Стихотворения. Поэмы. Романы. Опера

Крученых Алексей Елисеевич

IV.

Ox, и труд! Изломаешь все руки уминать сырое теплое тело в ящик от мыла, кровь замывать! По шесту зари молотки стучат звучат… А Дунька тихонько шильцом да коготочком шарит в ящике… с половицы мыльцем да паклицей хлюпкую пакость стирает… Соком в височках стучит: — Я свово да милого из могилы вырыла, вырыла, обмыла глянула — зарыла!.. — Ох поскорее в подвал! Потной светлой лопатой быстренько глину рыхлит, ящик сует (Сквозь дверку щель — день стань!) Чулками утоптывала, нашептывая: — Ах ты, милый мерин, лезь туда же под бочку дышать! Ох, не заперла двери… Ктой-то шумит на дворе? — (Ты бы свово милого из могилы вырыла… …Ты не должна любить друго Ох, не должна! Ты мертвяку тяжелым словом обручена… Выручу, обмою, Погляжу, зарою… Ну, каков ты милый стал, неужели с тела спал?.. Долго спал — спи, спи, спи!..) Заступом глухо застукивала Дунька топтала — утаптывала: — Семеро тут Восьмого ждут туп туп туп!.. Лопатой

глухо Дунька пристукивала: (Стеклышком ясь, светышком в камень дзень день!) — Ох, не очкнись! Теплый тулуп Мягок не груб Меня не забудь — бут, бут, бут! — Любовников семеро тут Восьмого мужа ждут! (Зубами стук, стук!..) Труп туп туп! — И опять заскакала, заегозила утоптывая… Расплетается коса рассыпчатая. Ух, и тошно плясать, коли-ежели знать под ногой кто лежит глиной давится!.. В зябкий рассвет пошатнулась скрипучая дверь — Дунька в ледышку, в мел! Проявился девятый Гришка — муркун кому — обещалась, кого зазвала. — Ага, топочешь! Чего топочешь? Свежую рыхлядь затаптываешь? — Ох, Гришка, в душу кольнуло — ты отколь? — Одиночкой в подвале, а дом пустой, бурчит корыто на полу… жена моя прочу-у-яла! уже по соседям ищут тебя! — Дунька шопотком: — Ты не знал? люблю скакать по ночам, а тут потьма, холодок (щип коготком — ага, ржавый топор!) — А ты, Гришенька, что так скоро? Я ведь сказала — в одиннадцать! Гришка глазом порск: — Нет, ты скажи; отчего у тебя платок в грязи? — — Что «скажи» да «скажи»! Не будь дурачком, золотенький, — жалею тебя! Мое сердце не сарай на запоре не держу. Ах, мне запрету нет, я все расскажу. Милый… дурачок… лучше не спра-а-шивай! — Гришка глянул в упор: — Убивица, стерва! Ищут тебя… где мужья? — Платок с клубничкой крапинкой тянет на себя. Рубиха, слабея, смеется, топор стяжелел скользит за спиной. Искосью Дунька к парню прикланивается — Кто мне говорил: не руби, не губи супружника. Ты меня вразумлял… пойдем, Гришенька… тут плесенью тянет, пойдем наверх!.. — Но как град, пулемет, тарабанит в дверь Гришкина жена, — вопит: — Где мой муж? где Гриша? живой-ли ты? — Дунька дверь приоткрыла, в щель косноязычит: Не бойся, голубушка, не пришитый, здесь он, твой Гришенька! А мой дурень запакован в ящик киснет! — — Что ты несешь! Гришка, где ты? В каком ящике? — — Отстань, не вяжись! Зздесь я, здесь! На бочке сижу! — Даша расшатнулась: — Ох, окаянная, порешила его! Ой, ратуйте! — Дробью по ступенькам вдарила во двор. Дунька к бочке прижалась, рот рыбьим душным хватком: — Кто довел, Гришенька? Успокой меня, Только скажи — не ты? Я лягавых не боюсь, только бы не через тебя, Гришенька! Ноги не держат меня окаянную, всю то жизнь трясухою, над каждым маячила мачихой, скрытцею в пальцы плакала… — Дунька осела вся пустырьем… …Круги по болоту… Замутилась кругом народищем улица вздулась… Свистки, словно соловьи предсмертные, по всему переулку раздробляются…

V.

В подвале Дуньку застали приутомленную в Гришкиных белых руках Открыли ящик: — Эх, да эх! — и еще в рогоже!.. Народ котлом кипит! А Дунька бледна, как лысь, сухим языком суконкой поворачивает — Какой? Ванька? Четвертый, седьмой? Ух, спутала!.. — Вспенился рот, Рубиха скоробленной рыбой на ящике рвется — Дрз-з… — Всем просверлил уши близкий свист — Зы-ы-ы! — В подвале работа: третий труп из земли выкорчевывают, — глаза глиной засыпаны черною… — У-о-о-о-х! Из толпы баба вывалилась Голошенная: — Мой! Убей бог, мой! — На земь брякнулась. — Муженек мой, горемычненький! Запихнула тебя ведьма колотушная Вот и глазеньки тебе не закрыла!.. — Жарким привскоком: — Ох сдохни, стервячка… Свист в дверях — врзи-и-и! — Именем закона вы арестованы! Ай!.. вой: — мой-то — и мой! и мой! Ой!.. — Дуньку ведут Туп туп бут — В Бутырки… затопали…

<1926>

Случай в «номерах» ^*

В выпученных улицах контрагент Тараканов (а кругом — трк! трк!), если ты ходишь с набухшею пачкой под мышкою — берегись преставиться на третьем ведре пива от першистого порошечка, как то случилось с тобою в номерах «Медвежья бляжка» В бешенстве пены избледнел, как слизнутый ализарин и — еще не закрывши жирной пельмени глаза в умрачившейся ночи пристально усмотрел старого слугу Виссариона. Вислоушник, смакуя парной труп, кривлякой набрасывается на э-ла-сти-тель-ный портфель. Словно приспешный носильщик, нутря вытряхнул — крн! хрн! — распихал по застежкам растопырившегося пиджака, впопыхах метелкою пальцев выбивая пыль из засушенной лапы тигра. И еще раз заглянув на хозяина, умильно возвыл, трепеща гостиницу рыбьим лютованием: — Уй, помогайте! Лекаря скорей! Рвотного молока! Ох, я дитеныш несчастненькой, остался без роду-племени! Куда же я двинусь? На кого ж ты меня спокинул? Уй, помираем! …Чорт знает, что! — А в замочную завитушку ускважился округлившийся глаз коридорного. едва раскрыл дверь перепухшии пиджак, — как прыском топора прорвал уши коридорный Григорий: — Аррр, крокодил уродивый! Ни с места, руки вверх! А ты знаешь, кто был Гришка Распутишка? Покойничек? Ага! Зашился, р-р-л р-р-л! Оперный бюст Наполеона в плюшевом колпаке, развернув свои зубы, брызнул пылью: — Излови их! Григорий грубил: — А так-то ты, волчье кобло! Я все провидел в завитушечку. Пойдем дуванить, чортова рогатка… …И в это время сливной парой из синевы до оскомины оперного океана вышагали Турок с Тамарой, неся на подносе красной черепахой огромный живот с наростами полосатых брючек чечевичкою головы, а вокруг золотою цепью с накладом: — Рожденный миру Гавиал XVII набалдашником всех забодай! Гавиал! Давиал! — И тогда замуравленный в плесенной стенке Потрофей Клещ поднял на него стамеску — острее орлиного пальца — зашипев: — У — у, кошмар! Ищешь кончины? Дергаешься, негрр? Згынь! — И все провалилось в соседственную пивницу «Трезвый ералаш». А два стырщика подавайло и подтираило Григорий — Кессарион кубарем в кубрик под лестницу лязгом разгрызывать еще тепленькие нательные пачки изожравшегося контрагента… Бюст Наполеона тайный сейф розового карата пятью крапинками орлиный нос книзу сплюнул в простенок: — Нуй, потомство — кривогородное! — запахнулся набухшим чехлом… С потолка брякнулся любознательный жук, визгом крысы порскнули коридорами под намотанной панелью, разносчик дребежком резал стекла: — кекокс продаю! — — Ну, пойдем, свинячье сусло, Кессарион, сорви голоса! — И оба друга, законспирировавшись в рыжие парики, отправились в пивницу заплеснуть пожар приложить ледяшку к височкам… Пьяный Виссарион раскис исклинал: — Флоредина Тараканова дочь Это ж дите мое… А я не грабил. Все для тебя. Жену свою, матушку твою болезную покойницу, тот таракан забодал, заусал, зажал. Как варенье, кровь из сердца высосал А как она мне жалилась — Висенька, чую я, изопьет он меня, в душу усищами — бу-бу-бу! К чорту мне лимонарды Я не похитильщик, я а-дам-стиль-щик! — И мокрою ряжкой Виссарион по столу — плюх. — Нуй, наклюкал Полный огород! — Пробуркнул Григорий А бедная Флорида Тараканова, дочь контрагента на пятнадцатой весне не спала в предчувствии фамильной горечи. В штофном покое запустения в полночь пробили часы шестнадцать. Больная пальма расцвела восковыми колокольчиками четвертый раз в году С потолка ыркою грохнулся жук. Флой встрепенулась на волнах нахлобученных простынь… Теряла руки, нечаянно вылакеивая пыль из засушенной лапы головастого зимородка: — Ах, гроза ли, ненастье надрывают прозрачную грудь Я знаю — завтра судьбина обманет, и в зеркале старческая трость недаром в лопухах. Пальма больная не в радость цветет… Юность мне что принесет, бессонная, в капоре черном зари… И хрупкая Флой изрыдалась до третьей подушки А контрагент Тараканов — слиплись усищи — обмиром спит, прослепшим глазом держа в кино-хрусталике руку вислоухого обмишулира Виссариона…

<1927>

Ревнючесть ^*

(Крылышко романа)

Милый Дориан — дрянь! С ужимкой и часовой цепочкой на шарабане брянцает в Рязань. Сгрязает у зашипренной крясавицы у Акулины Яковлевны — акулы! — (Я ревнюю!.. рсвнюю!..) У обляриганенной красавицы, полный соблазнов любви на колесах сигар услады-ды-ды-ды гремят серенады-ды-ды! Разлучница милого к печке прижала-ла-ла-ла… …Я ей косыньки все побледневшею ручкой повыдергиваю-ю-ю-юю!. Глав — трух… глав — сплетня… камнем катится слух… Старуха подслепая, язвуха все перепутала разгряза-а-а-нила… — Му-гу-гу-у-у-у! к дорогому Дориану побегу. Прискакаю — он сидит возле печки, возле кошачьего хвоста кудри греет у огня и ни капельки не поедет миленочек в Рязань… Грудь промерзла, к милому люному доползти не смогу — — му-гу-гу-у-у!.. — В голос горький замяучу: — Кровь польется с моей раны на истоптанный песок, издивлялся чорныи гворон, чуя лакомый кусок Ох! ох! Сонный машется платок!

<1927>

Победа над Солнцем ^*

Виктор Хлебников

Пролог

Чернотворские вестучки

Люди! Те кто родились, но еще не умер. Спешите идти в созерцог или созерцавель

Будетлянин.

Созерцавель поведет вас,

Созерцебен есть вождебен,

Сборище мрачных вождей

От мучав и ужасавлей до веселян и нездешних смеяв и веселогов пройдут перед внимательными видухами и созерцалями и глядарями: мина вы, бывавы, певавы, бытавы, идуньи, зовавы, величавы, судьбоспоры и малюты.

Зовавы позовут вас, как и полунебесные оттудни.

Минавы расскажут вам, кем вы были некогда. Бытавы — кто вы, бывавы — кем вы могли быть. Малюты утроги и утравы расскажут, кем будете. Никогдавли пройдут, как тихое сновидение. Маленькие повелюты властно поведут вас. Здесь будут иногдавли и воображавли.

А с ними сно и зно.

Свироги и песноги утрут слезу.

Воин, купец и пахарь. За вас подумал грезничий песнило и снахарь.

Беседни и двоиры певиры пленят вас.

Силебен заменит хилебен.

1-ые созерцины — тогда-то созерцавель есть преображавель.

Грозноглагольные скоропророчащие идуты потрясут.

Обликмены деебна в полном ряжебне пройдут, направляемые указуем волхвом игор, в чудесных ряжевых, показывая утро, вечер дееск, по замыслу мечтахаря, сего небожителя деин и дея деесь.

В детинце созерцога «Будеславль» есть свой подсказчук.

Он позаботится, чтобы говоровья и певавы шли гладко не брели розно, но достигнув княжебна над слухатаями, избавили бы людняк созерцога от гнева суздалей.

Смотраны написанные худогом, создадут переодею природы.

Места на облаках и на деревьях и на китовой мели занимайте до звонка.

Звуки несущиеся из трубарни долетят до вас.

Пользумен встретит вас.

Грезосвист пениствора наполнит созерцебен.

Звучаре повинуются гуляру-воляру.

Семена «Будеславля» полетят в жизнь.

Созерцебен есть уста!

Будь слухом (ушаст) созерцаль!

И смотряка.

В. Хлебников.

Победа над Солнцем

Опера в 2 деймах 6 картинах.

Музыка М. В. Матюшина, декорации Каз. С. Малевича

1-е деймо

1-ая картина: Белое с черным — стены белые пол черный

(Двое будетлянских силачей разрывают занавес)

Первый.

Все хорошо, что хорошо начинается!

Второй.

А кончается?

1-й.

Конца не будет! Мы поражаем вселенную Мы вооружаем против себя мир Устраиваем резню пугалей Сколько крови Сколько сабель И пушечных тел! Мы погружаем горы!

(Поют)

Толстых красавиц Мы заперли в дом Пусть там пьяницы Ходят разные нагишем Нет у нас песен Вздохов наград Что тешили плесень Тухлых наяд!..

(1-й силач медленно уходит)

2-й силач.:

Солнце ты страсти рожало жгло воспаленным лучом Задернем пыльным покрывалом Заколотим в бетонный дом!

(Является Нерон и Калигула в одном лице у него только левая поднятая и согнутая под прямым углом рука).