Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

108–113. ИЗ ЦИКЛА «ЮГ»

1. «Смотри кругом, красавица…»

Смотри кругом, красавица, По щебяным наростам, Здесь, как шакал, шатается Войны вчерашней остов. Пугая племя черепах И развлекаясь заодно, Катает ветер черепа Потерянных скакунов. За жадным держидеревом Ползет, вися на блиндажах. Здесь юг тягался с севером На выбранных ножах. Темнейшее из лезвий У старой балки нами Твоей рукою трезвой Подобрано на память. С кем был он, нож, повергнутый В подгорные луга, Кому давал ответ крутой Некупленный слуга? Кружился ли он пьяный, Прося остановиться, Глядя в глаза сурьмяные Упрямицы станицы? Имел ли подругу проще? Иль с ним плясала тогда Красношелковыми рощами Расшитая Кабарда? …В ржавчину битва упала, Иззубрив огонь и крик, С лохматых стен перевала — Весь мир снова юн и велик. 1923 Матхорский перевал

2. НОРД-ОСТ

М.К.Н.

Смятенные шли перед ним Шорохи, соль, песок, Он,

синим холодом тесним, Ударил Севером в висок. Перехлестнул кору, уча Деревья сопротивленью, Упорных ломая, по кротким стуча, Слепых обволакивал тенью. Волну хребтов рукой густой Подбросил, тешась, ближе — Был ястреб, точно лист простой, Сбит сбоку им и унижен. Но птица, решеткой ноги сложив, Скрипела, вниз скользя, Глаза ее — острые ножи — Шипели… Кустарники рвались стаей, Поля сдавались на милость, Он шел, дышать не переставая, Следя, чтобы всё клонилось — Темнообразьями фелюг, Трубами, по трубкам, забытым В зубах, канавами на валу, Бельем, плясавшим в корытах. Шел широко и травил миры, Подпрыгивая, зачеркивал Головы, стекла, карьеры горы И всё ж — недоумевал: Затем, что опять деревья лица Несли, от земли подняв Козьи глаза, острей черепиц Бежали по зеленям. Мангалы дымили, вились усы, Гречанки красили брови, Ненужную рыбу жевали псы От лени с волнами вровень… 1923

3–5. МОРЕ

I. «Я гостем прошел перед тобой»

Я гостем прошел перед тобой, Ветрами земли качаем, Дыханья твоего прибой Вздымался, неисчерпаем. Гремя своим ростом и голосом, Выбрасываясь из тумана, Ты гнев высылало на вал, Он свинчивал в белые полосы Бежавшие рыхло поляны И вдребезги разбивал. Когда не служат кровлей горы, Постелью — степи, мосты — Петля, беглец кончает спорить, К тебе приходит он, чтоб ты В размахах синего предела Его обуло и одело. Когда не спалось им, а песни истлели, Ты солью кормило их и стыдом. Ты отдало черной беде в Марселе Людей, оставивших дом. Сломавших винтовки о выступ Твой разный размах зашвырнул Туда, где выходит на выстрел Пустынь длинный гул, И свергнул легших не в песке — На дно Босфорово плавать, Вещать на мертвом языке Про добровольческую славу. Ты право, судилище, ты хохочи, Законы пишут на воде, Все побежденные ручьи Всегда глотал водораздел. Чалма ли правит или фуражка На берегах тебе под стать, Твоим рукам не будет тяжко Надменной ночью клокотать.

II. «Но, одеяло расстелив…»

Но, одеяло расстелив С затасканным концом, Я смею на старом отрыве земли Лежать к тебе лицом. Вот я в горло времени дую, Сабель горят чеканы, Трясут твою руку, руку седую, Днепровских папах атаманы. Летает пламень на курень, От качки страны рушатся, Как груши в сломанный плетень, Под свистами свинца, И сыну статному не лень Переиграть игру отца. Склони рога, о берегах Забота новая строга, Стучит московская нога Теперь о берега. Как в годы год, как в волны лот, Как сталь между углей, Гудел ямбический полет На пушкинской земле. Среди колодников, колод, Усмешкой распечатанных, Среди колодцев и полей, Неравных и заплатанных, Быть надоело одному, — Он поднял кольца побережий, Грозы и скуки на краю, Пустил гулять отвагу, Ударил в связанную тьму, В Россию перезвоном свежим Громадных песен — про твою Про зеленеющую влагу.

III. «Через дебри, года, оды…»

Через дебри, года, оды, Из домов, где камень затих, Из лесов, где зеленая одурь, — Я расстелил одеяло на отдых У звучных честно ног твоих. Дымом трубки я буду петь — Дыши и вздымайся гуще — Тебя, цветущее, как медь, Как слово, в ночь бегущее. Проникнись табака Революционным дымом, Он безбандеролен, как и рука, Как ты — неукротим он. Буря жиреет на якоре. Чем пахнет твой горизонт? Вчера еще маяк горел, Сегодня слеп и он. Чайка причаливает, ждет На теплых плечах громад, К седым чанам в садах идет, Восходит виноград. Лодка ступает на лотки, Шипя по ракушек резьбе,— Ворот ворчит повороту руки, Ворот выносит корму на себе. Колебля загар усов, Мачты шатают тени, Республика ищет парусов Для тысячи направлений. Покатый, короткий узел, Упорство игры изучив, Мыс возится с морем, он сузил Размытые солью зрачки. Светлеет вдруг, подняв из пены Лицо свое береговое, Без времени, без перемены, Но берегись: оно — другое! 1923 Суджук-Кале

6. ПЕРЕХОД В НОЧЬ

Закат согнул свой желтый стан, Снимая с веток птичью речь, Чтоб в смуглоту упала та, В прохладу смуглых плеч. Он мачты застеклял в порту И выдувал из волн огни — Не ты ли властвовала тут С ним вместе и над ним? С любезностью всех негордых У сада, у бревен сарая Ты тени сгоняла на отдых, Шагами тишь проверяя. Постелена козам солома, И куры в курятне отменной. У нас ни постели, ни дома — Ничего, кроме старой вселенной. Ничего, кроме радости зрячей, Так о ней одной говори. Волна, бездомная рыбачка, Волочит звезды-козыри. Зеленые, желтые — пачками — Всплывают, тонут, и опять Ты можешь, платья не запачкав, Их с камня подобрать. Светляк, приплывшая звезда, Дождь капель радуг рябей — Они идут твоим сандальям, Как эта ночь тебе. Возьмем живущего дары: Что, если все богатые Нам в руки козыри сданы Ночами, вихрями, закатами? И мы обречены играть, Тасуя жизнь без берегов, А им заимствовать пора От наших песен и шагов — Еще играть, еще южней Сияньем шеи, губ, как пеной Волн, бесхитростных на дне И наверху таких надменных. 1923 Новороссийск

114–116. ВОСПОМИНАНИЯ

1. ОСЕНЬ В ЛАТВИИ 1917 ГОДА

Костры — лугам, костры как дар От пламени огней, Душа дорог больших горда, Когда любезны с ней. Входила осень не простая В каштанов шум и медь — От синих кленов до куста, Забывшего сгореть. Мы с нею шли в огне ракит, Цвели, как лист цветет, — Был ветер теплый вдоль реки Вдруг над водой простерт. С каких имен, с каких умов На память списан путь? Тенистый Венден, брат холмов, Просил нас отдохнуть. Он — мельник — нам вино разлил, Мы пили, я сказал: «Мы пьем не за твои кули, Не за твои глаза. За тех, что звездами пройдут От сердца до виска, За красный клен, за юный дуб, За свежесть — наш стакан». За пылью пали звон и лай, С листвой смешало дом, Махала осень у седла Погожим рукавом. А там, где, выбежав из нор, Сам ветер путь учил,— Вечерний Венден строил ночь И путал кирпичи. 1923

2. ВОСПОМИНАНИЕ О ВОЙНЕ (1915–1917)

Быть у войны в плену, Как знамя, взять кочевье, — Двуглавый сон, людей согнув, Зажег их, как деревья. Казачьим гривам дал висеть Над сбитыми овсами, Повел кривую карусель Слепых коней и всадников. То молодость пела и шла на убой, Гремела и падала с песней рябой О маршевых братьях, о маршевых, Иззубренных ветрами лицах, Когда уют домашний Стал пестрой небылицей. Конь, усмехаясь на забаву, Топтал простор зеленый, Орудий огненное право Передо мной ломило клены. Колодцы, города, пути, Как дым, летели кувырком, Войну, как поле, перейти Мне показалося легко. То молодость, повод сжав, Кружила вдосталь шашкой, Но соль в немецких блиндажах Была не слаще нашей. Такая ж, как наша, колючка у волчьих Убежищ кусала отряды, Такой же сутулый и рваный рабочий Упорно глядел и, вспотев, Оттачивал смерть по наряду… Свинцовый лак ногтей Распластанного «таубе» Плыл братом истребителя, Вспорхнувшего над Бугом, Как дикий воробей, Но с русским глазом смуглым, И рваных блесков острие Гасили в ножнах часовые, — Здесь молодость взяла свое, Над этим сходством круглым Задумавшись впервые. По-новому с разгона Запела в залпах высота, За вас, расстрелянные клены, — Смирись, расстрелянный устав! — Вонзили в землю батальоны Им опостылевшую сталь. Империя не верила, И падала империя, Последней пеной меряя Встающей силы берег. Косились кони на копье, Сверкавшее лукаво, То молодость взяла свое, Свергая сон двуглавый. 1924

3. ЛЬВУ ЛУНЦУ

Улица, май; по ночному закону Луна сторожит по часам Отсыревшую медь бородавок балконных, Тупые, как жесть, небеса. Катается, обратным светом Заряжена во сне, Какая-то постылая планета, А друга рядом нет. Он между западных людей Гостит, друзей забросив, Он выбрал город на воде, Где чайки над тучей отбросов. Кожа, нефть и ворвань Над Эльбой запахи льют, Надолго поселился он, Найдя себе уют. Заносит море в город тот Бутылки, птиц убитых И шелуху гнилых пород От островов размытых. Заносит море шум богатый, Но друг от шума в стороне, Тиха его комната, но сыровата. И воздуха мало в ней. Исчезни, луна! Чтобы ночь растаяла, Чтоб в сердце вбежали годы, Когда мы блуждали веселой стаей, Не зная, где встретится отдых. Не на случайный час, Но, пущенный с уменьем, Кружился в головах у нас Волчок воображенья. Когда нам говорили: «Вот, Смотрите: вьется птица»,— Нам было ясно: время врет, Лишь клюв и перья выдает За целую синицу. Мы сами строили синиц В запальчивости нашей — До сих пор живут они, Крылами в драках машут. Так это было, далекий друг, Нам ли бояться в старость врасти, Когда еще живы моря вокруг, Моря нашей собственной молодости. Теперь я спокоен, как якорь, Что работал много годов, Что пережил мир двояко: И над и под водой. А много воды и хмури Излечивает от дури. Вот я выдал себя с головой, Но как переслать посланье, Минуя многодорожье? А! Я забыл, что город твой — Город приморский тоже. В черной бутылке письмо обретет Верный приют — в воду Бросаю почту простую. Море тебя найдет, Море не забастует. Вот она кружится, бутыль, Мне головой качая. Все мы уйдем в водяную пыль, На черта ли нам отчаянье? Пусть к Южному полюсу шел Шекльтон, А Северный взял Амундсен. При чем расстоянья — союз заключен На жизнь, на смерть, на сон! 1925

ЮРГА

1926–1930

И — по коням… И странным аллюром, Той юргой, что мила скакунам, Вкось по дюнам, по глинам, по бурым Саксаулам, солончакам…

117. ВОРОТА ГАУДАНА

Если б был азиатом я, шел из Мешхеда, Из Келата на север бежал От смертельных хозяев, от рабства, от бреда Нищеты, от кнута, от ножа, — Гауданским воротам, как лучшему дару, Поклонился б. Как знамя в бою,— Ведь они чайрикеру, рабу, чарводару Говорят: «Здесь Советский Союз». Гаудан — это петли дороги змеистой, Перемытые нашей волной, Гаудан — это окрик и выстрел Над враждебных хребтов тишиной, Гаудан — это первый сигнал коммуниста Под ирано-индийской стеной. Там врезаются люди простые, как пилы, В те дела, что совсем не просты, День и ночь закаляют себя старожилы, Проверяют себя, как посты. От подковы коня до квитанций Госторга Смотрит всё боевым ремеслом, Здесь глаза выражают вершину восторга Только тенью улыбки — и всё. Если б щели в горах повели разговоры, Если б ночи умели писать, Мы имели б рассказов невиданных ворох, На котором сегодня молчанья печать. Так заботой полны пограничные соты. Мне однажды пришло на заре, Что как братья пройдут в Гаудана ворота Люди с дальних индийских морей. 1930