Стихотворения. Проза. Театр (сборник)
Шрифт:
Драма без названия
(Власть)
Перевод Н. Малиновской
Акт первый
Серый занавес.
Автор. Дамы и господа! Сегодня занавес подымется не затем, чтобы радовать вас игрой слов, и не для того, чтобы показать вам комнату, в которой ничего не происходит, хотя именно туда чаще всего и направляют театральные прожекторы, пытаясь уверить, что это и есть жизнь. Нет. Поэт в здравом уме и твердой памяти, хотя, возможно, не ко
Смиренно заверяю вас – это не вымысел. Ангелы, тени, голоса, снежные лиры и сны существуют – они носятся в воздухе, они так же реальны, как похоть, как медяки в кармане или рак, затаенный в женской груди, или дряблые губы торговца.
Вы ходите в театр развлекаться, у вас есть авторы, которым вы рады платить, – я ничего не имею против! – но сегодня вы попали в ловушку: вам покажут то, чего вы не хотите видеть, вам выскажут те простые истины, которых вы не хотите знать, ибо Поэт надеется пробудить ваши сердца.
Вы не хотите знать… Но почему? Если и вы и я верим в Бога, отчего мы так боимся смерти? А если вы верите в смерть, откуда столько жестокости? Откуда это безразличие к чужой боли?
Ха-ха-ха! Вы скажете – я проповедую! А чем плоха проповедь? Вспомните, все вы когда-то ушли из дому, хлопнув дверью, оставив мать и отца, а ведь они бранили вас ради вашего же блага. А сейчас вы отдали бы и зеницу ока, только бы снова услышать те смолкшие голоса. И я говорю о том же. Тяжело смотреть в глаза правде. Но говорить правду в тысячу раз труднее, все равно что вопиять в пустыне. Тем более говорить ее вам, горожанам, обитателям самой жалкой и горестной мечты. Как вы бережете свое неведение! Вы заводите патефон, чтобы не слышать шелеста ветра, вы завешиваете окна тюлем, чтобы не видеть слез, а чтобы заглушить сверчка совести и спать спокойно, вы изобрели богадельни.
Проповедь? Да. Проповедь. До каких пор театр будет представлять чью-то жизнь, а не нашу? Зритель безмятежно спокоен – он знает, что представление не коснется его, но если бы вдруг его окликнули со сцены, заставили говорить, если бы солнце подмостков обожгло эти серые лица… Как это было бы прекрасно!
Автор хочет, чтобы вы поняли: это не театр, это улица, – и потому действительность вступает в свои права. И ему не нужна поэзия, мелодия, литература, он хотел бы преподать небольшой урок вашим сердцам – на то он и поэт. Впрочем, это мог бы всякий. Автор умеет сочинять стихи, и даже, кажется, неплохие, он разбирается в театре, но вот вчера он сказал мне, что всякое искусство наполовину искусственно, и это стало его тревожить, и ему уже не хочется тащить сюда витую колонну с золотыми голубками и ароматы белых лилий. (Хлопает в ладоши.) Кофе, пожалуйста.
Опускается занавес, на котором нарисованы дома и кучи мусора.
Пауза.
Покрепче. (Садится. Где-то играют на скрипке.) Аромат лилий прекрасен, но мне больше нравится запах моря. Что только не пахнет морем!.. Я рассказал бы, как пахнут
Зритель (из бельэтажа). Снять крышу!
Автор. Не перебивайте!
Зритель. Имею право. Деньги заплачены.
Автор. То, что заплачены деньги, еще не означает, что вы можете перебивать и судить о пьесе.
Зритель. Как не означает?
Автор. Нравится – можете устроить овацию, не нравится – можете освистать. Но не судите!
Зритель. Мнение зрителя – закон для театра.
Вбегает Человек в красном трико – у него волчья голова. Подпрыгнув несколько раз, он падает.
Автор. Кто это? А! Вы ушиблись? Не надо было сюда приходить. Я запрещаю вам.
Голос. Лоренцо! Мой Лоренцо!
Волк в луче прожектора уходит.
Первый Зритель. Никуда не годится!
Автор. Сделайте милость, помолчите.
Зритель. Я купил билет, пришел в театр…
Автор. Что? Что вы сказали? В театр? Здесь не театр!
Зритель. Как не театр?
Автор (резко). Не театр. Вам страшно, в этом все дело. Вы знаете меня, вы знаете, что я хочу, чтобы рухнули стены и все мы увидели, как стонут, хрипят и убивают те, кто и не подозревает о существовании театра, те, чьи тела гниют заживо. Вы боитесь. Идите. Дома вас ждут ложь, чай, радио и жена, которая, обнимая вас, мечтает о футболисте из отеля напротив.
Зритель. Я дал бы вам пощечину, будь мы в другом месте.
Автор. А я подставил бы вам другую щеку. Трус.
Слуга. Кофе.
Зритель. Не стоит обращать внимание, раз это не имеет отношения к действительности…
Автор. К действительности? А вы имеете представление о действительности? Знайте – уже срублены деревья и выструганы доски. А четыре гроба уже стоят в витрине и ждут тех четверых, что сейчас слушают меня, и, может, одному – может! – ждать уже не долго, только до утра, только до конца спектакля.
Зритель. Я пришел сюда не затем, чтобы мне читали мораль и говорили гадости. Скажите спасибо, что мы в Испании, где уважают смерть. В Англии вас бы давно освистали. Я ухожу. Я думал, что пришел в театр…
Автор. Здесь не театр! Вот-вот вышибут двери. Только в этом спасение. Здесь, внутри, тяжелый воздух, насквозь пропитанный ложью. Актеры здесь говорят только то, что можно сказать вслух при девицах, и никогда ни словом не обмолвятся о своей муке. Мне не нужны актеры, пусть останутся мужчины и женщины, а кто не хочет слушать – пусть заткнет уши.