Стихотворения. Поэмы

Петефи Шандор

_{Колто, октябрь 1847 г.}

У ЯНОША АРАНЯ

Снова еду в город, проведя в деревне Тихо, одиноко месяц свой медовый. Там средь тесноты и давки бестолковой Я души одежды слякотью покрою. Но пред тем как люди каменной столицы, Встретив, ледяной водой меня окатят, Дай мне у огня с тобой наговориться. Жизни, кажется, на это мне не хватит. Здравствуй снова, друг! Кругом все зеленело В дни, когда к тебе приехал я впервые. А теперь печально в роще опустелой, Осень на дворе, дожди, поля пустые. У меня с природой общность ощущений,- Если грустно ей, и мне должно быть туго; Но теперь со мною часть поры весенней, Лучшая притом,- со мной моя супруга! Я привез жену. Чего желать другого? Мир женатого пленителен и сладок. Пусть ругают брак отшельники и совы, Слышать не хочу их холостых нападок. Скажут – я в плену, заботы одолели. Но куда мне рваться из такого плена, Если в малой точке этой параллели Совместились все сокровища вселенной? Ну, да это в дверь открытую ломиться, Воду лить в Дунай – тебе хвалить женитьбу. Счастие семьи с заглавною страницей Жизни всей твоей легко я мог сравнить бы. Здесь твоя жена и двое ребятишек. Сядем в круг, забудем перья и чернила, Проведем в беседах времени излишек, Чтобы наша речь часы остановила. Так мы и обманем гайдука в ливрее, Чтоб не гнал меня к трудам без перерыва. Жажду славы я пустил себе на шею И с седла не сброшу, как ни тряс бы гривой. Но не жажда славы новый мой погонщик. День

и ночь не ей я отдаю усилья. Я теперь тружусь, как рядовой поденщик, Словно запродав себя нечистой силе. Знаю, что забвенье, как добычу кречет, Имя унесет мое в места глухие. Пусть меня отчизна не увековечит, Я пою затем, что петь – моя стихия! Поскорей молва ко мне бы охладела, Жизнь освободить бы от ее отравы! Снова бы себе принадлежать всецело. Розы лучше лавров ненадежной славы! Как бы я хотел с женой и вами всеми Погостить, пожить в глуши среди природы И не вспоминать на будущее время Дней, когда и я входил сначала в моду. Навестив тебя, здесь встретится со мною Слава и кивнет приятелю былому. Но ответом я ее не удостою. «Виноват,- скажу,- мы с вами незнакомы». Чепуха! Зачем наплел я столько вздора! Не судьба мне жить в тишь уединенья, Суждены не мне цветущие просторы. Поле боя – вот мое предназначенье! Имя пусть мое в могилу с телом бросят, Бывшее при жизни неприкосновенным. Я не отступлю, покамест смерть не скосит. Весь в крови паду я, но в бою священном.

_{Салонта, конец октября 1847 г.}

ТОЛЬКО Я В СВОЕ ОКОШКО ПОГЛЯЖУ…

Только я в свое окошко Погляжу - Взглядом будку караула Нахожу. Часовой шагает мерно Взад-вперед; Королевски важен каждый Поворот. Так и я шагал у будки Часовым: Ведь и я служил когда-то Рядовым. Черно-желтый профиль будки Мне знаком: Там размахивал огромным Я штыком. И потел в телячьей шкуре На часах, И блистал в своих чудесных Сапогах, И выкрикивал я грозно: «Халтберда», Подметая двор казармы Хоть куда. О, профессия героев! Жизнь – алмаз! Как жалел об этой жизни Я подчас! Стыдно мне, что лавровый я Снял венок И швырнул метлу с винтовкой, Отбыв срок. Эх, как я наказан богом, Что тогда Я покинул жизнь героя Навсегда. Ведь поэт я нынче только, Да, поэт… А в полку бы стал капралом, Спору нет.

_{Надь-Варад, конец октября 1847 г.}

В ДУШЕ ГЛУБОКОЙ…

В душе глубокой Цветник Востока, Всегда облитый солнцем вешних дней: Всех стран растенья Без исключенья Собрал я полностью, казалось, в ней. Недоставало Лишь веры малой В загробный мир, в иное бытие. Теперь средь сада Есть та рассада: Ты посадила, ангел мой, ее. Что о вселенной Мне ум надменный Не мог сказать в былые времена, Мне объяснила Легко и мило Сама своей любовию жена. Темны не склепы, Мы сами слепы При встрече с вечностью лицом к лицу. Ее свеченье Лишает зренья - И мы уподобляемся слепцу. Гроб не темница. Нет, нет,- гробница Речного перевозчика паром, Когда с обрыва Земли счастливой Еще на лучший берег мы плывем. Лишь неизвестно, Но интересно Расположенье этих дальних мест, И, в лодке сидя, В каком мы виде Свершим туда по смерти переезд? Как соловьи ли, Раскинув крылья, Мы на звезду с звезды перепорхнем, Иль лебедями, Скользя кругами, Вдвоем на море вечности замрем?

_{Пешт, ноябрь 1847 г.}

СУДЬИ, СУДЬИ…

Судьи, судьи, будьте чутки – Приговоры ведь не шутки! Приговаривая к смерти, Все учтите, все проверьте! Тише! Прозвучало слово: «Смерть!» – сказал судья сурово. К плахе юношу подводят, С топором палач подходит. Над землею солнце встало, Наземь голова упала, Хлещет кровь струею красной… Ах, фонтан какой прекрасный! Полночь, лунный свет зеленый… Юноша встает казненный Из-под эшафота прямо, Из сырой могильной ямы. Голову рукою правой Он берет за чуб кровавый, И по городу проходит, И к дверям судьи подходит. «Я невинный лег на плаху!» Задрожал судья от страху… Он проснулся… Дверь раскрылась, Голова в нее вкатилась! И с тех пор стоит ночами Юноша перед дверями, За неправду укоряет, Головой в судью швыряет.

_{Пешт, ноябрь 1847 г.}

ЖЕНУШКА, ПОСЛУШАЙ…

Женушка, послушай, Что хочу сказать: Надо нам с тобою В прошлое сыграть. Слышишь ты? За дело Взяться не пора ль? Время драгоценно, Им бросаться жаль. Нежились мы долго… Этому – конец! Леность изгоняет Чувства из сердец. В жизни надо что-то Строить, создавать. Вот мне и охота В прошлое сыграть. Так вообрази же: Девушка ты вновь. Вспомни сад, в котором Началась любовь. Эта печка будет Деревом большим… Помнишь? Объяснился  Я в любви под ним. Прислонись же к печке, Руку протяни. И начну я снова, Как в былые дни: «Я вас лю… лю… лю… лю.. Госпожа моя! Руку вам и сердце Предлагаю я! Вы, моя услада, Любите меня?» «Да, мой милый Шандор, Я люблю тебя!» Нет! Анахронизмы Допускаю я - Ты не то сказала, Милая моя! Ты мне отвечала: «Я вас не люблю!» Так, моя голубка? Что ж! Благодарю! Ловко! Вышла замуж И уже тотчас Говорит открыто: «Не люблю я вас!» Ха!.. Но что со мною? Вспомнить бы пора, Что ведь это – только В прошлое игра. Значит, нет причины Затевать скандал. Но, однако, бросим, Я играть устал. Я устал! Мне нужен Отдых и покой. Сядь сюда. Я лягу Здесь перед тобой. Ангел, подари мне Сладкий, сладкий сон. Как приятен отдых Тем, кто утомлен!

_{Пешт, ноябрь 1847 г.}

НОЧЬ

Спать ложитесь, Люди! Даль во мгле. Иль ступайте Тихо По земле. Двигайтесь Тенями. Легче шаг! Крадучись, Безмолвно, На носках. Чтите траур, Чтите Знак судеб. Ночь надела Нынче Черный креп. У нее был Милый. Умер он. Ночь горюет С самых Похорон. Бродит, Ляжет наземь, Зелень нив Слез своих Росою Окропив. Вдруг блеснет Улыбки Благодать. Что это? Откуда? Как понять? Встал из гроба Месяц И притих. Это вот и есть Ее Жених. Радость встречи, Нега Без конца. Мука Разрывает Их сердца. Шепчутся. О чем же? Кто поймет? Никому Не слышен Шепот тот. Да и так-то Лучше: Велика Тайна Их беседы На века. Лишь в бреду Безумный Ловит слух, Что в пространства Духу Шепчет дух. Слышит их Пред смертью Вдалеке Тот, чья жизнь Висит на Волоске. Слышит также Речь их И поэт В час, как сам Впадает В вещий бред. И, не в силах Мыслей Прочь отвлечь, Понимает Мигом Эту речь. Но, очнувшись, Он, Теряя нить, Слов ночных Не может Повторить.

_{Пешт, декабрь 1847 г.}

ОКАТООТАЙЯ

Где-то рядышком с Австралией, Позади Китая, Есть страна, она зовется Окатоотайя. Далеко? Вот и прекрасно! Значит – не удастся Никакой цивилизации В ту страну прокрасться! Мы с Австралиею вместе Горды и упрямы, И злодеям не позволим Обмануть себя мы. Назревает и в Китае Некое движенье, Мы ж стоим неколебимо В прежнем положенье. Так, в своем величье строгом, Позади Китая, Борется с судьбой и богом Окатоотайя. Вот счастливцы! Их достатков Я не перечислю… Кстати – нет нужды здесь в чувствах, Равно как и в мыслях. Здесь душа как ослик: главной Пищею духовной Служат ей осот, репейник, Календарь церковный. И по этой вот причине Любят здесь не очень И артистов, и поэтов, И всяких таких прочих… Если же кто, обезумев, И пойдет на это, Пусть он лучше спрячет зубы В ящике буфета. Что тут грызть? Зачем поэтам Острые клычища? В лучшем случае дается Жеваная пища! Умилительно и то, что Здесь навек разъяты Хром и лайка – люд незнатный И аристократы. Лайка! Да! Собачья шкура Здесь в почете! Носят Господа ее охотно И другой не просят! Уважаем благородство, Только им и дышим, Но заботимся при этом О сословье низшем! «Эй, мужик, раскрой ладони! – Так помещик шепчет,- Вот тебе в подарок кукиш. Держи его крепче!» Кто-то, где-то, для чего-то Говорит ехидно, Что публичных, мол, построек Здесь у вас не видно. Что? Построек нет публичных? Лжете вы лукаво! Виселицу можно видеть У любой заставы! Можешь, нация, гордиться, Ведь, строенья эти Воздвигая, превзошла ты Страны все на свете. Рождена для дел великих, Процветай, о нация! Пусть и впредь не потревожит Нас цивилизация!

_{Пешт, декабрь 1847 г.}

К ВЕНГЕРСКИМ ПОЛИТИКАМ

Поэтов бедных презирает Самоуверенная знать, Что на собраньях комитатов И в сейме любит роль играть. С дороги прочь, поэт презренный, Месящий сапогами грязь! Тебя задавит важный барин, На рысаках куда-то мчась. А чем вельможа столь гордится? Что лошадь очень хороша? Что челядь у него жиреет, А у поэта – ни гроша? А может быть, он полагает, Дороден, пышно разодет, Что обладает большим весом Он в этом мире, чем поэт? Надутые аристократы, Вы, как на вас я поглядел,- Костры, в которых жалко тлеет Сор мелких повседневных дел. Тот пламень видит ночью странник Над свалкой где-то городской, Но к утру станет это пламя Холодной, мертвою золой. Костры вы, а поэты – звезды! Костер на поле заблестел, И мутный пламень застилает Сиянье звезд, небесных тел, Но видите – давно уж ветер Развеял пепел от костра, А в небе крохотные звезды Сиять остались до утра! Поймите существо поэта, Цените это существо! Поэт – усвойте это, люди! – Письмо от бога самого! Письмо, что в милости высокой Он вам, ничтожным, ниспослал, Письмо, куда своей рукою Он правду вечную вписал! Быть может, нация иная Не так поэта ценит дар, Но ты-то уж своих поэтов Обязан почитать, мадьяр. Поэта пламенное слово Отчизне много помогло. И так недавно это было - Ведь и полвека не прошло… Ведь то последнее богатство, Какое мы могли сберечь Из прадедовского наследства – Великая родная речь,- Но и она едва дышала, Так тяжело была больна. Валялась посреди дороги Бездомной странницей она. Вы, чванные аристократы, Чем помогли вы ей, больной? Затем лишь к ней и приближались, Чтоб злобно пнуть ее ногой? Поэты – бедные поэты - Спасли ее в конце концов И возлелеяли.. Зачем же Вы презираете певцов?!

_{Пешт, декабрь 1847 г.}

НА ИМЕНИНЫ МОЕЙ ЖЕНЫ

Милой Юлишки сегодня Именины! Где же он, Старый ментик с позументом, Лисьим мехом опушен? Брюк немецких мне не надо! Где мадьярские штаны? Ну, теперь лечу в аптеку – Для усов щипцы нужны! И таким лихим я франтом Подступлюсь к тебе, жена, Будто мода самых славных Дней былых воскрешена. Люди в годы этой моды Одевались кое-как, Но зато уж не скупились На раздачу всяких благ. Вот и я тебе желаю Благ! Но в жизни много благ. Так они разнообразны, Что не выберешь никак! Я хочу в едином слове Пожеланья уместить… Чтоб тебе до самой смерти Не вздыхать и не грустить?! Нет! Не этого желаю! Надобно порой вздыхать; Там, где тени не бывает, Там и света не видать. Юность! Только в ней и прелесть! Да ведь вот какая грусть: Юность очень быстротечна! Унесется… Ну и пусть! Пусть! Дожить (конечно, вместе!) Надо до седых волос, Чтобы молодостью в маске Старость сделать удалось!

_{Пешт, 10 декабря 1847 г.}

НА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ

Волны радости! Хочу Быстротою насладиться, Здесь летала только птица, А теперь вот – я лечу! Мчалась ты быстрей меня, Мысль моя. И вот – погоня. Мы догоним, перегоним! Так пришпоривай коня! Лес, ручей, овраг, утес, Домик, путник – что еще там? Все подхвачено полетом, Как в тумане унеслось! Как безумец, сзади нас Мчится солнце. Солнцу мнится - Сонм чертей по следу мчится, Разорвет его сейчас. Утомилось! Вот беда! В огорчении великом Припадает к горным пикам, Пламенея от стыда. Но вперед на всех парах Так машина наша мчится, Что не диво очутиться Где-нибудь в иных мирах. О строитель, строй пути! Сотню, тысячу – строй смело! Как артериями тело, Ими землю оплети. Вот артерии земли! Высоко их назначенье: Соки жизни, просвещенье Через них и потекли. Но давно ль ты строить стал? Все металла не хватало? Рушьте цепи! Их – немало! Вот и будет вам металл!