Каждым утром, при любой погоде,тишину и отдых побросав,с тысячей таких же он выходитстроить заводские корпуса.Третий год, а даже не сегоднядве простые родины близки, —в поселковых списках он — отходники ударник — в списках заводских.По-хозяйски чуток и обычен,на стропилах родины второй —это мой товарищ закадычный,современник, рядовик, герой.Раньше — просто деревенский парень,дальше пашен не видал дорог,он растет, работая не даромна стропилах родины второй.Каждый день напористо и твердо,по лицу размазывая пот,он идет дорогою рекордов,фронтом самых боевых работ.Жизнь страны в пылу больших построеквходит в дум и мыслей оборот.Никакой эпохи он не строил,кроме той, в которую живет.Потому, заботлив и привычен,на постройке родины второймой товарищ лучший, закадычный —стройармеец, фронтовик, герой.
1932
Отход
Эй, прощай, которая моложе
всех своих отчаянных подруг.
А. Прокофьев
Прощевай, родная зелень подорожная,зори, приходящие по ковшам озер,золотые полосы с недозрелой рожью,друговой гармоники песенный узор.На последней ставке нашего прощаньястисну всем товарищам руки горячо.Сундучок сосновый с харчем да вещамиправою рукою вскину на плечо.И тогда — в минуту самую отчальную —проводить за улицы да за пустыривыходи, которая всех подруг печальнее,в распоследний, искренний раз поговорить.Дорогая, слушай... До своей околицы —никогда парнишку не ходи встречать.От тоски по городу извела бессонница,манит город молодость, далью грохоча.Может, не встречаться нам с прежнею улыбкою,ты — мои из памяти выметешь слова,песни колыбельные будешь петь над зыбкою,моего товарища мужем называть.Только помни: близким и далеким часом,если пожалеешь, что не шла со мной,встречу тем же самым парнем синеглазым,без обиды в сердце назову женой.Взмокла на платочке кромка вырезная...Девушка осталась у родных краев...Принимай парнишку с синими глазами,Город дымноструйный, в ремесло свое!
1932
Артель-бригада
Вот она, бригада, как и следует,но, взглянув в историю, назад,дайте час — спокойно
побеседуем,многое придется рассказать...Первое такое —волжская деревня,посейчас котораяв памяти жива.Уходили парнипо привычке древнейв город златогорыйденьги наживать.Года два бродяжилипо стране широкой,проезжали сотнистанций и мостов,по большим постройкамкрыли, самотекомс севера на запад,с юга на восток.Так без перебоев,зноем ли, метелью,вызнав все четыредальних стороны,проходили крепкойда сквозной артельюдвадцать безыменныхплотников страны.Мы певали песнистарые-престарые,нам казалось — в мирелучше песен нет.Было нас до точностидевятнадцать парней,самому безусомувосемнадцать лет.И дымил двадцатыйважно сединою,и смотрел со строгостьюна нас, молодых.Он ходил в артелинашим старшиною —за размер и качествобелой бороды.Так без перебоев,зноем ли, метелью,вызнав все четыредальних стороны,проходили крепкойда сквозной артельюдвадцать безыменныхплотников страны.Мы вздыбили Волховцементом плотины,корпуса поставилив солнечной Керчи,мы тесали шпалына Турксибе синем,ремесло простецкоетонко изучив.И закон артельныйставил, как условие:если деньги скупосыплются в карман —сматывай котомкина постройки новые,сам себе хозяин,голова и пан.Тут бы нашей сказкеи конец. Да только —дождевою осенью,ветровой поройнашу молодуюзвонкую артёлкупривели дорогина Магнитострой.Еще у предгорий не взорваны спиныи ветер киргизскою домрой поет,и город лежит еще в тихой долинеразметкой масштаба великих работ.Кудлатые вьюги упрямо встречаяи каждый свой день проверяя рублеммы городу здесь положили начало,тоскуя о собственном доме своем.Отзвенели буриснеговым разгулом,звонкими ручьямиканули в Урал,мы весну беспутнуювстретили прогулом,вспомянув деревнюс самого утра.Вырядившись в белыйхолст косовороток(как, бывало, в праздник —в дорогом краю),мы с горы Магнитной,с птичьего полета,до тоски гляделив сторону свою....Самый старый, хмурый, бородатыйстаршина артели, коновод,всем нам, девятнадцати ребятам,так и молвил, выйдя наперед:— Старость лихоманкой сводит плечи.Сорок зим отробив на веку,манит сердце к волжскому заречью,к милым далям, к своему дымку.Ухожу я. Ни хором, ни златане добыв на свете топором.Так что будьте счастливы, ребята,поминайте старого добром...Как и он безвестный,мы бы, может, тожесорвались до родиныпесней с губ,будь бы не крепче,втрое не моложе.Все-таки остались...За лишний рубль.В мае солнечном вышли сновавсей артелью без старика.Дали нам старшину другого,дали нового вожака.Парень дельный, крепак, что надо(КИМ отметинкой на груди),он сказал нам, что мы — бригада,и всегда шагал впереди.— Разве дело, — в упор сказал он, —если вы, лишь себя спросив,век шатаетесь по вокзалам,а республика просит сил?Если вы, отойдя от пашен,безрассудный ведете ход,а Россия — до щепки ваша —ждет хозяйских от вас забот?Это есть началосамого главного,о котором надопесни слагать...Будто вся артёлка,вдруг родившись наново,стала вроде б старше,думами строга.Дня нам не хваталона запал рабочий,и тогда, усталостьзаглуша в плечах,мы вели атакиштурмовою ночью,приучившись сердцемза слово отвечать.Мы забыли родинытихие селенья,старые привычкивывели в расход....Так ввели в историюкрепкий напряженьемвека двадцатоготридцать первый год.Растила плотинуопалубка наша,домна вырасталана наших лесах...Всех нас, беспокойных,парней настоящих,знают в час рождениязавода корпуса.Оттого, что зноеми зимой-метелицей,дорожа казеннымхлебом и рублем,провели раздумьем,прочуяли сердцем,за какую доблестьбьемся и живем.В тридцать первом, научившись с толкомсилы, дружбу, честь оберегать,умерла последняя артёлка,чтоб родиться лучшей из бригад.А бригада — слово не водица,главное, железное, одно,это — боевая единица,наступленья верное звено.Не запнемся и не подкачаем,слово это в сердце закрепя,все мы за бригаду отвечаем,каждый — отвечает за себя.На стальной земле Магнитостроя,по делам, рекордам — навсегда,каждый парень славится героем,о котором слышат города.Честь бригады сердцем и руками,словно знамя, заслужив не зря,пронесем, как проносили знамяпервые бригады Октября.
1932
Баллада об экскаваторе «Марион»
1Из Нового света (где дружбою классарабочие ценят Союза заморье),по вызову строчек большого заказапришел экскаватор на Магнитогорье.Еще на строительстве — только лопаты,за день вынимали по пять кубометров,и люди любили прохладу закатов,и люди грозили сыпучему ветру.Разобран до мелких частей — по суставам,лежал на одном из построечных складов,пока не приехал работать заставитьмонтер зауряднейший — Северных Штатов.Привез он настойчивость, жившую ярков свинцовых глазах, по-серьезному узких,высокую мудрость с заморскою маркойи недоверие к технике русской.Джонсон механически строг, аккуратен:за горсточку золота и червонцевсобрал и заставил рычать экскаватори землю подтягивать выжимом к солнцу.2Ковш громче вздымался все тверже, все выше,траншея земли раскрывалась виднее,но на состязание к мистеру вышелмагнитогорский механик Ржанеев.Волнуясь, поднял в разговоре ресницы,вопрос он поставил попросту, круто:— Товарищ! А если поторопиться,то сколько ковшей Вы дадите в минуту?Американец спокойно и гордов оценке Ржанеева мудростью вырос,через минуту доволен рекордом,сказал с белозубой улыбкой: — Четыре!А русский, сменивший мистера, скромнонахмурившись, молча отметил в сознанье:два полных ковша получила платформа —в тугую минуту соревнованья!3Теперь экскаваторы четко и мерногремят по участкам развернутым строем,и все это было правдивым и вернымв начале истории Магнитостроя.Я вижу теперь: ежедневно и раноидет торопливо на свой экскаваторбезусый татарин Ахун Галимжанов, —мой друг по деревне, земляк угловатый.Пришел на строительство в двадцать девятоми год землекопом по рытвинам лазил,потом в феврале в ВКП кандидатомна курсы ушел экскаваторной базы.В тридцатом же, в день, сентябрем золоченный,Ахуну с десятком таких же безусыхвручили стрелу, рычаги «Мариона»,составы платформ, поджидающих груза.Работа не знает границы закатов,ведь ночью электро, ведь ночью прохлада,и комсомольский гремел экскаватор,гремел без простоев сплошные декады.4Однажды заметил я в записи новойна красной доске, проходя у конторы,мой друг Галимжанов Ахун премированза лучшую грузку, за первую скорость.Его, у машины стоявшего чутко,увидел и, голос до хрипа утроив,я крикнул в окно экскаваторной будки:— Скажи мне, как стал ты сегодня героем?Но он промолчал и серьезен упорно,будто не слышал простого вопроса.Ответом — в минуту на спину платформыпять взмахов ковша с землей перебросил.В бараке нам всем, загоревшим задором,он твердо заметил во время беседы:— Попробуем больше, и знаю — ускорим!И в этом — я слышал начало победы.
1931
Атака
Мы ехали шагом,мы мчались в бояхи яблочко-песнюдержали в зубах.М. СветловОб этом запеве,пропетом без нас,мое поколеньемечтает подчас.В глазах у парнишкиогонь не горит,парнишка тоскуети так говорит:— Прямые атаки,прямые бои...Отдать бы не жалковсе силы свои.Греметь бы в эпохутаких вот боеви вынести доблесть,как знамя свое.Никто не виновен,что я опоздалпройти революцииогненный вал.А нынче разменяныпесня и бойна мелочи быта,на щебень работ.Открыто врагане видать пред собойи славе — не время,и песням — отбой...Парнишка умолк,не смутив тишину.До смены осталосьпятнадцать минут.Никто из бригадыне стал отвечатьна это страданье,на эту печаль.И мы по гудку,девятнадцать ребят,к участку постройкиуводим себя.Дорогою песнязвенит вдоль бараков,какую отцы нашипели в атаках.А парень, тоскуяо славе побед,молчит и шагаетбригаде вослед.День бетонили до пота,на затылок сдвинув шапки,а когда пришла с гудкамипредвечерняя пора,говорил перед уходомна смолкающей площадкепо-особому тревожноозабоченный прораб:— Товарищи, речь моя будет проста,но смысл ее вовсе не весел:участок бетона от сроков отстална целых семьсот замесов.Идут арматурщики впереди,выходит, задержка за нами.И если до завтра мы фронт не дадим —получим рогожное знамя.Значит, сквозь ночь,и декабрь, и буранатаки упрямойнастала пора..........Тогда мы вернулись,себе не переча,по фронту работстановясь в этот вечер.И день проводилибезудержно шалым,грохочущим ревомбетономешалок.Метель пошла от полночи,колючая да острая,дробясь в стекло прожекторахрустальной белизной.И стерлинги водили мыпод греющую росторопьи с лиц сдирали до кровисжигающий озноб.Парнишка стерлинг бросил свой,парнишка вышел недругом,усталый и озлобленный,угрюмо крикнул нам:— Работаем мы день и ночьпод вьюгами да ветрами,без радости, без гордости,без отдыха и сна.Желаю вам, ударникам,добыть деньгу хорошую,а я живую молодостьна мелочь не продам!..И он ушел не мешкаяназад, никем не прошенный,по выбитым метелицейвечёрошним следам.И только вдогонку,сквозь сизый строй метели,товарищ бросил с ходудесяток горьких слов:— Ступай себе да хвастайсяво сне да на постели,бредовая романтиканемыслимых боев!..Секунды плыли бережнов тугом моторном рокоте,а мы, разгон удвоив,и в тридцать восемь руквводили тверже стерлингив настроенность высокую,в работу, в постройкуна бешеном ветру.Сползала ртуть по Цельсиюза сорок линий холода,бетон ложился в стерлингиспрессован, как свинец,но мы бетон оттаялижарою паропровода,себя — разбегом стерлингов,биением сердец.Гремели шахты взрывами,шли вспышки буровые,и поезда разбрасывалисьдымом вороным.На дальних пограничьяхдневали постовые,храня разбег строительныхатак моей страны.Страна дышала грохотомза снежною громадойи от вождя до сторожавсю ночь ждала рассвет,уверена, что стройкуне бросили бригады,узнает о которыхназавтра из газет..........Рассвет явился нарочным,ускоренным отменно,сухой, как полагаетсяпри кованой зиме.Мы стерлинги передаливосьмичасовой смене,и ковш приподнял с грохотомсемьсот второй замес.День мы спали замертво недаром,а под вечер, чуть набрались сил,к нам пришел русоволосый парень,шапку снял и так заговорил:— Слушай-ка, ударная бригада,про работу гордую твоюскоро здесь заслуженной наградойработяги песни запоют.Я такой же юностью отмечен,жить хочу по правилу бойцов,чтоб нести мне званье человечье,расшибая ветер о лицо.А мои собратья по артелиглушат удаль словом «чепуха!»и пока тоскуют в час метелио покое деревенских хат.О дворе да тесаном заборегреют в сердце мысли и слова,ладят песни про златые горы.Мне на эти песни наплевать.Все слова продуманы до крохи,силы в цель до капельки сгустив,я хочу хоть краешек эпохина плечах по-вашему нести.Если ж просто говорить, как надо,напрямик, так ты прими меня,самая ударная бригада,не гони от своего огня...Товарищу бригадасказала: — Хорошо!Товарищ на сменудвадцатому пришел.И снова, будто в звездныевоенные года,мы бой вели атакамигражданского труда.
1931
Ровесники получают премии
Знатному бригадиру Магнитостроя
Егору Смертину
Мы работы чернойиспробовали вдосталь,красным словечкам —веры ни на грош.Словом, загрубели...Но бывает — простомолодость почуешь,да и запоешь.Так вот и случилось...День — сплошное золото,переправа солнца в голубом броду,в грохоте завода и в оркестрах городажизнь кипит, как Волгана полом ходу.Залежи сугробныеснеговым покровомвытаяли, выкипели —и земля чиста.Вся моя бригадаснова здорована своих участках,на своих постах.Для работ и песенвысшего сортахватит пылу-жару,силы и ума,чтобы с ходу ставитьновые рекорды,пусть о старых помнитстарая зима.Мы держали доблестьсердцем и зубами,плотники-бетонщики —фронтовой народ,в белую метелицу,в снеговую замятьшли неукротимофронтом работ.Было не до курева,было не до песен,было не до баек,было не до сна,мы давали в сменутысячу замесов,ну, а норма — где-тооколо ста.За свои победыв этакое время —каждому по сердцу,каждому сполна,честную, как знамя,новую премиюнам дают начальники,нам дарит страна.Это не подарочекиз милости не гордой,это от Республики,нашей до конца,верное спасибо,вечное, как орден,выверенным, вызнаннымв крепости бойцам.Чистым, как золото,словом-самородомвся моя бригадаготова отвечать:— Выстроим и вынесемкорпуса заводасвоими руками,на своих плечах!..Потому сегоднямузыки вдосталь,золото и солнце...День — хорош!Потому сегодня —очень просто,молодость почуешь,да и запоешь.
1932
Разговор бригадира бетонщиков Козлова
с другом Василием Щукиным
— Понимаю. Зачем нам крядудва часа толковать опять?Я сказал тебе — жми как надо.Сам не хочешь... Пора понять.Если б не было дружбы нашей,что в одной деревне росла,я б наверно тебя пораньшеиз бригады к чертям послал.Ты не думай — ты не прогульщики не лодырь, парень — хорош...А присмотришься этак получше,ни черта в тебе не поймешь.По чутью ты герой за очень.Но припомни-ка случай в счет:мы бетонили день рабочийи остались на ночь еще.Ты по жалобному разряду(голос мягкий, не голос — шелк)простонал, что тебя лихорадит,и, качаясь, в барак ушел.Мы поверили. Мы ни словомне старались тебя задеть......Только это снова и сноваповторяется каждый день.Я тебе говорил не просто:— Брось волыниться! Ну, а ты —понимаешь сам, не подросток, —от бригады воротишь в тыл.А сегодня и на работуне пришел ты, сказав другим,что истрепаны до подметокв дым казенные сапоги.Помолчи. Я скажу, что было.А свои сапоги забыл?Те, что вместе весною купили,крепко слажены и грубы.Понимаешь, ты не прогульщик,с малолетства к труду привык,а присмотришься так попуще,скажешь — парень-то тыловик.Честный... дело ведешь с охотой,просто не за что поругать,но не можешь переработатьбез спецовки, в своих сапогах.Мы, брат, видим тебя изрядно —как ты думаешь, чем живешь...План мы выполним, скажешь — ладно.А не выполним — ладно тож!Ну, а мы, по-другому шагая,сами все — молодой переплав,до последнего напрягаясь,выполняем бригадный план.Дня на норму бывает мало.Нет цемента, песок крутой.Черта-дьявола поломало,а в бригаде опять простой.Неспроста. Раскумекать надо —как ни час, то опять труба.Что ж, по-твоему, здесь порядок?А по-нашему здесь — борьба!Кто-то бережно днем и ночьюи за мелочь стать сумел,кто-то радуется и хочет,чтобы мы садились на мель.Потому и напор наш прочен,и объемист его охват...Потому, работ не закончив,не уходим мы отдыхать.Ты подумай спокойно, гладко.Докажи напрямик, не тая,сможешь — нет при таком порядкеравнодушно в тылу стоять?По-другому тогда отметимто, чему может стать пора...Только я говорю об этом,ты запомни — в последний раз.
1932
Песня
Вечерние звездызажглись в поднебесье,заря западаетза облачный дым,когда гармонисту —хозяину песни —гармошка своиоткрывает лады.И песня плыветпо ковыльному следу,мечтою — тосклива,рыданьем — пьяна.Про горы златыегармоника бредит,про полные рекихмельного вина.Забыл, видно, парень,проснувшись с тоской,что все мы живемна земле городской,что громом и славойпропитан здесь воздух,цеха и забоив знаменах и звездах...И песню, рукамипуская в полет,по старой привычкес надрывом ведет.Мы слушали долгои парню сказали:— Довольно гармоникумучить слезами!Сыграй-ка, товарищ,по совести, честно,про наши участки,бригады и дни,для сердца — такуючудесную песню,которая стала быжизни сродни.Чтоб каждый, кто нынчепо-нашему стойко,горбом своим строитМагнитострой,от песни с улыбкоювышел на стройку,и город наш —родиной сделал второй...Товарищ спокойноответил тогда,что песен такихне сложили года.И только гармошкас тоскою молчала,что сорванопесни привычной начало.Но молча ладытяжело сберегать.И песню товарищберет наугад.И вдруг, будто с ветру,с налета, с разгона,от самой землизакачала бараквеликая песняБуденновской конной,то маршем, то плясом,то дробью атак.Она началасячеканно, игриво,но скоро торжественней,строже, грознейпошла по баракуединым порывом,сроднившись с губамипоющих друзей...За окнами вечеррванули сердитогремящие горыпальбой динамита.Ночная работаи с песней, и с намисливается грохотом,звоном, огнями.Полночным призывомтугая сиреназовет отдохнувшуюновую смену.Гармоника сложена. В смену пора.А песня походкою правит.А стройка, как сказка,- в огнях до утрався в звездах невиданной славы.
1932
Слово мастеру Джемсу
Мастер Джемс, по-своему речистый,в отдых мне беседа — сущий дар.Ты у нас слывешь специалистом,ну, а я — пока что кочегар...Третья смена примет экскаватор,и тогда, предчувствуя покой,здесь присядь, чуть-чуть сутуловатый,угости душистым табаком.После дня рабочего напора,просто так, по должности — вдвоемэтаким толковым разговором,отдыхая, душу отведем.Плохо, что в беседе перебои,хоть крепка в пожатиях рука,каждый день, работая с тобою,говорим на разных языках.А причина этому простая:только два годочка отступя,я, по роду-племени крестьянин,коней пас по троицким степям.Стройка мне не обошлася даром,и, подумав прожитому вслед,путь от пастуха до кочегараназываю первой из побед.Помолчи же, выслушай, как надо,я по-русски здорово речист...Знаю — ты пришел из Колорадо,сам пришел, как верный коммунист.Знаешь ты походы безработных,полицейских тюрем тесноту,и сейчас в работах и заботахты — на самом боевом посту.И теперь на честном коммунисте,на тебе, как давняя печать,только и осталось званье — мистер,сказанное чаще невзначай.Прошлое осталось для расплаты,и, его ничуть не позабыв,ты да я, да друг наш экскаваторстали точкой мировой борьбы.Сколько их? Никто не сосчитаетмалых точек на большой Земле, —в Англии, в Америке, в Китае,в дальних странах, неизвестных мне.И моих товарищей по роступо ночам, на зорьке, до гудковмучает бессонница не простоу машин, моторов и станков.Да и мне покамест нет покоя,дни коротки, ноченьки долги, —снится мне железо под рукою,бьют меня по пальцам рычаги.И прошу, товарищ, а не мистер,согласись, товарищ, в час любойобучать меня «на машиниста»,чтобы стал я наравне с тобой.Не беда, что говорим мы розно,переводчик наш поет в груди, —человек я малый, но серьезный, —ты за мною сердцем последи..........Сумерки окутывают плечи,самокрутки выкинуть пора...Мастер Джемс, прощаясь в этот вечер,руку жал приветливей и крепче,чем в другие дни и вечера.
1932
Возвращение на Коксохимкомбинат
Срывает вагонные речигустой паровозный гудок,когда загрохочут навстречусоставы с магнитной рудой.Скорее, скорее, скорее...Сжимаются шпалы скрипя,и темь незаметно стареетпо троицким тихим степям.Киргизская ночь до рассвета...И вслух я подумать не прочь:— Товарищ! Заполним беседойбольшую дорожную ночь...О будущем городе стали,рождающем славу и труд,я тоже раздумье поставилна легкий конвейер минут.Вот память задорно выводитпарнишку околиц да изб,принесшего стройке заводаза деньги старанья свои.Декады гремят неустаннов атаках, в гудках, вперебой,парнишка, крепясь, вырастаетв героя высоких работ.Ты слышишь: сквозь ночи, сквозь грохотстроительным взметом высотмоя молодая эпохагероику будней несет.За берегом медленной ночистроительство выйду встречать.И город гудком прогрохочетприветный двенадцатый час.И вновь за разлуку расплатойвольются в старанья сполнабетон коксохимкомбината,распутица рельс и канав.
