Стихотворения. Проза. Театр (сборник)

Гарсиа Лорка Федерико

Пастух.

Не сняв овчины, пасу личиныразного рода.Личины поэта и нищебродаи прочих горланов,что бьют на лету орланов.Личиныорлов в корсетах.Личиныпарней отпетыхи на расправу скорых,которым гнить в мухоморах.Личина маски с острова Крита,которая

в гипсе была отлита,но стала сизого цвета,когда погибла Джульетта.Секретик ты мой, секреттеатра, где кресел нет,с галеркой пустых и голыхнебес, как личина, полых.Вы блейте, личины, блейте,а я подтяну на флейте.

Маски блеют, подражая овцам, и одна из них закашлялась.

Наелись кони грибов-поганоки дотлевают в тени флюгарок.Взамен корсетов теперь кастеты,орлы задохлись в пыли кометы.И на лету сожрала кометастервятника на груди поэта.Блейте, милые, волк не съест!На Европе поставлен крест,в Азии нет сидячих мест,но Америка – крокодил:сбросил маску – и заглотил.Ах, песенка-пестрокрылканаручников и подпилка!

Толкая шкаф, который катится на роликах, исчезает. Маски блеют.

Картина шестая

Комната Режиссера. Те же декорации, что и в первой картине. Слева, на полу, большая лошадиная голова. Справа – огромный глаз. Деревья и облака прицеплены прямо к стене. Входят Режиссер и Фокусник. На Фокуснике фрак, длинный белый шелковый плащ, цилиндр. Режиссер одет так же, как в первой картине.

Режиссер. Никто не поможет – ни фокусник, ни врач, ни астроном. Выпустить львов из клетки и пролить на них серный дождь труда не составляет. Давайте прекратим этот разговор.

Фокусник. Вам, человеку в маске, я мог бы и не напоминать, что обычно мы пользуемся темной занавеской.

Режиссер. Конечно, когда дело происходит на небесах. Но скажите на милость, какой такой занавес выдержит здешний ветер, что в клочья рвет одежды и раздевает донага? Здесь даже дети уже запаслись ножами и норовят искромсать покровы.

Фокусник. Но ширма – обязательное условие. Без нее невозможен трюк. Почему вы выбрали для постановки эту затасканную трагедию, а не какую-нибудь новую драму?

Режиссер. Чтобы представить то, что происходит ежечасно и всюду – в больших городах и в селеньях. Представить это наглядно на примере совершенно необычайного случая, единственного за всю историю человечества и, однако, всеми признанного за образец. Точно так же я мог бы выбрать «Эдипа» или «Отелло». А если б я представил непривычную правду, кровь пролилась бы в первые пять минут.

Фокусник. Если б вас вдохновил цветок Дианы – тот самый, что пригодился Шекспиру, когда он

затосковал по «Сну в летнюю ночь», спектакль имел бы успех. Если любовь – это чистая случайность, случайность – и только, если Титания, королева эльфов, полюбила осла, кто удивится, увидев в баре Гонсало с белокурым парнишкой на коленях? Это ведь то же самое.

Режиссер. Прошу вас, не продолжайте.

Фокусник. Наставьте проволочных арок и деревьев с зеленой листвой, разверните ширму, а в свое время – сверните, и никто не заметит, что дерево превратилось в змеиное яйцо. Но ведь вы хотели убить голубку и вместо нее подсунуть кусок мрамора, облепленный говорливыми слюнями!

Режиссер. Иначе нельзя. Мы с друзьями вырыли в песке туннель – и никто не заметил. Нам помогали рабочие и студенты, но теперь они это скрывают, хотя израненные руки могут их выдать. Мы раскопали гробницу и подняли занавес.

Фокусник. Разве из могилы может выйти театр?

Режиссер. Театр всегда выходит из тьмы подполья. В настоящем театре нет-нет да и повеет смрадом ущербной луны. Когда живые люди становятся грудой костей во рву, говорят платья. Я вырыл туннель и добрался до масок, чтоб представить их темную силу. И публика сдалась бы, захваченная спектаклем.

Фокусник. Не прилагая усилий, я могу превратить чернильницу в отрубленную руку, унизанную старинными перстнями.

Режиссер (раздраженно). Но ведь это ложь. Театр! И чтобы сокрушить эту ложь, три дня и три ночи я боролся с корнями и волнами.

Фокусник. Я знаю.

Режиссер. И если в театре Ромео и Джульетта умирают только затем, чтобы вскочить, едва опустится занавес, и побежать кланяться, у меня они жгут занавес и действительно умирают на глазах у публики. Но все рухнуло, потому что вмешались море, кони и полчища трав. И все же, когда сожгут последний театр, где-нибудь за креслами, за грудой золотых чаш из папье-маше отыщут всех наших мертвых – всех, казненных публикой. Надо сокрушить театр или жить в театре! А не свистеть из зала. Как услышите заунывный песий вой – немедля поднимайте занавес. Я знаю человека, который подметал крышу и мыл слуховое окошко исключительно из расположения к небу.

Фокусник. Поднимитесь еще на одну ступеньку, и вы увидите, что человек – это былинка.

Режиссер. Не былинка – пловец.

Фокусник. Я могу превратить пловца в иголочку для шитья.

Режиссер. Вот это и есть театр. Именно поэтому я и затеял труднейшую игру – я надеялся, что любовь вырвется наружу и преобразит костюмы.

Фокусник. Когда вы говорите «любовь», я не могу не удивляться.

Режиссер. Чему?

Фокусник. Мне чудятся бескрайние пески в мутном зеркале.

Режиссер. А еще?

Фокусник. Рассветает, всегда рассветает.

Режиссер. Да, конечно.

Фокусник (сумрачно, постукивая пальцами по конской голове). Любовь.

Режиссер (садясь за стол). Когда вы говорите «любовь», я не могу не удивляться.

Фокусник. Чему?

Режиссер. Мне чудится, что песчинка превращается в живого муравья.