утомившись от зноя, Умолкли концерты цикад, И люди в тиши и покое Давно в санатории спят. Лишь там, наверху, по оврагам, Средь зарослей горной реки, Полночным окутаны мраком, Не гаснут всю ночь огоньки. На всем полукружье залива, То там появляясь, то тут, И хищно они и трусливо Мерцают, мигают, снуют. Сперва боязливо и тонко, Потом всё слышней и слышней С холмов верещанье ребенка Доносится к миру людей. И вот уже плачем и визгом Наполнен небесный зенит. Луна перламутровым диском Испуганно в чащу глядит. И видит: теснясь друг за другом И мордочки к небу задрав, Шакалы сидят полукругом За темными листьями трав. О чем они воют и плачут? Кого проклиная, вопят? Под ними у моря маячит Колонн ослепительный ряд. Там мир золотого сиянья, Там жизнь, непонятная им… Не эти ли светлые зданья Клянут они воплем своим? Но меркнет луна Черноморья, И солнце встает в синеву, И враз умолкают предгорья, Туманом укутав траву. И звери по краю потока Трусливо бегут в тростники, Где в каменных норах глубоко Беснуются их двойники. 1954

В КИНО

Утомленная после работы, Лишь за окнами стало темно, С выраженьем тяжелой заботы Ты пришла почему-то в кино. Ражий малый в коричневом фраке, Как всегда, выбиваясь из сил, Плел с эстрады какие-то враки И бездарно и нудно острил. И смотрела когда на него ты И вникала в остроты его, Выраженье тяжелой заботы Не сходило с лица твоего. В низком зале, наполненном густо, Ты смотрела, как все, на экран, Где напрасно пыталось искусство К правде жизни припутать обман. Озабоченных черт не меняли Судьбы призрачных, плоских людей, И тебе удавалось едва ли Сопоставить их с жизнью своей. Одинока, слегка седовата, Но еще моложава на вид, Кто же ты? И какая утрата До сих пор твое сердце томит? Где твой друг, твой единственно милый, Соучастник далекой весны, Кто наполнил живительной силой Бесприютное сердце жены? Почему его нету с тобою? Неужели погиб он в бою Иль, оторван от дома судьбою, Пропадает в далеком краю? Где б он ни был, но в это мгновенье Здесь, в кино, я уверился вновь: Бесконечно людское терпенье, Если в сердце не гаснет любовь. 1954