Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера

Крученых Алексей Елисеевич

V.

Смеюсь… Зачем я бегал за врагом, когда он тут, перед отгрызенным войною носом! Зажму, зашаркаю вставными челюстями, чтобы не впиться в икры и — задний ход. Я уезжаю громко, напрягая все пружины! Смотрю в плевательницу оправляю волосы и — вскачь домой в сундук!

VI.

Когда ж развинчиваюсь на-ночь, снимаю кости по порядку, скулу и ухо в формалин, устраиваю локти. Со мною остается голова — а в ней восьмушка мозга — желудка два отростка, кусочек легкого, печеночный пупок и сердце — тикалка на часовой цепочке!

<1925>

Акула и червяк ^*

Шаркнув хвостом, модница акула — накрахмаленные крылья, молния в боку! Зубами крепко заскрипя, встает из белой бездны в парном окне. Комфортно нежатся во чреве: три дюжины брюк, сотня консервов и множество фигур — на десять тысяч червяков. Фыр-р-р — бей, воробей — Жрр-рр-рр-рт-т-т! Жужжит за-фрах-то-ван-ный, рвет упорный коленкор, конкурент Великобритании, летчик на чеку — Вверх! вверх! Беспересадочные рейсы… Торговый аэроплан из Америки летит в СССР — враж-ж-ж-ж!.. — Алло! Алло! — Радио говорит: — Чемберлен со злости жрет свой цилиндр!..

<1927>

Эмилии Инк ликарке [74] и дикообразке ^*

Публичный бегемот [75] питался грудью Инки, он от того такой бо-о-льшой во мху закруглый она же — сплинка. Больница — это трепет, вылощенная тишина, стеклоусталость — отдых ликаря, мускулатура в порошках… Туда в карете Инка, зубы крепко затворя. Когда ж ей пятый позвонок проколет доктор раскаленной до-бела иглой, она, не удостоя стоном «ох», под шелест зависти толстух гулять пройдет в пузыристо-зеленый кино-сад, где будет всех держать в ежовых волосах. Слоенный бегемот храпит под ейною ногой, и хахали идут, как звезды, чередой

74

Ликарь — актер. (Примеч. автора).

75

Так я называю толстокожую публику. (Примеч. автора)

<1928>

Поэмы

Пустынники ^*

Ах и горько, ах и сладко Жить в пустыне в тишине! Нам блеснет заря украдкой, Нам так скорбно в глубине! От цветов земли далекой, От улыбки светлоокой Мы сокрылись, мы зарылись В темный душный, вечный спрят! Мы живем — кругом темница — В ночи душные не спится, Пыли пыльные гробницы, — Царства древние тут спят! Мы сокрыли их следы, Корни вырвали руды, В воду бросили, пожгли По течению воды —

Не нагнали б нам беды! Стариков уставам внемля, Обегают звери землю Отовсюду: с вечной вьюги, И с востока, злого рока, Нам приносят на серебряном подносе Все изделья рабынь смуглых Резвооких, ртами мудрых, — — Мастерицы на придачу… И с заката Тоже плата Плоды с юга, Прелесть луга Мы царям подобны в злате: Так на каждой риз заплате Мы карбункулом сияем Иль числом, что только знают Мы да бог!.. Наши очи хоть и древни, Но прожгут стрелою верной: Тигр ребенок и старик. Каждый спит, главой поник… Ты возьми от зверя шерсть И тебя другой не съест!.. Крепки знаки Вещи в драке, Средь вещей и воль собаки, Держим страны мы в опале! Если б властные узнали! Нас позвали и прогнали Сквозь костры, мечи, позор, Мы б забыли звезд собор, И не деяли с тех пор! Но на радость нам не внемлют, Нас не знают, стража дремлет, И живем мы в одиночку Средь пустых земель и диких, Так далеки и презренны Незаметны для великих, Телеса засунув в бочку… От змеи берем отравы, Желчь и печень прячем в травы, А зачем — то сами знаем… Но порой мы их съедаем… Ком растет ледяной, Где то слышен зверя вой — Наверху иль под землей?.. Все вкушаем, Вкус пытаем, Но нам горько, Смелых зорких Трупов сколько! Нам махает, В хищном реве возрастая, На пригорке Жирных стая. Напиталась напилась И лукаво смотрит глаз… Нам нет равных в лютом бое! Смело ходим мы по воле! Разве юный попадется, Иль когда силач зарвется, Не вернется он домой, Нам останется слугой. Истомим его мы пыткою, Мертвый тронет рукой зыбкою, Или вскочит вдруг верхом, Или пустит колесом… Сара спала под телегой, Утомилась долго бегая, Моя ворохи пеленок, Слышит кто то как цыпленок Тонко жалобно пищит: — Пить! Пить! Пить!.. Прислонивши локоток Видит: в небе без порток Вьется кружится дружок… И заметив: едет всадник, Мы попрячемся в кустарник… Вот все ближе конь влюбленный, — Ржут далеко кобылицы, — Вот уж дышит всадник черный, Удлинятся наши лица, Мы змеею обернемся, По дороге спотыкнемся, — И храпит взбеленный конь, И назад летит высоко! Ах, скакать хотел далеко! У копыт блестит ладонь… Иль на руки упадем С свистом, песней, диким лаем! Совы, гады, пауки, — Все нам мило, все с руки!.. И собачек мелких любим, Заласкаем, приголубим, Взяв чернавку, уберем — Спать ходила под забор, А потом пускаем в дом, Все мы любим юный жар — Он манит и злит удар! Мы и девушек порой Нагоняем за горой, Рассыпаем их корзинки, И цветочки очи ярки Топчем рвем в ненужной свалке То бежим за огурцом, Легкой радости творцем, С опрокинутым лицом. С корнем вырвем и сожжем. Вырос он на жирной глине, Таких нет давно в помине Ни в горах, ни там в долине!.. Бык идет с пятью ногами Та, что лишня, за рогами. На него садится рыжий Всех лукавей, к грязи ближе, Озирается кругом, Просит молит шепотком. По горам высоким скачет, А за ним вослед удача: Верный гонится народ, Там живет она с котом. Господин ее усталый Любит тешиться забавой: Он один, ее целует, Хвостик лапки ей подует, И пускает к огоньку. Пес все нюхает и лает Пол царапает, скребет Или чутко засыпает… Ровно в полночь он встает, Носом чутко поведет, Костку черную грызет. Набирается он силы, Пухнет брюхо, вздулись жилы. Гадок малый и смешлив Тает, десна обнажив. Заблестят под кожей кости, Сто чертей явилось в гости, Гибки зыбки, как волна, Ночь во власть им отдана. И владельца сон тревожат, И проснуться он не может, Стонет средь пустынных зал… Сколько было разных дел! Грез надменных мертвых тел! Мы считать их позабыли, Под покровом давней гнили Много жару схоронили… Хитрость в бога обращая, Чернотой зрачков пылая, Свищем, ужас нагоняя… Все седым глазам подвластно В этой жизни ежечасной: Солнце светит нам в угоду, Возглашая царство случая, Божеством дадим колоду — Пусть исчезнет правда лучшая!.. Только гордость нашу мучит То одно, что средь созвучий Нам ни разу не давались Песни старой вечной были. Мы бы телом молодели, Углублялися бы в недра, Если б те нас полюбили, Оделили хоть не щедро. Если б камень с сердца сняли, И с землею нас сравняли, Положили в ясли тихо и качали, И чтоб рядом девы чистой Звезды ясные сияли… Были мудры мы всегда, Убегая никуда Оттого текут года, Тысчи давят лет. Но чем дальше удалялись От родных степей и хат, Тем сильнее умилялись Вдруг почуяв песни лад. И мы видим: мудрость наша Год от года скорбью краше.  Нам куда девать глаза, Сердце, пала где роса, Щедрой влагой и холодной Как в песок сухой бесплодный… Над природой торжествуя, На извилистых дорогах, На себя же негодуя, Растеряли цветов много, Позабыли образ строгий… Их не сыщешь, раз уронишь, В сотни лет уж не нагонишь, И о них тихонько стонешь. И теперь уж время близко, Мы без света угасаем, В наших норах душно слизко, Мы бесследно тихо таем, И ее всегда терзаем, Ей проклятья посылая, Ей все блага завещая…

<1913>

Пустынница ^*

Милый мой ребенок Я стара Я видала много горя От костра Мне давно все опостыло Потеряла вкус Посмотри какое рыло Просто грусть Голова торчит как жердь Черная худая Тело щепы смерть Рука костяная Но живит порою странно Солнца блеск Заживают давни раны Убегаю в лес Я скачу и шаг верста Шаг сестре Ей дрожание листа Знаки на коре Раскукукалась кукушка Друга поджидая И дымит в лесу избушка Мшистая седая Там прижмуся я к деревьям Замолчу Не сказать тебе наверно Что хочу Подойди шепну дружку — Горько мне — Поваляться на лужку На огне Съесть травинку я хотела В ней тот сок Что дарует свежесть телу Легкость ног И помчались бы по веткам Как лесная О, пойми глазочек детка Я не злая Я кружила б на верхушке Я пьяна Вышел старец из избушки Эй шальна Я вскочила на костяк Зверя давнего Раздался подземный кряк Колдуна опального… — Уходи ты знал чужих С ними бегал И лесов глухих родных Тайну всем поведал Прочь кто ел коровы тело Пил вино Все что смерти захотело Уж обречено И забили бубны… свист… Разбежались псы Пал колдун ко мне, как лист Умер без росы Я кружила белый круг Среди тьмы И ловила жадность рук Детищ сатаны Вновь родиться средь пожара Смрадных мест И как милость ждать удара От небес Но одно меня погубит: Тысчи лет Ах не знают алы губы Внук мой сед…

<1913>

Полуживой ^*

Посвящается Михаилу Ларионову

Я смело бросился на нож Когда во тьме бог просиял… И прозвенел как смех: хорош! По стали ветренной зеркал Я обагренный изойду? Я умиральнищ похоть? Раздетый на виду У всех паду на локоть? О бог войны! о чернь Златого пояса и кисти! Я прокраснел на луг быстрее серн И там мой праздник кисти!.. В бою он многих победил И в бегство обращал как сброд Давнишню ярость утолил Ночлег теперь зовет Погибли воины засада Давно в лесу их стерегла Давно желанная награда Врагу уплачена была Я в небо тусклое гляжу Лишь ветр вздохнет порою И бросит мусор на межу Все облегает темнотою Из века я в родстве с ночами Мой пыльный цвет тогда хорош Хоть и мечтал порой в печали О новой харе взоре тож Нас много на земле валялось В пыли и крови все немы Тела иных уж разлагались Я дожидаюсь жадно тьмы Роса на кровь не осаждалась Хоть в небе гладко буро Орлина стая напиталась Сидит вокруг понуро Тут гебра острые как лук Одеты серою землею И гибких копий пук Колеблем хладною волною В цветах оружие дышало Недавно пролитым алоем И тут же старое мочало Под крови слоем Здесь пали воины царя Знатнейших рать избранная Все бились мсстию горя Но победила злость поганая Их вождь уснул на дне реки Устав на смерть от боя Звали вотще его полки Он жаждет сна покоя Напрасно брат царя Открыл убежище больного Напрасно клятвы повторя К защите звал родного Забыты страсти и труды И не вернуть былой отваги Он спит под кровлею воды Пускай печально веют стяги И вот настал конец Былых позоров и проклятий Завороженный я мертвец Тянуся жду ночных объятий Тогда я встану и пойду Средь мертвых колыхаясь И грозных воинов руду Сосать начну все усмехаясь И издеваясь над живыми Я стану раны бередить Глазами бледно стекляными Следить чернеющую нить Травою тела не покрою Все отдаю ветрам И пыли жесткой зною Путь укажу зверям До сердца доберусь что бьется В последнем исступленьи Стрелу нажму — польется По пальцам ток мучений Упьюсь вином последней мести Под ропот коршуна и струй Теперь даю без лести Тебе прощальный поцелуй Застонет воин и узнает На битву звавшего ловца И страшным словом покарает В последней судорге лица Но я восстану цел и красен Возьму копье его и щит И буду жить векам причастен Меня ничто не победит… Непоколеблен меч чертей Я правлю; мир подземный! Кто избежит судьбы своей? Кто тут противится надменно Меж тем чугунно древеса Между планет скрипели И глаз у черепа два пса Точили черной прелью… Я хилый бледный смрадный Вошел во ад как в дом Стоял там воздух чадный Меня обдали кипятком И тотчас в ногти мне впилися Кормили свежими червями В глаза глядели и вилися Бия отвислыми ушами Их палец тщился начертать Мои земные пять имен Но легче коготь поломать Чем отгадать как я клеймен Тут я узрел родное племя И сны ощупал на яву Носил давно я пытки бремя И прокричал сквозь гом: живу! Люблю я печь и свист заклятый Люблю кипенье казана Давно забыл ее объятья Забыл и шум и пыль гумна Огонь и муки мне нипочем И стиснув зубы хулу шепчу Под тонким жалящим бичем Смеюсь тихонько палачу Его рога торчат упрямо И весь он скверны образец В боку отверзта яса И в нем поверженый гордец И бес стал пятиться невольно Заметив что глумлюсь Шепнул себя щипая больно Тебе я предаюсь Тебе навеки я отдадена Вияся ведьма изрекла И ветр и зверь и дева гадина Касались моего чела Меня венчали черным знаком И уксус лили на язык Копьем украсили и паки Вознесся дикий крик Поспи ты утомился там Здесь отдохни мы печь погасим Здесь царство вечное плутам Мы убаюкаем и сон украсим Какое царство подарили Тебе впервые Тебя мы вызвали из гнили И наша крепка выя… Не очень нежно чтоб воняло А так чтоб сносно для живых А вместо простынь одеяла Постель из слон пустых Клянусь усом весеней розы Ты будешь сладко спать Тебя лелеют гром и грозы Они тебе отец и мать!. И смертсрадостный мертвец Заснул я тут впервые Зарю увидел и венец И стал толстеть я как живые

<1913>

Романы

Разбойник Ванька-Каин и Сонька-Маникюрщица ^*

(Уголовный роман)

В полночь в черном кружевном шарфе когда желанья жгут кожу Пре-кра-сная Ме-р-се-дес девушка со своим восьмым мужем начальником Саратовской тюрьмы — порывистее, чем авто, тоньше, чем ось, гиб че чем луч, спустилась в подземелье, где уже десять лет косматым комком сидел на цепи разбойник Ванька Каин. А в другом углу — сплошная кишка — скользкими кольцами клубился огро-о-мный единорогий пифон Угодай… Ванька Каин стиснув клыки взывал к зеленогубой змее: — О-о, Угодай! Меня мучают кислые мертвецы. Костью скребутся, выходят из темных углов, виснут на стенках. …белая рожа отвисла до-полу возле меня тикает… Вон — утробным сырым мешком с потолка надувается кусковой ногобрюх… Сбоку глазом щербленым подмигивает жирная недоглядь — все разнесет сквозюха. мозг присоскою стальными пальцами А-а-а! ы-ы!.. — Каин, шею втянув, висельной дробью за-сы-пал: — Сгинь! Сгинь! Сгинь! А-а-а, опять лезут девки загубленные сосками, мокрецами в губы дети, купцы, старухи… корюкие руки… хрюки… труки-руки… — Начтюрьмак при пороге под нос шпикнул брюжливо — Надо бы вентилячию проветричь. Ишь, штенки жагадил, по перештилю мокричныи глаж полжет — шрамота! шрамота!.. Штоб вам пошмотреть на Пушкина! Каин катался: — Давно-о, Угодай! Десять лет, сотни, пересотни лет, я не слышу друзей, зубы ямами сгрыз бородой оплелся. Ы-ы… за одну минуту душу — чорту, голову — кату!.. О-о-о, Угодай, со-ло-ву-шко! Откуси мне ногу и я убегу на Волгу, на вечную волю! Сердце нарушу! Эй, несгорушники, урканы, скокари, стопщики — Филька Зарезов, Бурга, Склок, Скрыга, эй, за мной, — штурмовать мошну! Лягавых задушим взнуздаем суда — там ждет меня вся шпана! — Но Угодай шипел, как глухонемой, и покачиваясь в тангучем трансе у-л-ы-б-а-л-с-я… В телесной тьме катилась без роликов, но луна, закладывая за ухо солдатскую простыню… (Под полом — смачный чавк трубный вздох). Пифон вся тянулся в юбочке колец, как завитой напомаженный пес томно помахивая язычком… Гунявый муж жаметил: — Жмеем пахнет жупел болтаеча — вечные непорядки! Непорядки! Шолома не в линейку выштлана. Шдвинута вшя жемля! Ошминог в рот лежет… Мерша, ошадите, не вштупите в прештупника!.. — Мерседес взглядом навылет прикована к стене… И тени не взвидя Каин шептал: Угодай, пойдем… Вон там в оврагах за крестами кривулями где камни — акулы шныряют, собралася братва. Шалаши шатры шальной гомон — туда сбежались со всех сторон! в красных рубахах… ружья… бубен… смех… цыганенка свист… крики — и я выхожу. Зверь-удалец! Распахнут кафтан землянишный шаровары шарахнулись шелком, углем пылают персидские сапоги. Дребезжа и визжа ожерельями подолом мутоша девкипляшут в траве, утопчат всех святых, подковами смелют васильки с крапивой… Ввалились дубовые бочки с медом — над обручем пчелы г-у-д-у-у-у-т… — Заносы мяса парного Вино в бурдюках А, вот славно, смачно, а то мозги мои ссохлися, хлопают… Я буду пить. жбанами! Ведрами! Тучу баранов на вертел! — Га — гал-гала-га! Выжми косточек посвежее из горла — вина Га! мы знаем гардал! В темя ключом Гал-гала-га! — Все гогочут, Смеются… Гришка Склок выбивает ведро из рук — Ну довольно шутить К бесу шутки! Жбан меду! Кто мне мешает пить? — И шопотный сиренный голосок: — Это я… Мерседес… — Бочку меду. На Волгу!.. — Очнулся… Тогда Мерседес Сквозь слезы и смех, видя потуги Каина, — своим тончайшим маникюром перерезала его кандалы и приоткрыв дверь шепнула: — Беги! Для тебя все готово! Да захвати вот испанскую шаль! — И совсем тихо: — А еще тут прорыт подземный ход на сто саженей. — …Ее муж корчился в пасти пифона, дрыгали зеленые шкары …За стеной заржал черный конь с боевым седлом… Каин на дверь не взглянул, не слыхал потайных слов, а лишь прошептав: — Мерси вас! Целую ручкой! — насквозь сверкнул стамесками глаз, схватил освободительницу и уволок ее на свое старое логово… …Где не видел никто его темных лохмотьев, где он ночи на корточках прошептывал напролет… — Жучок, с амурью! — сказала Мерседес, погрозив ключом от тюрьмы, — ты сразу угадал Соньку, бриллиантовую ручку — арап. До зари далеко, я тобой не игралась целую жизнь, туда не глазела с той самой поры… Расскажи, как ты засыпался, как тебя выдала олюра Фенька-граф? А я принесла марафету и хрипатого коньяку. — У Каина руки свело, дико взревел: — У-у-у. все через вас, шлюх! Каждый раз — западня! (В этот миг под землей кто-то трижды чихнул). У-у, гадина, шмара! Значит и тут ты уже задумала сотни ловушек! Может змея у тебя на службе? Двухгрошевая, берешь на дым? Может двери пройду, а ты дернешь веревку, и я — в колодезь, рыбу ловить? А может и сам туда за твоими выческами полезу и не вылезу ни-ко-гда, а лягавые изведут всю команду! (В этот миг вся в земле из дыры Гришки Склоки голова в-ы-р-о-с-л-а!) А! Опять из углов по твоим черным космам студнявые мякиши лезут! За ними монахи, ксендзы звенят кадилом, кладут во гроб! Вон моя голова по стружкам шатается! Н-не хочу, убегу, у-у… Сотни раз в сутки тебе снится свобода! А то еще соколом на волю! Сонька-граф, вот я тебя ущипну вот этой рукой, вот этим бревном по щекам, по переносице, чтоб сгинула… у-у-у, будь проклята, искрошу!.. — Сонька Мерседес, захохотав в ловкости бритья взмахнула граненым маникюром — и язык хулителя хлопнулся на пол! Пифон засвистел: — бис! бис! прелестно! дайте мне земляники! — Сонькин муж в животе змеи прочавкал: — Ага, наш! наш! шам попалша! Эй, рашгони тошку-печаль, Будешь ты помнить про крашную шаль! — Каин сонькину бритву сгреб, полоснул, — туп дуб — плеча не сечет, не режет! Остолбенел… Сонька — пфырк: — Имейте в виду — отставила ножку — моя бритва в ходу лишь при о-с-о-б-е-н-н-о-м взмахе — патент! Нужна многократная практика! А еще удается фартовым алмазникам и скрипачам! Помню — своего мил-дружка искрошила я в щепы, как селедку! Его ладанка тут повсегда на груди жабой жжет чешет чесоткою! Огнем в глазах шарики белые кожей гусиной… Сто Каинов отдала бы за один его хохоток! Такто-с, фактос! Я — несчастная суфлера! — и подобрав ноздрю, щелкнула перед Ванькиным носом… Без меры взревел озверевший руки у Сонькина горла, обнажились клыки… Хруст… Лицо ее побледнело… Но Из-за воротника сам лез нож остр… А по темной трубе сорокоруким сороконогом банда ползет, Гришка Склок впереди — сквозь восемь домов из темного бору проскребся к Соньке-атаманше с приклоном Угодай задрожал сизой мзгой, об Сонькин нож расстегнул свои живот — оттуда — гофрою проглоченный муж верхом на кружочке кишки, женку зовет: — Голубка моя, — шакарей улетим! Желеный Иудыш — подох, как плевательнича!.. Гришка Склок Соньку в бок на Ваньку глазок: — Хватай малохольного! — Каин-мстец спохватился клещами — скок, Соньку — в землю! сверху — колоду насел… Хряк! — Гром… Кара небесная… Что я наделал? Мертвяки нашептали!.. Через минуту, труп Соньки закинув за плечи, Каин с братвою уже бежа-а-л на Во-о-олгу!..

1924–1927

Дунька-Рубиха ^*

(Уголовный роман)

I.

В поезде едет Рубиха — тяжелый глаз, белый подбородок. Поезд зголодный. зверем дорог, чуя добычу, брюхо несет — ра-ва-ща. Ры-вы-щы! На площадке Рубиха глазом дерет: — Миленький, тепленький, солнышко в кудрях, на губах кровь… Ох загляделся как! — С нижней ступеньки ворохнулся под откос паренек, кости треск, кости хруст, дробь… не знают пассажиры какую шпалу перепрыгнули!.. — Из под вагона затянул кто-й тебя? Ох, недогадливая, за рукав не удержала. Расстроилась я!.. — Зверь усмирился, чугунный устал, на полустанции отдых три часа… Сутки сутулясь ис-те-ка-а-а-ают Лязг болтов. Как моток старых обоев сворачивается путь Много раз, сотни раз, синий лес из-за насыпей приподнимался и опускался, Пыхтит упаханное брюхо узлового полустанка Поезда зык с гулом обшарп, сермяжьи вагоны застряли в щель. Прохор — лихач — ватный буфет — вагонной нудотцею стоя в окно: — Эх, экипаж неспешной, задрючит нас — растелефикация! — продувной вагонец, костодав. Тут бы на дутиках. — Я вас катаю на резвой! Эх-ма, Тетке в глаз! Жонка, Дуняша, гляди! — А из окна чухломские метелки-ветлы пятиверстной зевотой растянуты виснут в глаза. — Эх, замурошка-дорожка! Втянула в тоску, теткин кисель… Ну-у-у, трохнулись, про-о-о-дави тебя! — …Плесенью станция глаза вылупила, известью поползла… Красный петух семафора хлопает по затылку, расшвыривая по местам узловых дежурных… Дунько трудненко: — Чтой-то в сон меня тянет болотом илью липучей подбирается… Марево черные муравьи копошатся… — Дунька в подушку, в туман канула…

II.

Рубиха дремлет на низкой полке. Прослоенный ватный зипун, над головою шаль… жестко… полно сапог… Прохор, затылком об полку, спит, сквозь сон погладит Дунькину ногу… полушелковые чулки, сапожки с ушками вздрагивают. Глаз фонаря занавешен желтком Дунька стонет на сером мешке: — Ох, не души меня, Гриша! Нет ни души кругом, (отдушника рта молода)! Гришка-скокарь, — третий! Нет, Петя, Петя третий, Сеня четвертый ох, перепутала! Ох, сколько их! Только я не душила Утюгом легонько гладила, Да я же любила Я же жалела. Скажи, Петенька, ведь, правда жалела?.. …Ох, Прохор, Прохор, пойдешь и ты прахом! Родненький, прости! Эх, да ведь не удушила, легонько уморила, а все лезут, вяжутся, между снегами кажутся. О-ох! — Прохор спросонок из под узла вывалился бормотом: — Дунька, ы! Кого загубила? Кого придушила? Жена?.. Сам испугался. Дуньку затряс: — Что ты, что ты, моя белюха? Дунька, что ты клеплешь? Проснись! — Что трясешь меня? Покою не даешь? Бес!.. — Открыла глаза: — Прохор, чего пристал, А? Свят, свят, свят!.. Глаза испуганно круглятся. — Разбудить бы жонку надобно Что ты несла? Что за Петя? Каков Гриша? Кого убивала-морила, а? Мерзнет баба со страху ночного, а сме-е-ется змеется губами ледяными синими — Ш-ш-ш-с! Ишь, сумашедший Я убивала, Я? Это, я-то, я, твоя Дунюшка убивица? Иль из-под вагона что увидел? Ох, дружочек, душно в дороге, полки низки, стекла да чашки бренчат, ну ее к ляду, только расстроилась вся! Вот вернемся домой хорошо в садочке: близкое солнышко поблескивают, сыплет охрец. Там подвал большой хороший, снеди всякой полным-полнехонько! Улыбкой по Прохору лазала, шарила, засыпляла… Прохор прокис: — Я ж тебе говорил: перенудься, не езди к старухе в логово — хуже будет! —

III.

Холод… свежинь… Глаз приоткрыл рабочий барак, сверчки сторожей жуют небесынь, клокоча, звунчат — жох, цок! Палисадник-платок утыкан росистыми бархатцами, Дунька сидит на заваленке черной как гриб деревной Свист… Дунька скок вертячком. — Заходите, Григорий Палыч! — А где твой? — На базар пошел позаране масло закупать топленое да сливочное… Гришка глухо: — Дуняшка, Когда же можно? — Тише ты… Да сегодня в одиннадцать ночи. Посвистишь тогда. Муж до завтра уедет… Ну чего ж ты уставился? Бельма бестыжие шилами из лица по-вы-лезли… — — Уу! Всю тебя просверкаю! Прокушу на всю жизнь! Никому не отдам ни одной завитушки! Режь мою душу сердце шилом коли! — Ну уж и выпьешь, бешеный! Рано хозяином стал! Погоди до одиннадцати… Прощевайте, Григорий Палыч!.. И шопотом вслед: — Кандидатик мой тепленький, язви тебя!.. — А припрятавшись в тень прикрывшись платком замурлыкала: Излюбилось сердце, кровью изошло, Раздражает меня темная ночь, Задрожали мои руки убивать, Ляжет муж на подушку в черный гроб. Разгуляется Рубихин топор, {!V3}Не блазни меня каратиками вор! Харкнешь рыжиками прахом, хрыч, Не ходи в подвал, собак не клич!.. Ох, и наскучило мне любить, Ох, и губить надоело мне, А живым мне не в мочь его отпустить, Сам топор в мои рученки падает… За что судьба меня сгубила К восьмому гробу привела, Позор Рубихе подарила, Топор железный подала!.. Ох, помру я, бедная, в этот год; похоронят Дунюшку под сугроб, под сугроб меня зароют в белый снег У-ух, да эх, покружиться не грех!.. Заплясала, пошла помешанная: Ши-та-та Ши-та-та… — А! Вот и муженек дорогой! Что принес в подарок своей Дунечке? Да не торопись разворачивать, чайку попей, винца подлей. Мое винцо пьяное, оно пьяное, кровяное… Укорябнет за душу нежное и сонное… — Эх, задирушка, хохочешь, дразнишь! Может мужей других ты поила таким вином? — Что миленький, что ты славненький! — Уж не это ли вино ты в подвале держишь собак дразнишь? Что то неспокойно у нас — землю роют псы морды жалобно вверх — завывают… Всю ночь спать не дают… — Что ты крупу мелешь? Пей вино, не скули. Устал должно… — Ах, Дунька, Дунька лукавица! А не для Петеньки ли бочка в подвале стоит для того, что ку-у-да то уехал? ха-ха! Дунька остужилася. — Ох, не дразни меня без толку! Видишь — толку сухари посыпать пироги, видишь — пестик тяжел… ну, чего щиплешься, как гусь. Украшенье — бусинку на шею прилепил! — Знаю, знаю вожжа по тебе плачет! — А-а! Николи того не слышала По мне вожжа, по тебе тюрьма! Откуда у тебя червонцы-рыжики, в шубу зашиты каратики полный сундук вспух? — Это ж чужие, на сохранку дадены, сама знаешь!.. — Ну, не сердись… я запамятовала, нездорова ж я, вот и в хозяйстве все недосмотр!.. Отвернулась в тень пошуршала. — Ишь ты, вот и у тебя копоть на вороте… Точно копоть! На затылке сажа… наклони, оботру! … Гых… В пузырчатом зеркале пестик брысь ноги врозь!.. Xляк задержи мозг кол в поясницу бежит мороз. Насмешкой ежится кровь через копчик на зуб, медянки в глазу… Дэынь, зудеж, стынь, студежь! Беленится лицо болесницей зоб Выперр!.. А там напевает в трактире орган, друг смоляной подымает стакан… Дунька молчит… Стоймя крапивой взъерошанной прижахнулась, а ведь не впервой! — И за что это всех уколачиваю?.. Что это под руку безудержку подкатывает… Эх да… поздно… Сударики-суженные, сугробами сумраком проросли!.. Усмехнулася вбок передернулась.