Стихотворения. Поэмы

Мицкевич Адам Бернард

Москва, 1827 [12 декабря]

* * *

Когда пролетных птиц несутся вереницыОт зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицыЗнакомым им путем к желанной стороне.Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,На крыльях радости помчусь я быстро с югаОпять на север, вновь к тебе!

6 апреля 1829 г.

В АЛЬБОМ ЦЕЛИНЕ Ш…

Набор уж начался. Вот движется колоннаПехота, конница, гусары и уланыИдут на твой альбом, воинственны и рьяны,Вздымая имена, как грозные знамена.В дни старости, – бог весть в каком я будуранге, – Вернувшись к прошлому, гордясь былымпримером,Я расскажу друзьям, что первым гренадеромЯ в армии твоей стоял на правом фланге.

С.-Петербург, 1829 г.

ПРИВАЛ В УПИТЕ

(Истинное происшествие)

Упита встарь была богата, знаменита,Теперь забыли все, что где-то есть Упита:Одна часовенка, десяток жалких хат;Где шумный рынок был, одни грибы торчат;Где были вал и мост преградой силе вражьей,Крапива и лопух стоят теперь на страже;Где замок высился на темени холма,Стоит среди руин убогая корчма.Застряв в Упите, я забрел в корчму без целиИ за людьми следил, что за столом сидели.Сидело трое там. Один – старик седойВ конфедератке был да с саблею кривой;Жупан его был пепельного цвета,Бог весть какой он был в былые лета;Усы предлинные, как в августовский век…С ним рядом молодой сидел там человек.Из грубого сукна, но модного покрояНа нем был фрак. То чуб он теребил рукою,То кистью сапога играл, труня притомНад дьяконом в плаще предлинном и с крестом.Четвертый был корчмарь. Старик в конфедераткеЕму и говорит: «С тебя, что ж, взятки гладки,Покойником тебя пугать не стану я.Но с вами об заклад побьюсь я, кумовья,Пускай найдет приют Сицинский [3] на кладбище,Корчмарь поставит мед! Не правда ли, дружище?»Корчмарь кивнул в ответ. Я всполошился весь.«Простите, – я спросил, – ужель Сицинский здесь?»«Да, разговор о нем, – сказал старик в жупане.Извольте, изложу все по порядку, пане.Громадный замок был там, где корчма стоит,И в нем Сицинский жил, богат и именит.Был связан узами со знатными родами,Был вечно окружен друзьями и льстецами.На сеймиках всегда имел он большинство,Диктаторствовал там, все слушались его,С вельможами держал себя запанибрата.Для выгоды своей не раз топил магната.Но дольше спесь его никто стерпеть не мог,На сеймике одном ему был дан урок:Сицинский избранным себя уже считает,Благодарит за честь, к себе на пир сзывает,Как сейма высшего почтенный депутат,Но голоса сочли. И что же? Шах и мат!Сицинский в бешенстве. За это оскорбленьеОн шляхте страшное изобретает мщенье.Всех на обед созвал, и сеймик весь пришел.Вино лилось рекой, от яств ломился стол.Но были вина все настояны на зелье.И пьяной дракою закончилось веселье.Кто саблей действует, кто просто кулакомНаотмашь, что есть сил, – Гоморра и Содом!Дрались отчаянно, и битва продолжалась,Пока ни одного в живых там не осталось.Сицинский не успел упиться торжеством:Вдруг молния сожгла его, семью и дом.Как некогда Аякс, прикованный к вулкану,Сгорел в огне живьем преступник окаянный».«Аминь!» – костельный дед сказал, а экономСтал сравнивать рассказ с невеяным зерном,И, правду, мол, стремясь очистить от мякины,Он важно рассуждал с презрительною миной:Вот пан маршалок сам, с которым в дружбе он,Который и умен, который и учен,Считал: Сицинского господь призвал к ответуЗа то, что королю мешал своими вето.И сделал вывод свой премудрый эконом,Что сейм и выборы тут вовсе ни при чем,Что дело тут в войне – понятно, враг неведом,Но надо полагать, что с турком или шведом.Сицинский короля в Упиту заманилИ предал там врагу, а враг его убил.Хотел он речь продлить, но возмущенный дьяконЕго тут оборвал: «Нехорошо, однако,Когда ксендза учить задумает звонарьИль яйца кур учить, как говорили встарь.Послушайте меня, и все вам станет ясно.Ни сеймик, ни война тут к делу не причастны.Безбожие его – причина всех невзгод!У церкви отобрал он землю и доход,Не только то, что сам он не бывал в костеле,И слуг он не пускал, работать их неволя.Епископ сам ему писал, увещевал,Анафемой грозил – безбожник не внимал,В тот час, когда народ в костеле бога славил,Сицинский слуг своих колодец рыть заставил.Себе на горе рыл – беда его ждала:Вдруг хлынула вода, кругом все залила,Окрестные леса и нивы затопила,Цветущие луга в болота превратила.Затем – нам пан судья уж говорил о том,Что молния сожгла его, семью и дом.И, богом проклятый, не предан погребенью,Землей не принятый, он не подвержен тленью,Покоя вечного не обрела душа,И вот все бродит он, честной народ страша.И труп в корчму не раз подбрасывал проказник,Чтоб корчмаря пугать покойником под праздник».Окончил дьякон речь и дверь раскрыл, а там,Внушая страх живым, стоял Сицинский сам.Крест-накрест кисти рук, висят, как жерди, ноги,Лицо измождено, на нем печать тревоги,В пустом оскале рта один изгнивший зуб,Могильным холодом пропитан мерзкий труп.Но сохранились все ж на нем следы былого,И он обличьем всем напоминал живого,И даже по чертам угасшего лицаНельзя было признать в нем сразу мертвеца.Бывает так порой: на выцветшей картине,Где свежести былой давно нет и в помине,Мы прежние черты, вглядевшись, узнаем.Так здесь: лицо живым хоть не горит огнем,Кто знал Сицинского. тотчас его узнает,А кто его узнал, былое вспоминает.Приводит в трепет, в дрожь его злодейский вид,Застывшей злобою по-прежнему грозит,Глядит на вас, как встарь, с улыбкою злорадства,Готовый совершить любое святотатство.Повисла голова с проклятьем на челе,Казалось, груз грехов клонил его к землеИ что душе его, исторгнутой из ада,Вернуться снова в ад – последняя отрада.Бывает, логово, в котором жил злодей,Разрушит молния или рука людей:По лужам кровяным и по следам багровымНетрудно угадать, кому служило кровом;По шкуре сброшенной мы узнаем змею;Так жизнь Сицинского по трупу узнаю.И я сказал: «Друзья, да в чем вы не согласны?Всех преступлений он виновник был злосчастный:Он отравлял людей, владел чужой казной,И королям мешал, и край губил родной!»И думал: «Что же ты, народное преданье?Иль в пепле истины убогое мерцанье?Иероглиф, что нам хранит о прошлом весть,Но смысл которого не в силах мы прочесть?Иль славы отзвук ты, веками донесенный?Иль ты событий след, неправдой искаженный?Ученых смех берет. Я их спросить готов:Что значит вообще история веков?»

3

Сицинский, будучи депутатом сейма от Упиты (1652), первый подал пример срыва решений сейма незаконным применением вето, чем нанес сокрушительный удар королевской власти, а страну поверг в водоворот шляхетской анархии. Существует легенда, будто, когда он возвращался с сейма, проклинаемый своими соотечественниками, на самом пороге своего дома он был поражен молнией. Несколько лет тому назад в Упите показывали старый, но хорошо сохранившийся труп, будто бы Сицинского, который церковные сторожа волокли на потеху всему местечку.

Одесса, 1825 г.

КОЛОКОЛ И КОЛОКОЛЬЦЫ

Колокол недвижен в песке под костелом.Колокольцы говорят щебетом веселым:«Малыши мы, но поем прихожанам всем,Ты же – старый великан – вечно глух и нем!»«О звонкоголосые, – колокол сказал,Ксендзу будьте благодарны – он меня в песок втоптал!»

[1825]

БЛОХА И РАВВИН

Почувствовал раввин, сидевший над Талмудом,Укус блохи, притом с неимоверным зудом,Вот изловчился он, схватил ее рукой,Но лапки подняла она к нему с мольбой:«О праведный мудрец из древнего колена,Меня ли хочешь ты добычей сделать тлена?Безгрешною рукой прольешь ли кровь мою?»Тот крикнул: «Кровь за кровь! Немедленно пролью!Ты Велиала дщерь! Ты паразитка злая!Ты пьешь людскую кровь, трудом пренебрегая.Вот скромный муравей, вот строгая пчела:У каждого свои полезные дела.Лишь ты одна, блоха, проводишь дни впустую,Живешь за счет людей и кровь сосешь людскую!»Сказал и раздавил; она же в смертный часЧуть слышно пискнула: «А чем вы лучше нас?»

[1825]

ДРУЗЬЯ

Я с искренней дружбой не встретился, сколько ниездил.Последний ее образец обнаружен в Ошмянскомуезде.Там Мешек – кум Лешка и Лешек – кум Мешка,Из тех, что не «ты» и не «я» – а «одно»!Настолько дружили, что даже орешкаОни меж собою делили зерно.И так они дружбу хранили священную эту,Что – я утверждаю – такого содружества нету,Хоть ты обыщи до последней травинки планету!О дружбе своей, не бывалой нигде до сих пор,Однажды в дубраве они повели разговор.Вордны летали, кукушка вдали куковала,Как вдруг по соседству какая-то Тварь зарычала.И Лешек – на дуб! От опасности дальше как двинет!И, дятла проворней, он быстро бежит по суку,А Мешек беспомощный руки простер к нему: «Кум!»А кум-то уже на вершине.И Мешек еще не успел побледнеть,Как рядом уже очутился медведь,Он тело ощупал, потом обоняньем медвежьимПочувствовав запах, какойОт страха бывает порой,Решил, что покойник пред ним и к тому же несвежий,И в чащу брезгливо ушел, продолжая реветьНа тухлое мясо не падок литовский медведь.«Ах, Мешек, мой друг! Я так счастлив, что жив тыостался!С вершины кричит ему кум дорогой:Но что это он так упорно пыхтел над тобой,Как будто с тобою о чем-то шептался?»«Медвежью пословицу мне прошептал он – о том,Что только в беде настоящих друзей познаем!»

1829

СВАТОВСТВО

Покамест пел я дочке дифирамбы,Мать слушала, а дядюшка читал.Но я шепнул: «Вот пожениться нам бы»,Весь дом я, оказалось, взволновал.Мать говорит о душах, об именьях,А дядя – о доходах и чинах,Слугу служанка просит без стесненьяСказать, каков в амурных я делах.Мать! Дядюшка! Парнас – мое поместье.Душой владею я всего одной.Чины смогу в веках лишь приобресть я.Доход? Перо – вот весь достаток мой.Любовь? Нельзя ль, плутовка, без расспросов!О ней скажу тебе наедине,Когда ты, моего лакея бросив,Одна заглянешь вечерком ко мне.

[1825]

СОМНЕНИЕ

Тебя не видя – в муках не терзаюсь,При встрече – не краснею, не теряюсь;Но если друг от друга мы далекоИ грустно мне, и очень одиноко,И не могу я разрешить секрета:Любовь ли это? Дружество ли это?Вдали от глаз и от улыбок милыхЯ облик твой восстановить не в силах,И пусть усилья памяти напрасны,Он все же рядом, зыбкий, но прекрасный.И не могу решить я до рассвета:Любовь ли это? Дружество ли это?Я много пережил, но тем не менеНе мнил тебе открыться в горькой пени,Без цели идучи и не держась дороги,Как отыскал я милые пороги?И что вело меня? Не нахожу ответа:Любовь ли эта? Дружество ли это?Тебе отдам здоровье, если надо,За твой покой стерплю мученья ада;И не пустым я движим суесловьем,Себя сочтя покоем и здоровьем.Но что причина дерзкого обета:Любовь ли это? Дружество ли это?Коснусь ли я руки твоей украдкой,Забудусь ли в мечтательности сладкой,Едва решу, что так навеки будетА сердце вновь сомнения разбудитИ у рассудка требуетсовета:Любовь ли это? Дружество ли это?Не диктовал мне этих шестистрочийДруг стихотворца – вещий дух пророчий;В толк не возьму: откуда на листочкеВозникли рифмы, появились строчки?Что вдохновляло твоего поэта?Любовь ли это? Дружество ли это?

[1825]

К Д. Д

Элегия

О, если б ты жила хоть день с душой моею…День целый! Нет, тебе дать мук таких не смею.Хотя бы только час… Счастливое созданье,Узнала б ты тогда, как тяжело страданье!В терзаньях мысль моя, бушует в чувствах буря;То гнев грозой встает, чело мое нахмуря,То мысли скорбные нахлынут вдруг волнами,То затуманятся глаза мои слезами.Виной мой гнев, что ты торопишь миг разлуки,Иль слишком я уныл, и ты боишься скуки.Не знаешь ты меня, мой образ страсть затмила,Но в глубине души есть все, что сердцу мило:Сокровища любви и преданности нежной,И грез, что золотят наш рок земной мятежный.Но ты не видишь их. Так в бурях ураганаНе видно нам на дне сокровищ океана:Прекрасных раковин и дорогих жемчужин,Чтоб обнаружить их, свет яркий солнца нужен!О, если б я не знал в твоей любви сомненья,О, если б страх изгнать я мог хоть на мгновенье,Забыть, как от твоих измен мне было больно!О, был бы счастлив я, была б ты мной довольна!Как дух, волшебницы послушный заклинанью,Покорно б исполнял я все твои желанья.А если подданный, забыв, что он бесправен,Вдруг возомнит на миг, что госпоже он равен,О, смейся, милая! Хоть запрещает гордостьСлугою быть твоим, – как проявлю я твердость?Я прикажу, чтоб ты мной дольше забавлялась,По вкусу моему порою одевалась,Прическу изменив, и средь хлопот домашнихНашла досуг и для признаний тех всегдашних,Что я в стихах пишу. Тебе б немного мукиТо стоило: лишь час один терпенья, скуки,Притворства полчаса, минуту лицемерья,Что ты моим стихам внимаешь, я поверю.И пусть твои глаза лгать будут, лицемерить,Я буду в них добро читать и лжи их верить.Тебе вручил бы я мою судьбу и долю,К твоим ногам сложил свой разум, чувства, волю.Воспоминанья все я скрыл бы, как в могиле,Чтоб в чувствах мы всегда одною жизнью жили.Тогда бы улеглось волненье дикой страсти,Сейчас я, как ладья, в ее стихийной власти,Она еще валы вздымает на просторе.Поплыли б тихо мы с тобой в житейском море.И если б снова рок волной грозил надменно,Тебе бы все ж я пел, всплывая, как сирена.

[1825]

К Д. Д

Моя баловница, отдавшись веселью,Зальется, как птичка, серебряной трелью,Как птичка, начнет щебетать-лепетать,Так мило начнет лепетать-щебетать,Что даже дыханьем боюсь я нарушитьГармонию сладкую девственных слов,И целые дни, и всю жизнь я готовКрасавицу слушать, и слушать, и слушать!Когда ж живость речи ей глазки зажжетИ щеки сильнее румянить начнет,Когда при улыбке, сквозь алые губы,Как перлы в кораллах, блеснут ее зубы,О, в эти минуты я смело опятьГляжуся ей в очи – и жду поцелуя,И более слушать ее не хочу я,А все – целовать, целовать, целовать!

Одесса, 1825

ДВА СЛОВА

Когда с тобой вдвоем сижу,Могу ль вопросы задавать:В глаза гляжу, уста слежу,Хочу я мысли прочитать,Пока в глазах не заблестели;Хочу слова твои поймать,Пока с губ алых не слетели.И вовсе пояснять не надо,Чего ждет слух и жаждут взгляды,Оно не сложно и не ново,О, милая, всего два слова:«Люблю тебя! Люблю тебя!»Когда продолжим жизнь на небе,Будь воля властна там моя,Всегда и всюду видеть мне быЗапечатленными сто разВ зрачках твоих прелестных глазВсе те ж слова: «Люблю тебя!»И слушать там хотел бы яОдну лишь песню, чтоб с рассветаДо ночи ею упиваться:«Люблю тебя! Люблю тебя!»И чтоб звучала песня этаВ мильонах нежных вариаций!