Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Вся рукопись, как россыпь лепестков, как рдеющие угли, не простыла. Я знаю мощь звенящей краски слов… Но по ночам, за росписью стихов, вдали я слышу пенье Автандила. Как сладостно звучит оно в тиши иль пламенно, с какою яркой силой… Далекий друг поэта, подскажи, как мне запеть подобно Автандилу? Хоть этой ночью новая тетрадь напевом налетевшим окропилась, с картиной

звук не мог я сочетать, в единый строй она не заключилась. Земли красою зримой я пленен, листком в росе, яйцом в гнезде голубки. И как бывает сумрак оживлен, лишь огонек блеснет у деда в трубке! А образ ищет голоса себе; янтарным житом ток не так сиял бы, когда б не пел, как бубен, в молотьбе и тружеников песней не звучал бы. И вот когда ты на палитре слов смешаешь краски ярко и богато, ты голос молодой своих стихов проверь на слух читателя-собрата. И если, щедрым сердцем порожденный, в сердцах сумеет отклик он найти, он будет жить, живыми повторенный, в потомстве и, как Млечный Путь, цвести. 1946

46. Тень отца. Перевод А. Тарковского

Я не сплю. Я во власти тревоги. Я послушен дождю за окном. Ветер в двери! Отец на пороге, В мокрой чохе он входит в мой дом. Это сон. Это явь. Он в могиле. Он мерещится мне в забытьи. «Где ты был? Мы тебя не забыли. Как промокли одежды твои!» Он стоит, не скрывая обиды, Опираясь на тот же костыль; И по дому под ветром Колхиды Дождевая проносится пыль. Вот он кашляет глухо — он болен, Воду пьет и чуть слышно потом Говорит, что невесткой доволен, Что моим он доволен жильем. Опускаются влажные веки, Растекаются капли дождя: «Если дочь потерял я навеки, Я измучусь, ее не найдя!» «Погляди на меня, — я отвечу, — Я в слезах пред тобою стою. Думал я, ты готовишь ей встречу Там, в твоем безымянном краю. Чоху высушим, в нарды сыграем, Отдохнешь у меня наконец. Ничего, мы ее повстречаем. Стол накрыть разреши мне, отец!» Но отец мой уходит из дома, Слышен капель томительный звон — И меня покидает истома, Принесенный дождем полусон. 1940

47. Мечты отца. Перевод М. Луконина

Я песней утолю печаль свою. Отца я помню, наш очаг, беседы. Боялся он за нас: Обиды, беды Мерещились ему В чужом краю. Он становился пепельным не раз, Хотя и слышал, кто они, студенты. Глаза то вниз глядят, То вверх воздеты,— Он всё мечтал, переживал за нас. Он пел и говорил о том же самом. Как Диккенс, на рассказы был мастак. Была ему отчизна вечным храмом, Амвоном — Трудовой его верстак. Студенчество он понял из молвы. Ему вокзалы виделись, Вокзалы, Мечты его, как бы мосты, связали Селенье наше С берегом Невы. В дорогу подбивая башмаки, Он думою о сыне жил тревожной, Тоской томился Железнодорожной, Вокзалы мнились, слышались звонки. Пыль книжная запорошила белым Его густые брови. И с тех пор Он видел меня горным инженером, Проникшим в тайны белых наших гор. Чтоб нищета ушла — ему хотелось, Чтоб я земные отыскал дары, А там, в горах, меня догонит зрелость И поведет меня в нутро горы. Я был ошеломлен звучаньем встречным, Меня увлек Мир звуков и тревог. Мечта отца Путем осталась Млечным, Никак его осилить я не смог. Ветрами всех материков обдутый, Нашел дорогу в горы, да не ту. И жизнь моя Любой своей минутой Так не похожа на его мечту. И всё же — это он. Его заветы. Мой стих запомнил заповедь отца. Вставай скорей, Громи людские беды. Входи любовью в горы и сердца! 1940

48. Моя мать. Перевод А. Межирова

Молодой, молодой угасала она. Всё трудилась без сна, не щадила красы. Как вечерняя зорька, тиха и грустна, в нежном золоте незаплетенной косы. Простояла над люлькой последние дни. И ушла. И черты потонули в тени. О, какие я должен затеплить огни, чтоб могильную тень разогнали они! Мама, тени могильные злы и густы. Мне осталось в колодезь глядеть с высоты, — в эту воду, наверно, глядела и ты, на поверхности запечатлевши черты.