Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Она теленка треплет по спине, но мысль о друге не дает покоя, и стан ее, как тополь при луне, вздымается, колеблясь над тропою. Среди недавно созданных пород, весь в белых пятнах солнечного света, могучий Кварацхелия идет, одетый в чоху праздничного цвета. Быки над ним рога взметнули ввысь, но он смеется — всё ему веселье! А тени потемнели и слились, и

сельские ворота заскрипели. Закрылись мглою выступы холмов, трава покрылась жемчугом далече, лучи заката на рогах быков сияют, догорая, словно свечи. Услышу я чонгури нежный звук, сольюсь, исчезну в воздухе пустынном, и застегнет мегрельский архалук седой пастух пером своим гусиным. Он девушке подтягивать начнет, судьбу страны приветствуя с волненьем, и вся Колхида, весь родной народ ответят песне радостным гуденьем. 1937

24. Раковина. Перевод Н. Тихонова

Смотрю на раковину белую, что с детских лет знакома мне. Она как малый лебедь онемелый, колхидский лебедь, спящий на спине. А на столе пред лебедем точеным блестят очки средь вороха теней, и у окна тень книжницы ученой — спокойной, мудрой бабушки моей. Когда переставал строптивый ветер, входила черной ночи суетня, ее я слушал, всё забыв на свете, у тихого мегрельского огня. В приставший к раковине пепел смотря, под лампою большой следил я сказки длинной лепет, Рионом вдруг шумевший над душой, про жизнь и пламень Амирани, про дикий плен, где вся во льду гора, как в море пепел утром ранним был брошен от его костра. И Гуриэли с Гугунава четко за сказкой стих певали свой, плетеный стул скрипел, был слышен четок янтарных старых тихий перебой. Морскую пепельницу брал я и слушал, ухо важно приложив, как зыбь морская в ней играла, пространство ночи бурей освежив. Частицей настоящей бури, чуть слышным ветром у плеча в тигровой раковинной шкуре гул моря пленный мне звучал. Я, удивляясь, спрашивал с тревогой: зачем стихий частица чуть жива и заперта природой строгой, чтоб только в ухо тихо колдовать? Мне бабушка ответила: тревожит она лишь в комнате людей, сам Амирани снится ей, быть может, — так море завещало ей. Чтоб гостью моря больше я не слушал, ее сослали просто на чердак, но зиму всю, мою тревожа душу, сквозь сон мне гул ее рыдал. В ту зиму выпал снег огромный, когда совсем ты, бабушка, ушла… Но память над могилой снежной, скромной твоими всё рассказами жила, засыпана осколками сказаний, полна твоих сверкающих легенд… И вот над старым миром Амирани воскрес и сбросил древний плен. Колхиды блеск в садах над морем — и раковина на моем столе как память детства о просторе, мегрельском ветре на земле. 1937

25. Морская раковина. Перевод Б. Ахмадулиной

Я, как Шекспир, доверюсь монологу в честь раковины, найденной в земле. Ты послужила морю молодому, теперь верни его звучанье мне. Нет, древний череп я не взял бы в руки. В нем знак печали, вечной и мирской. А в раковине — воскресают звуки, умершие средь глубины морской. Она, как келья, приютила гулы и шелест флагов, буйный и цветной. И шепчут ее сомкнутые губы, и сам Риони говорит со мной. О раковина, я твой голос вещий хотел бы в сердце обрести своем, чтоб соль морей и песни человечьи собрать под перламутровым крылом. И сохранить средь прочих шумов милый шум детства, различимый в тишине. Пусть так и будет. И на дне могилы пусть всё звучит и бодрствует во мне. Пускай твой кубок звуки разливает и всё же ими полнится всегда. Пусть развлечет меня — как развлекает усталого погонщика звезда. 1937

26. Песня влюбленного рыболова. Перевод В. Бокова

Тигрица моя, не игравшая с тигром, Тростник мой, нетронутый и тонконогий, Хотел я к тебе, но к непойманным рыбам, Как волны, пошел голубою дорогой. Решил я, что невода ставить не надо. Что в рыбе? Холодная кровь с чешуею. Мне снится сегодня другая отрада — Хочу я попасть в этот невод с тобою.