Стихотворения и поэмы

Туманян Ованес

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

XVII

Рассвета лучом Чатиндаг [42] озарен. И, как с водопоя верблюды, на склон Гуськом из ущелья идут облака. В долине блестит и дымится река… Что ж полно смятенья селенье в горах? На кровлях толпится встревоженный люд, И юноши, ружья сжимая в руках, Толпою ко входу в ущелье бегут.

XVIII

К толпе возбужденных событием людей Седой, величавый старик подошел И, пыхнув прокуренной трубкой своей, Сказал, указавши рукою на дол: «Я прошлую ночь — этак в полночь — не спал И, глаз не смыкая, в постели лежал… Всего я лишился на старости лет, — И сна и здоровья бывалого нет… Да… помню: был темный полуночный час, Вдруг пес забрехал за стеною у нас. „Эй, кто там? Уймись ты!“ — я крикнул ему. Гляжу — пес, как бешеный, кинулся в тьму!.. „Эх, времечко! — тут про себя я сказал. — Чем прежде я был, и чем нынче я стал? Бывало, один возле выгона спишь, Чуть шорох — и вскочишь, и в оба глядишь…“ Так вот, говорю, не сомкнул еще глаз; А помню — был горький, полуночный час… Две тени мелькнули, пустились бегом От

пса и пропали во мраке ночном… Туда побежали». Толпа удальцов В ущелье сошла и двоих беглецов Недавние там отыскала следы, Терявшиеся на песке у воды.

42

Чатиндаг — вершина Бугорского хребта между Лори и Казахом, напротив села Дсех (ныне Туманян).

XIX

Шло время. Толпа деревенских парней Все горы обрыскала за сорок дней, Но только Саро-пастуха не нашла, Укравшего дерзко Ануш из села. И парни ни с чем воротились домой. Про удаль Саро говоря меж собой: «Эх, вот у кого нам пример надо брать! Друзья, вот как надо невест умыкать!..» Но, жаждою мести снедаемый, брат Беглянки Ануш не вернулся назад. Дал клятву Моси беглецов проследить, Убить их на месте и гнев утолить. В горах он скитался… Но вот как-то раз Со жницами-женщинами в поздний час, В изодранном платье, понурясь, тайком Беглянка вернулась в родительский дом.

XX

«Эй, слышь, Вардишах [43] , коль любишь меня, Раскинь-ка на счастье горсть ячменя! Исчахнуть бы мне, ослепнуть бы мне! Послушай, что мне приснилось во сне: …Ущельем иду, где воды шумят, И овцы Саро в ущелье стоят, Язык обрели — и песню поют, Согласно поют, чудесно поют. Раскинь свой ячмень! Порадуй сестру! Ой, плох этот сон… Ох, он не к добру… О боже, врата свои нам открой; Ты нас сотворил, мы — прах пред тобой!.. Безгласные овцы в ущелье глухом Так пели, сестрица, как мы не споем; Бедняги Саро убогая мать С платочком пошла пред ними плясать…» — «Услышь, Манишак [44] , к несчастью твой сон. Гляди на ячмень — как падает он: Вот — зло, вот — добро… А это — гляди: Саро… он стоит на черном пути. Господь, молодца Саро пощади! В дом старой нани беду не пусти!..»

43

Вардишах — женское имя; буквально — роса на лепестках розы.

44

Манишак или Манушак — женское имя, буквально — фиалка.

XXI

И бродит Саро по горам родным. Как загнанный зверь, из оврага в овраг. И рок впереди, и пуля за ним. Луга ему — ад, и друг ему — враг. Когда ж на горах закат догорит И вечер дарит отрадную тьму, — Его баяти [45] печально звучит И горы-друзья внимают ему: «Ночные горы — эгей! Вас мое горе темней. Ой, горы, вам я кричу, Одни вы вторите мне. С надеждой к вам я бежал, Я так от мира устал! О горы, скройте меня В глухих расселинах скал! Как к дому друга, иду К скалистым кручам во льду. Умру, избавлюсь от мук, Ночлег спокойный найду. Умру… но как же она? Ах, эта мысль мне страшна. Пусть я избавлюсь от мук, — Она как будет одна?»

45

Баяти — протяжная печальная песня.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

XXII

Рыдает Ануш, пав на землю лицом. Соседки безмолвно столпились кругом; Не знают они, что ей, бедной, сказать, И чем обнадежить, и как утешать… Покамест бог миловал: бешеный брат Из дальних полей не вернулся назад… Но с пеной у рта жестокий отец Плюется, клянет несчастную дочь: «Пусть горе тебе принесет твой венец! Уйди ты, распутница, с глаз моих прочь! Подальше от дома свой стыд уноси, Уйди! Не позорь ты отца своего! Ты знала — его ненавидит Моси, Ты знала — что мы невзлюбили его! Так как же решилась ты с ним убежать? Нет! Лучше б тебе в могиле лежать!..» На крик старика всё селенье сошлось. И слышно: «Утихни!.. Умерь свою злость!» И сельский священник приплелся на крик — Осанистый белобородый старик. «Прочь, прочь уходите! — он людям сказал. — Уйдите, чтоб сам я всю правду узнал! Ануш всё мне скажет сама. И тогда Увидите, что поправима беда. Не плачь, успокойся, утихни, мой свет! Скажи мне, ты любишь его или нет? Сама захотела ты с ним убежать?. Сама? Ну, так должен я вас обвенчать,— И всё тут!. Эй! кто там так громко кричит?.. Да что там?.. Пускай кто-нибудь поглядит!.. Убил?.. Кто?.. Моси?.. Не хватало беды… Ануш, эй, Ануш!.. поскорее — воды!..»

XXIII

Как бурный поток, что, свиреп и могуч. Внезапно бы на землю хлынул из туч. Как яростный вихрь, распахнувший крыла, Помчалась толпа парней из села. Спешат, уж не спрашивая ни о чем, Гонимые горем, как черным смерчом. Влетели в ущелье. И мнится — у ног Шипит и клубится кровавый поток… И вмиг — никого не осталось в селе. Теснясь, в нетерпеньи стоят на скале И, с трепетом вслушиваясь в каждый звук. Глядят напряженно. Но скалы вокруг Безмолвны. Лишь пену бушующих вод Бессонный Дэв-Бед по дну бездны несет.

XXIV

И вот показался убийца из мглы Ущелья. Шаги неверны, тяжелы. Идет… Все черты его искажены, Глаза выраженьем ужасным полны. И — страшный, медлительный — к двери своей Прошел он, не глядя на лица людей; Повесил на столб волосатой рукой Ружье свое, схожее с черной змеей. Застыла толпа. Каждый — как онемел От страха… Никто и дохнуть не посмел, Молчат. Вдруг завыла старуха одна. Лицо раздирает и вопит она: «Арай!» [46] Это сын ее, сын… он убит. Она, обезумев от горя, бежит. И, страшен и нечеловечески дик, В пустынном ущелье звучит ее крик.

46

Арай — крик о помощи.

XXV

И с воплем «арай» исступленной толпой Все женщины кинулись узкой тропой В ущелье, за матерью вслед. И вдали Ее возле мертвого сына нашли. И плач их надгробный так скорбно звучал, Что душу, казалось, живым разрывал. И юноши с горестной думой в глазах Уселись понуро на ближних камнях. А женщины плакали — сгиб удалец… Жалели покинутых сирых овец, Бедняжку Ануш помянули потом Бездушным проклятьем. Скорбели о том. Что вот, мол, все юноши в горы пойдут, Саро одного лишь с собой не возьмут. Что некому будет собак накормить, Что с кровли начнут они, бедные, выть, Что палица с грозной щетиной гвоздей Покроется сажей на полке своей. Что длинный кинжал, украшенье стены, Заржавеет, вдвинутый праздно в ножны. Привыкшая к воздуху горных высот, Нани в этот год на яйлаг не взойдет; Одна будет дома несчастная мать Сидеть, горевать, о былом вспоминать… И каждое слово, что слышала мать О сыне, ей сердце могло б растерзать. И мать мертвеца начинает молить Хоть слово сказать, хоть глаза приоткрыть: «Что, солнышко, ты закатилось во тьму? Зачем не глядишь ты? Молчишь почему? Сын милый! Ты что изменил мне? Взгляни — Ты отнял могилу у старой нани!» Но бледные веки навек заперты. Застыли уста, и не дрогнут черты. Не слышит убитый земных голосов… Недвижно белеет полоска зубов. …И небо-врага проклинает она, Отчаянья и исступленья полна. И бога поносит, и волосы рвет, И снова рыдает, и снова зовет: «Ты солнцем за тучи упал, Саро-джан! Ты с ветви цветущей упал, Саро-джан! Тьма солнце убила мое, Саро-джан!.. И ночь наступила моя, Саро-джан!..» …И ночь наступила. И пала роса. И плачущих стихли вдали голоса. Лишь старый Дэв-Бед, в гриве пенных седин. Горюет и плачет в ущелье один. С грозной песней Мчится в бездне, И — горя полн — Бьет пеной волн О стены скал. За валом вал Разбивает И рыдает…

XXVI

Друзья с сокрушенной душой Могилу копать пришли. Над рекой, под скалой большой Они его погребли. Заблагоухал ивы цвет, Всплыл над долиной туман. И голосом шумным Дэв-Бед Величавый спел шаракан [47] . И друзья — грустны и туманны — Воротились каждый в свой дом, Оставя внизу безымянный Черный холм в ущелье глухом.

47

Шаракан — армянское церковное песнопение.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

XXVII

Принеслась весна. Склоны гор в цветах. Загремел в лесах хор весенних птах. Девушка одна ходит, травы рвет, Про себя поет, и не отдохнет, По речным пустым ходит берегам, Плача и смеясь, бродит по лугам. «Красавица, что плачешь ты, Тоскуешь ты о чем? И для кого ты рвешь цветы В ущельях день за днем? Ты плачешь — роз весенних ждешь? Для роз настанет май!.. Иль ты о милом слезы льешь? Ушел он в дальний край… Его из плена — никакой Мольбой не воротить!.. Зачем напрасных слез рекой Огонь очей гасить? Могильный холм его польет, Оплачет дождь весной. Тебя ж другой любимый ждет, Таков закон земной». «Благодарю, прохожий-брат! Иди! Ты встретишь яр… У ней смеется сладко взгляд, Глубокий, полный чар. Пусть ваши дни, любви полны, Ликуют, как весна! А мне? — лишь слезы мне даны И плакать я должна». И бредет она, И поет она. А у ней одна Песня сложена, И кипит в ней слез темная волна… Ропота полна, стонет и скорбит, И одно поет, и одно твердит: «Опустела жизнь!.. Страшно опустел, Изменился мир!.. Мир осиротел!.. Горы без Саро — сиры и пусты». И зовет она: «Милый, где же ты? Где твои пути? где найти следы?.. Сжалься, удалец! Боротись скорей. Долго ль ждать тебя Любящей твоей? Поверни стада, Пригони домой! Мы тайком тогда Встретимся с тобой… Взгляни на тот зеленый склон, — Там юноша лежит. Укрывшись черной буркой, он. Откинув руку, спит. Ах, то — мой яр! Дыханьем трав Он сладко опьянен, На свежий луг в тени упав. Спит безмятежно он. Встань же, удалец! Встань, жестокий мой! Уж давно овец Гнать пора домой… Смуглый, молодой, Я тебя люблю. Боль души с тобой Только утолю!.. Чья свадьба там, под рев зурны, Идет — пышнее всех? Людей веселых скакуны Несут сквозь дождь и снег?.. Нет… Мне послышалась зурна, Почудилась на миг… Подруженьки, а где ж у них Невеста и жених?.. Вон несут, несут К воротам родным!.. Стойте! я косу Расплету над ним… Унесли его, Плача и стеня. О, заройте с ним В землю и меня!.. Ах, что я! Это, говорят, Немой, смердящий труп; Застыл недвижный, мутный взгляд, Засохла кровь у губ. А тот был юн и полон сил. Благоуханно-свеж! Он с шуткой, с песней проходил По росам вешних меж… Сжалься, удалец, Воротись скорей! Долго ль ждать тебя Любящей твоей? Ждать не заставляй, Долго я ждала. Много без тебя Слез я пролила. Если не дождусь Нынче до зари. Помни — рассержусь. Разлюблю — смотри!»