Стихотворения. Рассказы. Гора
Шрифт:
– Уезжай, никому вреда от этого не будет, но уж если я стану писать твоему отцу, то напишу все как есть.
– Ладно, ладно… не пиши. Я поговорю с Джотином…
– Послушай, невестка, я много терпела, но попробуй скажи хоть слово Джотину. А отца тебе обмануть не удастся, он слишком хорошо тебя знает,- с этими словами тетя вышла.
Рассерженная, Мони бросилась на постель.
– Ты что надулась? – спросила, входя в комнату, подруга Мони из соседнего дома.
– Подумай только! Меня не пускают на церемонию первого кормления моей единственной сестры.
– Боже, о чем ты говоришь!
– Но я ничем не могу ему помочь. В доме все молчат. У меня сердце разрывается от тоски. Не могу я так жить.
– Ведь ты добрая.
– Но я не могу притворяться, как все вы, и с грустным видом сидеть в углу, только бы обо мне плохо не подумали.
– Как же ты собираешься поступить?
– Уеду, никто меня не удержит.
– Что это ты так разошлась? Прощай, у меня дела.
2
Взволнованный разговором с тетей, Джотин чуть привстал и облокотился на подушку.
– Тетя, распахни окно и свет погаси,- попросил он. Безмолвная ночь, как вечный странник, молча остановилась
у дверей комнаты больного. Звезды – свидетели многих смертей – пристально вглядывались в лицо Джотина. И вот в этом бесконечном мраке перед Джотином всплыл образ его Мони. В ее больших глазах застыли крупные капли слез.
Джотин затих, и тетя успокоилась: ей показалось, будто он уснул. Но тут снова раздался его голос:
– Тетя! Вы все считали Мони непостоянной, чужой в нашем доме. Но…
– Я ошиблась, Джотин. Человека сразу не узнаешь.
– Тетя!
– Спи, Джотин.
– Не сердись. Дай мне хоть немного помечтать, поговорить.
– Ну хорошо, говори.
– Сколько нужно времени, чтобы человек познал самого себя? Как-то я подумал, что никто из нас не смог понять души Мони, и примирился с этой мыслью. А вы все тогда…
– Ты несправедлив, Джотин, я тоже примирилась.
– Душа – не ком земли, ее так просто не возьмешь. Я всегда знал, что Мони все еще не познала самое себя. Лишь когда на нее обрушится какое-нибудь несчастье, она…
– Ты прав, Джотин.
– Вот почему меня никогда не огорчало ее легкомыслие. Тетя ничего не ответила, только подавила тяжелый вздох.
Сколько раз Джотин проводил ночи на веранде и даже в дождь не уходил в комнату. Сколько раз, в отчаянии обхватив голову руками, он лежал на кровати, мечтая о том, чтобы Мони приласкала его. А в это время Мони с подругами собиралась в кино. Тетя помнит, как приходила обмахивать Джотина опахалом, а он в раздражении отсылал ее. Сколько было боли в этом раздражении! Ей не раз хотелось сказать Джотину: «Не оставляй для этой девушки слишком много места в своем сердце… Пусть она научится просить и пусть поплачет, не получив желаемого…» Но стоило ли об этом говорить, если Джотин все равно ее не поймет. Он создал в своем воображении храм женщины-божества, и богиней в этом храме стала Мони. Он никак не мог примириться с мыслью о том, что чаша любви в этом храме для него всегда пуста, что надежды его рухнули. И он горячо молился, совершал жертвоприношения, уповая на милость создателя.
– Ты думаешь, что я не могу быть счастлив с Мони,- снова заговорил Джотин,- поэтому сердишься на нее. Но счастье, оно – как звезды. Мрак не может их поглотить. Много ошибок совершил я в своей жизни, но разве сквозь них не пробились лучи счастья? Не знаю почему, но сегодня радость наполняет
Тетя стала нежно гладить лоб Джотина. В глазах ее стояли слезы, но темнота скрыла их.
– Как она будет жить, ведь она так еще молода!
– Ну и что? И мы в этом возрасте, уповая на бога, посвящали себя семье. Большего счастья я не знаю.
– Душа Мони только начала просыпаться, а я…
– Не думай об этом, Джотин. Если душа просыпается, это уже счастье.
Джотин вдруг вспомнил песню, которую давно еще слышал от одного бродячего певца:
О уснувшая душа!
Пробудись: пришел любимый.
Все темно кругом. Ни зги.
Только слышатся шаги -
И проходит счастье мимо.
– Который час?
– Скоро девять.
– Всего? А мне казалось, что уже два или три. Ночь для меня начинается с наступлением темноты. Но почему ты так хотела, чтобы я уснул?
– Потому что вчера ты вот так же разговаривал до глубокой ночи.
– А Мони спит?
– Нет, она должна еще приготовить тебе суп.
– Значит, все это Мони.
– Ну да, это все она готовит. Совсем умаялась.
– А я думал, что Мони…
– Нужда заставит – всему выучишься.
– Сегодня мне очень понравился рыбный суп. Я думал, это ты его приготовила.
– Что ты! Мони ничего не дает мне делать. Даже твои полотенца и салфетки сама стирает: знает, что ты не выносишь грязи. А заглянул бы ты в свою гостиную! Там все блестит. Она бы и здесь навела порядок, только я не разрешаю.
– Но здоровье Мони…
– Да, врачи не рекомендуют ей часто навещать больного. Она чересчур впечатлительна и, видя твои страдания, сама может заболеть.
– И она слушает тебя?
– Разумеется! Мони меня уважает. Правда, несколько раз в день я должна сообщать ей о твоем здоровье. Это моя новая обязанность.
Словно слезы в вечно печальных глазах, на небе заблестели звезды. Джотин прощался с жизнью. Смерть уже протянула к нему из мрака свою щедрую руку, и Джотин с благодарностью и робкой надеждой вложил в нее свою, обессиленную болезнью. Джотин вздохнул и беспокойно зашевелился.
– Тетя,- попросил он,- если Мони не спит…
– Сейчас позову, дорогой.
– Я задержу ее всего минут пять. Мне нужно сказать ей…
Тетя тяжело вздохнула и пошла за Мони. У Джотина взволнованно забилось сердце. Он никогда не умел разговаривать с Мони. Два инструмента не будут играть в унисон, если настроены на разный лад. Джотин часто страдал от зависти, глядя, как непринужденно болтает и смеется Мони с подругами. Но в этом Джотин винил себя – почему он не умеет говорить о всяких пустяках? И не то чтобы не умеет. Разве не беседует он с друзьями о вещах самых незначительных? Но мужчин интересует совсем не то, что женщин. О серьезных вещах человек может говорить долго, даже не замечая, слушает ли его собеседник. А вот разговор о пустяках необходимо поддерживать. Одна флейта может играть очень чисто, но стоит вступить второй, настроенной на другой лад, как тотчас же слышится фальшь. Выйдут, бывало, вечером Джотин и Мони на веранду, обменяются двумя-тремя словами и умолкают. И тогда кажется, будто само безмолвие вечера готово умереть со стыда. Джотин понимал, как хочется Мони убежать от него, как хочется ей, чтобы пришел еще кто-нибудь: втроем легче говорить.