Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

3

Они идут — растаял город, — Как будто век идут, Как будто к векам липнет порох И двигать веки — труд. Какая воля ноги носит, Дымится джунглей муть, И кто врага с пути отбросит — Выигрывает путь. Всё джунгли тягостней и шире, То злая широта, Не много значат в этом мире Покой и доброта. Одну винтовку держат крепко, Сжимают на ходу, Одна есть в памяти зацепка, Европой ли идут? Иль больше нет земли подобной, А всё, что в мире есть, — Пустыня, шум лесов подробный, Простор — смертельный весь. Иль это сон, который снится Им про самих себя, И стоит крикнуть — сон затмится, Виденья погребя. Или действительно измена Смела весь вольный свет И никакой знакомой Вены На свете больше нет? И каждый знает, он отстанет — И хлопнет черный кнут, Он только трупом наземь грянет, И труп штыком толкнут. Лощина, мгла — канал за нею Дорогу преградил, Никто не смел сказать, бледнея: «Товарищ,

погоди!» И сердце холодом дышало, Как кровью — в той воде, Упало солнце у канала От страха за людей.

4

О братство стремящихся, наперекор Ты шло без огней, без дороги — Прожектора вражьего падал топор, Но вырубить смог он немногих. Трещали мундиры под коркою льда, Как колокол, сердце гудело, Как будто не мясо, как будто руда Рабочие кости одела. Плелись они, падали, шли, бормоча, Но всю красоту человечью На острых они выносили плечах, О том и не ведали плечи. И не было в мире зимы никакой, И не было в мире пустыни, Предутренний падал на лица покой, Какого не знали доныне. 1935

4. ГОРЫ ЗА ИНСБРУКОМ

За какую заслугу мою Или нормы тоски я превысил? В это утро в унылом краю Показали мне горные выси. Показали не сразу, скупясь, Закрывая лицо облаками, Но окончилась сумрака власть, Точно сумрак убрали руками. Рыжий камень, огнем отпотев, Побледнел, как бессонницы осыпь, В превосходной росли простоте Водопады, деревья, утесы. За какую тревогу мою, За какое честнейшее лихо, Я у самых небес на краю Вас увидел, шагающей тихо. Всею одурью горной дыша, Вы прошли по хрустящему щебню, И никто вам не мог помешать Улыбаться тепло иль враждебно. Не клянитесь, что комнат размах Задержал вас преградой чрезмерной, Не могли вы явиться в горах, Это точно, но это неверно. В крутизне наступавшего дня, Не к моей и не к вашей обиде, В этих к небу скользящих камнях Я хотел вас увидеть — увидел! 1935–1936

5. БЕЗРАБОТНЫЙ

На тропу, от пыли голубую, Тень ложилась прямо перед ним, Из одной страны его в другую Выгоняли вечером глухим. Он пошел, как привиденья слепок, Через мост, но, перерезав путь, Часовой в мундире цвета пепла Приказал обратно повернуть. Но едва готовы ноги были По земле безрадостной ступать, Часовой в мундире цвета пыли Через мост погнал его опять. И тогда он встал посередине, Между двух равно враждебных царств… Вечер шел, прохладу гор надвинув На дневной кончающийся жар. И в его золотолицей славе Человеку стало всё равно — Было ль то ущелье в Югославии, Итальянским было ли оно. Лес был тих, как будто сосны сердце К небу поднимали в облака, А в глаза взметала дружбы блеском Все границы смывшая река. И в таком наплыве простодушья Подступал утесов теплый ряд, Что еще внимательней послушай — И они с тобой заговорят. Человек почувствовал, как сила Медленно по жилам поднялась, Как усталость мутную гасила Мужества вскипающая страсть. Он стоял бойцом, который ранен, Но и враг у ног его сражен, Будто был закатом отчеканен И один за всех изображен. 1935–1936

6. МОЛОДОЙ ПОДПОЛЬЩИК

Не тем последним снегом, Что падал на плечо, Не вымысла набегами Я нынче увлечен,— Но всей стиха живучестью Хочу я в жизнь врасти, Над стиховою участью Задумался мой стих. Среди ночей обугленных, Углям ночей под стать, Он фосфорными буквами Пытался заблистать. И вижу как в тумане я В предутренней строке Подпольщика Германии, Идущим налегке. Быть может, в то мгновение Услышал он в саду Простое птичье пение В простых дерев ряду, И вспомнил, как безжалостен Тюремный потолок, Как мысли об усталости Он в пыль перетолок, Подумал он по-дружески Вне всякой тьмы забот, Что лип тех старых кружево Его переживет. Но, жизнь на подвиг выменяв, В метель и в зноя звон Они свободы именем Клянутся, как и он. И надо только выстоять, Спокойствие храня, Когда за каждым выступом Готова западня. Во встрече той предутренней Всю меру, стих, учти, Всё жило силой внутренней, Безобразной почти. Изобрази движение Тех влажных листьев лип И тонкий отблеск пения, Который к ним прилип. Изобрази, как юноша Прошел среди аллей, Иную жизнь задумавший И присягнувший ей. Изобрази без горести Рассвет, весну, дома, Всё — как начало повести, Где автор — жизнь сама. 1935–1936

148–162. ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ

1. «Плывет над площадью пустой…»

Л.М.К.

Плывет над площадью пустой Июльских дней настой. И бронзовый стоит на ней Веселый маршал Ней. Здесь город тих, слегка угрюм, В шафранный плащ одет, А я на маршала смотрю: Знакомый силуэт. Всплывает детства давний миг — Ты над душой моей Стоял в страницах рваных книг, Веселый маршал Ней. Смешны рисунки мне Раффе, Смешны мне годы те. Сто лет прошло… Сижу в кафе, В парижской тесноте. Когда б ты с камня слез, гроза, Ко мне, отерши лоб, То я б грозе порассказал Хотя

б про Перекоп. Про день, что был не бирюзов, Про наших армий вихрь, Про тех, что вышли из низов, — Про маршалов моих. И ты бы — бронзовый, рябой — Смотрел на грани крыш, Где несмолкающей трубой Вдали ревет Париж. Где в летней дымчатой красе, Наметившись едва, Он грозен, он еще не все Сказал свои слова. 1936

2. СТАТУЯ САМОФРАКИЙСКОЙ ПОБЕДЫ

Ни машин елисейских Цветные ряды, Ни холсты На музейной тропе, Ни дыханье камней Драгоценных, седых, В синем бархате Рю де-ля-Пе — Ничего не сказали Хорошего мне. Даже площадь Конкордская вдруг Потускнела, Словно пустыня во сне, Только пылью Обвеянный круг. Я увидел, как призрак, Работы предел: Море рваное, Мокрые латы. Неслышимый ветер гудел Над летящей Победой крылатой. Серый мрамор, По телу Струясь полотном, Словно латы, К плечам тяжелея, Напряженнейших крыльев Окончив залом, Бился жилкой Легчайшей На шее. И как будто лицо Затерялось В ночи, Без лица — Только скорость нагая, Эта легкая сила Взлетела и мчит, Все границы, Пространства Сжигая. Над столицею старой, В полярных горах, В океанов Тропическом пекле, В черноте стратосферы Увидишь — горят Эти крылья, Несущие Век наш. И во тьме Европейской, Где светел мятеж, Ослепляя невидимым Ликом, Ты услышишь, как хлопают Крылья всё те ж, Черепа Разбивая владыкам. От тебя ухожу я В шумящий Париж. В этот день Я куда ни ступаю, Всё мне кажется — Город Бескрыл и бесстыж, Лишь одна Суматоха тупая. 1936

3. БЮТ-ШОМОН

Конечно, Мост Самоубийц — В местах рабочих лег он, Где столько безысходных лиц, Забытых счастьем окон. Внизу — озерная вода, Тропинок желтых скаты, Внизу холмов — вечерний дар — Парижа дымный кратер. Ныряй в пучину этих крыш, В лиловых стен объятья, Он был одним хорош, Париж, — Всем предлагал нырять он. И после выносил прибой Одних на остров квелый, Наполеоновской судьбой Назвав беды глаголы. Других кидал в холодный морг, Гнал в нищету без срока, Беря четвертых на измор В Кайенне иль в Марокко. Но образ некий вынес он Сюда, на холм рабочий, Тайком поставив на газон Испуганною ночью. Бывает — парк шумит, крылат, Бывает — весь в молчанье, Лежит под деревом Марат В своей свинцовой ванне. Пускай не может рук поднять И жечь не может речью, Как будто дремлет среди дня Тень правды человечьей. Он видит сон: в волнах косых Идет он, волны роя, Он стал корабль, кусок грозы, Скользит стальной горою. Вновь держит речь, неукротим, Как прежде, голос звучен, И осыпаются пред ним Фонтанов водных кручи. Их вызвал век не под шумок, На мировом раскате — Того, что лег на Бют-Шомон, Того, что встал в Кронштадте. 1936

4–7. 14 ИЮЛЯ 1935 ГОДА

I. КАНУН ПРАЗДНИКА

Ждут веселья — нет веселья, Флаги лишь висели, Да оркестров новосельем Город путь усеял. Гром их медный только дразнит, Погремит и ляжет, Где ночной народный праздник? Мне никто не скажет. Как-то стал Париж задумчив, Этажи — что тучи, Танцевать куда бы лучше, Чем томиться, мучась, И над Сеной мало света, Звезды точно свечи, В Сену мелкие монеты Иностранцы мечут, Чтоб купить немного счастья У воды журчащей, Чтоб тебя в стране молчащей Вспоминать почаще. А молчащею страною Стал ты сам, совсем иною… Первый раз за всё столетье Говоришь: «Не буду петь я», Может быть, твой галльский петел Крикнет на рассвете. Может быть, народ Парижа Смех плеснет на лица, На бульваров глади рыжей Днем повеселится? Оттого ли по бульварам Пусто танцев место? Оттого ль как будто варом Залиты оркестры?

II. ПЛОЩАДЬ БАСТИЛИИ

Бирнамский лес шагнул на Донзинан, А если б вся земля тогда шагнула, Каков бы был в трагедии изъян, И зритель не опомнился б от гула. А вот при мне, с Бастилии начав, Шагнул народ — Парижа лес веселый, Шли деды и вели своих внучат, Шли женщины с сестрою «Карманьолой». Литейщики, пилоты, слесаря Сливали свой товарищеский говор, И песни их, точнее хрусталя, Сменяла буря стали лозунговой. Стихом простым я слово проведу Не потому, что сложным не владею, А потому, что рядовым в ряду Простое слово стало чародеем. С ним потеплела хладная земля, И в братстве снова найденной поруки От стен Парижа и до стен Кремля В тот день тянулись возгласы и руки. О, знай Шекспир леса таких знамен, Перечеркнувших распри феодалов, Какой бы тут схватил пергамент он, Чтоб закрепить движенье улиц алых! В один котел здесь пали времена, И кто громил Бастилий норы лисьи — Воскрес и шел, подняв на рамена Советский век, колпак фригийский выся. Мой век меня вниманьем не обидел, Я многое могу порассказать, Но в этот день Париж такой я видел, Что можно лишь на меди вырезать.