Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Незадолго до обеда Мороусек спросил у меня, хорошо ли фехтует Рубацкий. Я не знаю.
– Все равно, ты должен научиться стремительному и внезапному выпаду. Или – или! – И Мороусек снова напяливает на меня нагрудник. Я надеваю его с неохотой.
Отличный прием этот стремительный и внезапный выпад! Но мне он никак не удается, он у меня и не стремителен, и совсем не внезапен! Что поделаешь!
– Обедать! – зовет жена Мороусека, и я радуюсь этому.
Я с трудом держу ложку, рука у меня дрожит, и я проливаю суп. Мороусек смеется. Погоди, завтра будешь стоять над израненным другом. Я почти хочу, чтобы обер-лейтенант
В течение дня Мороусек еще два раза заставляет меня фехтовать. Я как безумный колю и рублю воздух и Мороусека, потом падаю в маске и нагруднике на пол и не хочу вставать.
– Встань и натрись водкой,- говорит приятель.
Я натираюсь водкой и пахну так, что хозяйка собирает свое вышивание и уходит в другой конец сада. Мне хочется бежать от самого себя!
Домой я возвращаюсь поздно вечером. Страшно болят локти и колени. Разве я фехтовал коленями?
Дома нахожу записку. От Отилии!
«Уважаемый доктор!
Я должна, должна поговорить с Вами еще сегодня. Спуститесь, пожалуйста, ночью в сад, как только вернетесь. Просвистите мотив из «Травиаты», и я выйду к Вам. Извините меня за эти каракули, но все это из симпатии к Вам!
Отилия».
Кондукторша проговорилась. Быть сцене!
Я спускаюсь в сад. Светит луна, и через двор мне хорошо вид-па открытая галерея второго этажа. Там никого нет.
Я прохаживаюсь по саду. Вот кто-то появился на галерее, какая-то фигура в белом. Я на момент выхожу на место, освещенное луной, и снова отступаю в тень… Теперь мотив из «Травиаты!» О, господи, что же это такое: целыми днями насвистываю этот мотив, а сейчас, хоть убей, не могу его вспомнить. Но ведь она меня видела? А насвистывать можно что-нибудь другое. Мне, однако, не приходит в голову ничего, кроме «Пепик, мой Пепичек, где же твоя Кача?». Что ж, насвистываю «Пепика».
– Пан доктор так поздно гуляет в саду,- слышится голос из окна живописца. Он в свинском неглиже высунулся из окна.- Прекрасная ночь, а? Мне тоже не спится. Давайте побеседуем.
Фигура на галерее исчезла.
– Я уже иду домой! – кричу я ему нарочно громко.
Вот еще, не хватало мне беседовать с живописцем! Этот детина готов торчать здесь до утра!
Я не торопясь иду по двору и громко насвистываю, теперь вспомнилась «Травиата»!
Останавливаюсь, гляжу туда-сюда, на лестнице никого, на галерее тоже.
Уж не рассердилась ли на меня Отилия за «Пепика»?
Лучше сегодня не разговаривать с ней. Да, так будет лучше. А завтра?
Живописец развалился в окне. Я охотно вышел бы на галерею, но он заметит меня и начнет разговоры. Я спускаю шторы.
Завещание! Ничего не поделаешь, надо привести в порядок все дела. Коротко, ясно, всего несколько строк: все мое имущество завещаю сестре, и баста!
Так, а теперь попробую спать. Я спокоен, необычайно спокоен, но завтра буду трястись, как осина, уж это я знаю!
Надо еще завести будильник.
Живописец торчит в окне. Торчи себе, пачкун!
Я спал всего около двух часов, но уже выспался. Стоят предрассветные сумерки, как всегда в июле после двух часов ночи. Меня охватывает утренняя прохлада. Я зеваю во весь рот и слегка вздрагиваю от холода, но не от страха.
Как бы убить время? В сад мне не хочется. На улицу? От холода я бы пустился бежать и утомился бы. У меня и без того болят руки после вчерашнего фехтования. Разобрать разве бумаги и привести их в порядок…
Уже половина шестого. Как я погрузился в бумаги! Я оглядываю комнату, не позабыл ли чего… Что я мог забыть!
Итак, пора!
…Я выскочил по лестнице во двор, по двору пробежал до выхода из казарм, проскочил в ворота, подпрыгнул. Мне весело до слез, глаза буквально заволокло слезами, словно я вышел из темного подвала в сияющий солнечный день. Я шатнулся вправо, потом влево… не знаю, куда идти!
– Крумловский, ты?
Мороусек! Дорогой Мороусек! Я бросаюсь ему на шею, слезы выступают у меня на глазах. Я не в силах вымолвить ни слова.
– Ну, будешь рубиться?
– Уже все кончено!
– Слава богу! Но отпусти мою руку, ты так стиснул ее.
Я замечаю, что держу его руку, как в тисках. Еще одно пожатие!
– Я па извозчике. Поедем,- говорит мой друг.- Ты уже завтракал?
– Завтракал?… Нет, не завтракал.
– Тогда давай заедем в кафе.
– Ладно… нет! Сперва домой, потом в кафе!
Отилия должна знать, что я невредим.
Мы садимся в пролетку. Я болтаю, как ребенок, и все время смеюсь. Бог весть что я трещу. Я даже не замечаю, как мы подъезжаем к дому.
Танцующей походкой я поднимаюсь по лестнице, разговариваю неприлично громко, чтобы меня слышали во всем доме.
Кондукторша скрывается от нас из кухни в комнату. Ага, удивляешься! Погоди, удивишься еще больше!
Дома я прихожу в себя.
– Знаешь ли ты, что ты мне еще ничего не рассказал? – говорит Мороусек и, закурив сигару, разваливается на диване.
И правда, я ему еще ничего не рассказал!
Надо немножко собраться с мыслями.
…У входа в казармы меня встретили два офицера. Они провели меня через двор, вниз по лестнице, в садовый павильон. Там уже ждали обер-лейтенант и врач. Один из офицеров представился мне как мой секундант. Он объявил, что все в полном порядке и для меня приготовлена точно такая же сабля, как у моего противника. Кажется, я поклонился. Потом ко мне подошел уже знакомый лейтенант, секундант моего противника, и сказал:
– Насколько мне известно, господа противники не испытывают друг к другу особенно сильной ненависти. Дуэль состоится, но я предлагаю драться до первой крови. Согласны, господа?
– Согласен,- говорю я.
– Согласен,- повторяет обер-лейтенант и снимает китель. Я тоже снимаю сюртук.
Мне дают саблю, мы становимся в позиции и скрещиваем оружие, как ты меня вчера учил. И вдруг меня забирает. Я совершаю «стремительный и внезапный выпад», в голове у меня словно шумит водопад, в глазах что-то прыгает… Оба секунданта кричат: «Довольно!» – и с саблями кидаются между нами. Я машинально отступаю на шаг и вижу кровь на лице моего противника. Помнится, я по-офицерски отсалютовал саблей и с поклоном передал ее моему секунданту. Затем я с серьезным видом надел сюртук и услышал в это время слова врача: «Совсем легкое ранение». Я попрощался и ушел. Уходя, я слышал, как они сказали: «Черт подери, какой неистовый!» Слушай-ка, теперь я готов драться с целым светом!… Все останется в тайне. Легкое ранение, о нем никто и не пикнет. И за все я должен благодарить тебя, мой дорогой друг.