Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Бехер Иоганнес Роберт

НА ЯЗЫКЕ ТВОЕМ

Как часто в дни младенчества былого Твой тихий звук баюкал мой покой! Сквозь сколько стен твое пробилось слово, Как полушепот, тайный и родной. На языке твоем слагал я песни, На нем мечтал я, думал и любил. И звук твой мощный делал мир чудесней. Он мне смеялся, сердце веселил. С ним я умру, Германия родная, Ты лучше всех язык постигнешь мой, Из слов моих все лучшие вбирая… Коль солнце светит, луч горит тобой! На языке твоем напишут внуки: «Он был с народом в песне и в разлуке».

СЛОВО К ПОТОМКАМ

Заветную мечту узнать легко нам, В любой душе одно желанье есть: Ничем не омраченным перенесть Свой облик вдаль, к потомкам отдаленным. О, только б наших внуков не достиг, Пересекая

смерти рубежи, Фальшивый образ, искаженный лик — Не истина, а воплощенье лжи! Пускай напишут о моей судьбе: «Сражался он за родину — и правый Вел бой с самим собой в самом себе! Он бремя нес, Германию любя, И более того — он влек себя. Он был Преодоленьем, Переправой».

БАЛЛАДА О ТЯЖЕЛОМ ЧАСЕ

О тяжкий час! Как тяжело, когда Бесцелен труд твой, горький и бесплодный, Холодным ветром леденит беда, И покидают птицы край холодный. О волны моря! В этот тяжкий час Чем был бы я, что делал бы без вас? Без вас зачем бы продолжал я путь? Зачем бы шел по жизненной пустыне? Что дал ты миру? И хоть кто-нибудь Вздохнет ли грустно о твоей кончине? Подумает ли кто-нибудь о том, Что людям ты помог своим трудом? Проходит день, и ни одной слезой Тебя он не почтит, тысячеокий, Хоть, может, ты минувшею порой Не раз стремился постигать истоки Наук, рожденных в этот грозный век. Таких наук не ведал человек. Проходит день, проходит без тебя. Ночь подойдет. О, как сказать открыто, Что жизнь тебя забудет, не скорбя? Но жизнь твоя уже давно забыта. Забвением, как сумраком, покрыт, Ты, не родившись, был уже забыт. О тяжкий час! Как тяжко среди тьмы! Такому часу нет конца и краю. Как узники под окнами тюрьмы, Без устали по кругу я шагаю. Не лучше ли теперь солгать себе И покориться горестной судьбе? Тяжелый час, чтоб доконать меня, Он даже игры детские придумал. Играют дети… Голову склоня, Я вспомнил детство и молчу угрюмо. С тех пор как я ребенком был, не раз Ты в жизнь мою вторгался, тяжкий час! «Мой тяжкий час, быть может, там в пивной Удастся нам напиться и забыться!» — Так говорю я. Тяжкий час со мной За столик молча сел, и вот уж лица Гостей незваных на меня глядят… «Я был…», «Я звался…», «Посмотри назад…» «Я был…», «Я звался…», «Помнишь времена…», «Я твой двойник! Узнал меня? Не мешкай!» Я поднимаю свой бокал вина И сам с собою чокаюсь с усмешкой. Бокалы наши падают, звеня. Я сам с собой, я вижу здесь меня. О тяжесть часа, ты еще легка! Стань тяжелее, стань совсем безмерна! Да будет безграничною тоска! Я слишком слаб и потому, наверно, Не вижу смысла всех систем людских И сам стараюсь опровергнуть их. Тишайший час! Ты — зеркало, в тебе Я отражаюсь без прикрас и лести. То вижу я, что ослабел в борьбе, То вижу я, что вновь стою на месте. О тяжкий час, кем ты мне дан в удел? В душе своей я столько разглядел!. Скажи мне, час мой, где. мои пути? Где спрятаться тяжелою порою? От самого себя мне не уйти, А нового я мира не открою, Такого, где другой закон царит, Не тот, который мною здесь открыт. Но в тяжкий час острее стал мой взор, И вот, прозрев во мраке этой ночи, Теперь объемлют мировой простор И меру правды различают очи, Они теперь в холодном свете дня По мерке правды меряют меня. Об этой самой мере я забыл, Казалось мне, что сам я — мера в мире, И сам себя нелепо я ценил — То уже мира, то гораздо шире. Мне тяжкий час теперь вручил весы На тяжкие и легкие часы. Так, если ветку обломать, она Вновь прорастет, налившись силой новой, Вдвойне ей будет мощь возвращена. Я стану тверже в этот час суровый, Хотя бы слезы брызнули из глаз. Хвала тебе за это, тяжкий час!

ПЛАЧ ПО ОТЧИЗНЕ

I

Что принесла тебе, Германия, их власть? Свободна ль ты, сильна? В величии и славе Цветешь ли ты, тревог не ведая, — и вправе Ждать дней безоблачных и наслаждаться всласть? Как светлый разум твой могла затмить напасть? Попрали честь твою они, страною правя, К в бездну, в сотни раз позорней и кровавей Всех войн проигранных, заставили упасть. Твоя душа во тьме, ты совесть потеряла. Лжи и коварства яд во всех твоих словах. Но что обманом ты доныне прикрывала, Вновь обнажает нам кровавый плети взмах. Струится кровь рекой по городам и пашням. О,

сколько новых бед прибавилось к вчерашним!

II

Ты, музыки родной цветенье — фуга Bajca, Ты, Грюневальда холст — лазури волшебство, И Гёльдерлина гимн — родник души его, Вы, — слово, звук и цвет — повержены на плаху. А не глумится ли палач и над природой, — И Шварцвальд, может быть, его игрушкой стал? Шумят ли дети там, где в детстве я играл? А Рейн и Неккар, вы ль еще струите воды? Уже четвертый год по родине рыдаем. Но где взять вдосталь слез? Под силу ли слезам Живым потоком смыть всех мучеников кровь? Тогда умолкни, плач! На помощь призываем Священный гнев. Пусть он свершит свой суд! А там, Цвет, слово, музыка пусть торжествуют вновь!

ВСЕ ТОТ ЖЕ ВОПРОС

Тот же вопрос постоянный Мучит меня и во сне. Тянутся в вышине Дни чередой непрестанной. Дней и годов вереница Передо мной плывет. И мимолетный год Целую вечность длится. Пусть я изгнан оттуда, Стремлюсь я только туда. Где б я ни жил, всегда Сердцем в Германии буду. Родина, тайну открой: Скоро ль дождемся мы знака, Чтобы подняться из мрака На решающий бой?! Скоро ли — о, ответь — Всех вас увижу я снова? Близко ль до дня такого?! Долго ль еще терпеть?! Кто назовет мне дату, Точно час назовет?! Как ни гляжу вперед — Сумраком даль объята. Хватит ли, хватит ли сил Этого дня дождаться? Сможем ли мы подняться? — Так я себя спросил. Скрытый во мгле туманной, День тот не виден мне… Мучит меня и во сне Жгучий вопрос постоянный. Но беспощадный вопрос, Вечно меня тревожа, Делает сердце строже. В ненависть он перерос. И я отброшу все страхи, Робость и слабость свою, Чтобы в последнем бою Мстить за погибших на плахе!

СНЕГ ПАДАЕТ

Снег падает, как легкий белый пух. Деревья все он выбелил вокруг. Снег падает. Весь город им покрыт. Как мягкий свет, он землю серебрит. Снег падает. Все вьюга замела. Снег никому не причиняет зла. Он в сердце мне проник, холодный снег. Зачем я сам не снежный человек? Я от тебя иду, а снег готов Запорошить следы моих шагов. Растет стена сугробов снеговых, И голод мой как будто бы утих. Снег падает…

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

I

В шесть вечера явился прокурор, Он текст бумаги огласил: «Наутро в шесть…» Окончив приговор, Он выскользнуть за двери поспешил.

II

Стол в камере. На нем рука. Одна. И вот еще. Их две. Легли на стол. Он руку вытянул одну. Стена. По волосам другою он провел. Но вот рука бессильно опустилась. Вот оживилась, ухо теребя. Да чья же ты? Все так переменилось, Что он своей не чувствует тебя. Скользнув к лицу, рука бровей коснется, Дотронется до воспаленных глаз. «Скажите мне, что увидать придется, Глаза мои, вам утром в этот час?»

III

Стол в камере. Он в пятнах клея. Он, верно, мертв. Немало лет ему. Но доски оживают, зеленея, Дубравы шум врывается в тюрьму. Прогулка школьная. Своих ребят Привел учитель в лес. Хотят купаться. Им кельнерша приносит лимонад, И школьники в траве густой резвятся.

IV

Накрытый скатертью дубовый стол. За ним — жена. Звучат ее слова: «О, если бы работу ты нашел, Как засияла б неба синева!»

V

Вот на столе портрет. Под ним призыв: «Соединяйтесь, пролетарии всех стран!» Он видит, на стену портрет прибив, Что в дом ворвался света океан.

VI

Стол в камере. И больше ничего. Весь в трещинах. И старый, и щербатый. И чудится, что некогда в него Вгрызался кто-то, ужасом объятый.