Стихотворения и поэмы

Туманян Ованес

XIX

Пришел к Огану наш Давид. «Мой дядя добрый, — говорит, — Дай мне отцовского коня. Дай меч, который из огня, Отцовский пояс золотой Да крест заветный боевой. Его наборное седло, Капу и булаву его!» — «Как умер Мгер, с того я дня Не выводил его коня, Не брал я молнии-меча, Оружья, лат с его плеча. Не растравляй, не говори! Всё тут, — коль хочешь, сам бери!»

XX

Доспех отца надел Давид И пояс с молнией-мечом, На мощной длани крест висит, — Вот на коня он сел верхом, Прикрикнул — и коня пустил… Оган-Горлан запел-завыл: «Жаль, трижды жаль, пропал наш конь голубой. Ах, наш конь голубой! Жаль, трижды жаль, он пояс взял золотой, Ах, пояс взял золотой! Жаль, на себе он Мгера капу увез. Ах, Мгера капу увез!» Стал Давид серчать, Повернулся вспять, — Тот оторопел. Иное запел: «Жаль, новый наш лев, мой Давид погиб! Ах, мой Давид погиб!» Услыхал Давид,— Он сойти спешит. Огану к руке подошел сперва. Оган, как отец и семьи глава. Дал совет ему и перекрестил И, благословив, на бой отпустил.

XXI

У Давида-льва был дядя один, Гроза-великан, а звался Торос. Про сасунский бой узнал исполин. Он тополь взвалил на плечо, понес. Он кричит врагам с далеких холмов: «Иль больше у вас одной головы? Что за люди вы? Или кто таков Сасунец Давид, не знаете вы? Неизвестно вам: крылат его конь! Как явится с ним, да как

пустит в пляс! Убирайся прочь, Сасуна не тронь,— Я пришел майдан очищать от вас!» Враз тополем он как хватил шатры, Их двадцать за раз сокрушил с плеча, А Давид стоит на верху горы, На поле глядит, как вишап [52] , крича: «Кто спит еще — дрему сгоняй! А кто согнал — спеши, вставай! Кто встал — доспехи надевай! А кто надел — коней седлай! Кто оседлал — скакать пускай! Потом не лгать — легли, мол, спать, Давид явился, мол, как тать». Он прокричал и поскакал — Огонь разящий, свет и гром, На вражье войско он напал, Сияя молнией-мечом. До полдня он рубил, топтал, И к полдню — крови был поток, Он бурно тек, горяч и ал, И трупы тысячами влек. Во мсырском войске старец был. Он много видел на веку. «Пойду к Давиду, — дед решил, — Он не откажет старику…» Представ перед сасунским львом, Разумно молвил старец тот: «Век сила будь в мече твоем! Твоя рука тебе оплот! Послушать старика — не труд. И своему поверь уму: Чем провинился этот люд? Его ты губишь почему? Они все — дети матерям, Они — светильники в дому, Иной жену оставил там, — Вдаль тяжело глядеть ему; Иной — свой дом, малюток в нем, Отца да мать и всю семью, Иной — с завешенным лицом Подругу юную свою. То царь их пособрал везде, Согнал бичом, грозил мечом! Мы — бедняки, весь век в нужде, Перед тобой мы грешны в чем? Твой враг — Мелик, виновник сеч; Коль боя жаждешь, — с ним сразись. Зачем же ты возносишь меч На тех, что горем упились?» «Ты молвил хорошо, старик,— Сказал Давид, — но знать хочу. Укрылся где ваш царь Мелик, Как день его я помрачу?» — «А вон, под тем шатром большим. Где дым валит, он крепко спит; А дым тот — вовсе и не дым: Из уст Мелика пар валит». Едва замолкнули слова, Давид к шатру верхом летит, А у шатра — араба два, И звонко крикнул им Давид: «Где царь ваш? Где врага найду? Пусть выйдет — встретимся в бою! Коль смерть неймет — я смерть ему, Не бьет никто — так я убью!» Они ответили: «Привык Семь дней без просыпу он спать, — Уже три дня проспал Мелик, Через четыре может встать». — «Несчастный люд согнал гурьбой, В крови он утопил людей! — А сам в шатер ушел цветной, Спать завалился на семь дней? Он спит иль нет — мне дела нет! Будите, чтобы шел сюда! Спать уложу тебя, сосед, — Так не проснешься никогда!» Арабы встали — как им быть? Прут накалили на огне. Царя по пяткам стали бить, А царь лишь охает во сне: «Ох! Невозможно час один Забыться от проклятых блох!» — И только крякнул исполин. Невозмутим был царский вздох. Лемех достали от сохи. Его калили на огне И, раскаленным добела, Царя хватили по спине. «Ох! Не уснешь и час один От трижды клятых комаров!» — Вновь глухо крякнул исполин, Зевнул опять, уснуть готов… Но вдруг вскочил, глаза скосил: Пред ним — Давид! Мелик — рычать. И начал дуть изо всех сил. Чтоб великана прочь умчать. Глядит — тот с места ни ногой, Трепещет — подошла гроза! И взор свой, кровью налитой, Вперил в Давидовы глаза. Как увидал, — так мощи в нем На десять убыло волов. Присел на ложе, — а потом Поток полился льстивых слов. «Привет Давиду! Отдохни, Сядь, потолкуем, — говорит, — А там со мною бой начни, Коль боем ты еще не сыт». В шатре меж тем он яму рыл; До сорока локтей обрыв, Ковром он пасть ее покрыл, Сначала сеткою покрыв. Кого он побороть не мог, Тех зазывал к себе в шатер И льстиво — гостю невдомек — Сажал на гибельный ковер. Сойдя с коня, вошел Давид, Уселся и упал в провал… «Ха-ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо-хо! — Свирепый царь захохотал. Коли сумел туда попасть, Там и сгниешь! Довольно жил!» И на погибельную пасть Огромный жернов наложил.

52

Вишап — чудовище в армянских мифах.

XXII

А Оган-Горлан уснул в эту ночь, И ночью во сне увидал старик: Где Мсыр — в небесах там солнце горит, А горный Сасун под тучей поник. С постели его тут поднял испуг. «Ты, жена, — сказал, — посвети-ка мне! Больно юн Давид, отбился от рук, — Ах, туча лежит на родной стране!» — «Ой, прахом посыпь ты темя себе! Наверно, Давид где-нибудь в гостях. Ты лежишь-храпишь, а сны у тебя Бог знает о чем, — оттого и страх». Вновь уснул Оган, проснулся опять: «Ой, жена, Давид дождался беды. Ой, Мсыра звезда всех ярче горит, Но печален свет у нашей звезды». А жена кричит, стоит на своем: «Что сталось с тобой средь ночи глухой?» И Оган лицо осенил крестом, Отвернулся, спит, тревожен душой. И еще грозней ему снится сон, Он видит во сне небес высоту. Свет мсырской звезды — на весь небосклон, Сасуна ж звезда зашла в темноту. В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена! Что слушать тебя, ты умом скудна! Там погиб-пропал наш мальчик Давид, Вставай да давай мне мой меч и щит».

XXIII

Пошел в конюшню, потрепал Коня он белого рукой: «Эй, белый конь, когда домчишь Меня к Давиду, ретивой?» «К рассвету», — говорит в ответ И — брюхом оземь конь лихой. «Сломи хребет! Что мне рассвет? Поспею к гробу я с тобой!» Он треплет красного коня, И — брюхом оземь огневой. «Джан, красный конь, когда домчишь Меня к Давиду, ретивой?» «Да в час единый, — конь сказал, — Домчу к Давиду; я — лихой!» — «Овес, что я тебе давал, Да станет ядом и чумой!» Тут к вороному подступал, Не рухнул наземь вороной. «Джан вороной, когда, — сказал, — Меня домчишь к Давиду в бой?» — «Коль будешь крепко ты сидеть, Коснешься стремени ногой. Другую не успеешь вдеть,— Домчу!» — ответил вороной.

XXIV

Он вороного оседлал, И — в стремя левою ногой. Пока же правую вдевал, Уж был в Сасуне вороной. Глядит: Давидов конь, один, Уныло бродит по горам. А мсырцы посреди равнин Что море — нет числа шатрам. Семь бычьих шкур он надевал, — Боялся: от избытка сил Не разорваться б! Тучей встал И с кручи горной возгласил: «Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь! Недаром носишь ратный крест! Святую деву помяни, Явись под солнцем этих мест!» Пророкотал, донесся клич К Давиду под тюремный кров. «Эй, эй, — сказал, — то дядя мой, С горы Сасуна этот зов! И богоматерь Марута И древний крест мой боевой, В мой трудный час взываю к вам…» — И прянул витязь удалой. По жернову ударил он, Разбил на тысячу кусков, Взвились обломки в небосклон, — Так и летят ряды веков. Из ямы вышел, грозен встал — И задрожал Мелик пред ним: «Мой брат Давид, ко мне поди, Садись за стол, поговорим». — «Теперь твой хлеб не для меня. Лукав ты, низок и труслив. Бери доспех, седлай коня, И вступим в бой, пока ты жив». «Ну, вступим в бой! — сказал Мелик.— Но ударять сначала — мне». «Пускай — тебе!» — сказал Давид И стал средь поля на коне. Взял палицу Мысрамелик. Помчался, во весь дух гоня. Он залетел в Диарбекир — И вновь назад погнал коня. Три тысячи был лидров [53] вес Огромной палицы одной. Ударил он — в пыли исчез. Заколебался шар земной. «Землетрясение? Рухнул мир?» — В смятении спрашивал народ. «О нет, то жаркой крови пир, То великанов бой идет!» «Один удар — и пал Давид!» — Войскам провозгласил Мелик. Но из-под тучи крик гремит: «Я жив!» — Давида грозный крик. «Ай, ай, — разбегу мало нам! Гляди, как налечу сейчас!» — Вскричал Мелик. Могуч и прям. Сел на коня второй он раз. Теперь уж скачет он в Алепп, Оттуда вновь погнал коня. От вихря пыли мир ослеп, Под бурей задрожал, стеня. Разит. Услыша грозный гром, Оглохли люди, нем язык. «Осиротел сасунцев дом!» — Спешит похвастаться Мелик. «Я жив! — воскликнул вновь Давид, — Скачи еще — черед не мой!» — «Ай, ай, разбегу мало нам!..» — Мелик воскликнул сам не свой. Мчал в третий раз он горячо, И в мсырский ускакал предел, И с палицей через плечо Вновь на Давида налетел. Изо всех сил ударил он. Ужасен гром был, мир поник. Окутан прахом небосклон, Покрылся тьмою солнца лик. И вот три ночи и три дня Стоял подобьем тучи прах, Была три ночи и три дня Давида смерть на всех устах. Три долгих дня ушло, и вот В стоявшем тучей прахе том Живой Давид горой встает, Горою в сумраке густом. «Теперь, — он молвил, — мой черед!» Припав к земле, дрожит Мелик, — Смертельный пал на сердце гнет, Душой кичливой царь поник. Он сам в ту яму, в глубь и тьму. Под земляной забрался кров, — Забился он под сорок шкур, Залег под сорок жерновов. И с места прянул, и вскричал Сын-лев, достойный льва-отца. Сверкнул, взыграл, забушевал Меч-молния в руке бойца. Но мать Меликова вопит, Вопит и пряди рвет седин: «Топчи мне волосы, Давид! Но мне даруй удар один!» Вторично меч Давид вознес, Сестра Меликова — к нему: «Давид, теперь, — вопит сквозь слез, — Рази по сердцу моему!» И час последний наступил. Давид сказал: «Господь, прости! Я два удара уступил, Но третий должен нанести». Тут дядя выступил Торос: «Его разрубишь пополам, Потом, Давид, — он говорит, — Мы тело взвесим по частям. Две половины мертвеца Да будут равны, — говорит, — Иль больше моего лица Не увидать тебе, Давид». Воспрял Давид и поскакал, Мчит бурно конь — сдержать нельзя. Забушевал и засверкал Меч-молния, и пал, разя. Сквозь сорок буйволовых кож, Сквозь сорок мельничных камней Он пополам рассек царя И вглубь прошел на семь локтей. «Я жив! — Мелик из тьмы вопит. — Рази еще, — да не рассечь!» Тогда разгневался Давид, Вновь сыплет искры дивный меч. «А ну, встряхнись, Мысрамелик!» Мелик встряхнулся, и тогда Распались половины вмиг, Одна — сюда, одна — туда. И вражья рать простерлась в прах. Встал ужас, лица леденя. Давид воззвал: «Оставьте страх, Приблизьтесь, слушайте меня. Жизнь ваша, пахари, темна! Голодный, голый вы народ. Мук ваших тысяча одна И тысяча одна — забот. Зачем вы взяли стрелы, лук. Пришли в чужих полях засесть? У нас ведь тоже дом и плуг, И старики, и дети есть. Иль опостылел вам покой И ваши сельские труды, Иль надоело под горой Вам сеять, жать, сбирать плоды? Идите, люди, как пришли, В свой Мсыр родимый сей же час, Но, если из своей земли Вы вновь подыметесь на нас, — Хоть в яму брошен будь Давид, Будь тяжким жерновом накрыт. Как ныне, молнией-мечом Давид Сасунский вас сразит. Бог весть, при встрече боевой Кто пораскается в тот час: Мы — в грозный вышедшие бой, Иль вы, напавшие на нас!» 1902

53

Лидр — мера веса, около 5 килограмм.

ВЗЯТИЕ ТЫМКАБЕРДА [54]

ПРОЛОГ

Эй, молодежь, сбирайся в круг! Красавицы, ко мне! Расскажет странник вам, ашуг, О давней старине. Друзья! Мы в жизни гости все. Со дня рожденья мы Бредем по суетной стезе, И ждет нас царство тьмы. Пройдет любовь, умрет краса, Всему придет черед. Для смерти смертный родился, Деянье — не умрет! Пойдет молва из века в век Про добрые дела. Бессмертен смелый человек, Чьим подвигам хвала. А злым деяньям суждены Проклятья без конца, Равно суровы для жены. Для сына, для отца… Но речь моя про доброту, Да улыбнется всяк! Кто не признает славу ту? Воздаст ей даже враг. Друзья, настройтесь песне в лад! Запев недолог мой. Как пулю, песню шлют. Крылат Ее полет прямой.

54

Тымкаберд — Тымукская крепость.

I

Собирает орды шах Надир [55] , Раздается звон мечей. Тучами он крепость заградил. Что чернее всех ночей. «Слушай, князь Татул, лихой боец! С жизнью смертною простись, Я принес в подарок твой конец. Так спускайся с башни вниз!» «Шах Надир! Не хвастай до поры! — Отвечает смелый князь. — Много черных туч окрест горы, А гора сверкает, не склонясь». Витязей ведет он за собой, Меч отточенный свистит. Конь заржал. И прямо в смертный бой С конницей Татул летит. Сорок суток бились храбрецы, Не смолкая бой кипел. Крепостные высятся зубцы Над кровавой грудой тел. Вышел весь Иран и весь Туран. Звон мечей немилосерд. Бьет и бьет по крепости таран, Но не дрогнул Тымкаберд. И, в победной радости клонясь, Возвращаясь в замок свой, Целовался утомленный князь С черноокою женой.

55

Шах Надир (1688–1747) — персидский царь, ранее атаман разбойничьей шайки.

II

«Клянусь душой, С такой женой Бойцом бы стал ашуг! И, не дрожа, Не взяв ножа, На шаха б встал ашуг. О, жар любви, Огонь в крови. Лишь усмехнется взор — И сумрак прочь, И сразу ночь Сияет ярче зорь… Залог побед Тех уст привет, — Нежнее роз уста. Услышь — и страх, И смерть, и шах Исчезнут без следа».

III

И у шаха уже не смолкает в ушах, Как прославили эту армянку друзья. «С ней и гуриям нашим иранским, о шах, Ни красой, ни осанкой сравниться нельзя! Дочерьми черноокими славен Джавахк. В черном омуте глаз не один потонул: Вот она — словно кряж в снеговых кружевах, У джавахских предгорий высокий Абул. Это князя Татула и мощь, и душа. И от знойных, от розовых губ охмелев И пьянея любовью, встает он, круша, В гущу брани бросается он, будто лев. Завладей этой женщиной, шах, и Татул, Обессиленный, сдастся, не встанет с колен; Тымкаберд, что так долго ярмом не согнул, Ты согнешь до земли и возьмешь его в плен».