Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Мой переезд в полном разгаре.
У живописца общая потасовка и страшный шум. Он готовится писать второе письмо и снова прислал ко мне за бумагой. Я велел передать, что у меня все уже запаковано и я не знаю, где бумага.
Отилия режет в садике салат. Я хладнокровно созерцаю ее. Экая блеклая девица.
Пусть-ка Неруда посмеет показать мне еще какую-нибудь идиллическую повесть о Малой Стране!
ОЧЕРКИ
И
СТАТЬИ
ПЕРВЫЙ УРОК
– Послушай, в Старом Месте профессор Коубек учит чешскому, языку- я там вчера был,- сказал мне товарищ из первого класса гимназии.- Пойдем сегодня со мной!
Учит чешскому языку! Это, должно быть, удивительно! И прекрасно!
Еще бы не прекрасно, если немецкий язык, который преподавали в приходской и начальной школе, был до отвращения непонятен, так что малыши-школяры не испытывали никакой радости ни от учебы, ни от чтения, ни от пения, зато, напротив, чешские сборники песен «Мелюзина» или «Фортунат» были бесконечно увлекательными! Подумать только – весь урок на чешском языке! Он представлялся мне чем-то вроде тех счастливых вечеров, когда мы с отцом и матерью пели: «Я уж наработался», или «Почему, Мария, ты так горько плачешь?», либо какую другую чешскую песенку, вызывающую сладкие слезы. И когда мой альт прерывался от подступавших слез, омрачался и отцовский тенор, и у матери вздрагивали губы, а из глаз… Ах, урок чешского языка должен быть поистине прекрасным!
Я едва дождался половины одиннадцатого – в этот час в те времена заканчивались утренние уроки. Из школы – бегом домой, чтобы испросить у родителей позволение и заодно набить карманы едой. Коубек давал урок с двенадцати до часу, и мы, жители Малой Страны, должны были поспешать на Старое Место не только из-за врожденного нетерпения.
Не чуя под собой ног, побежали мы по талому снегу в Клемен-типум. Перед входом в здание бывшего физического факультета мы остановились.
– Вот здесь учат чешскому языку,- сказал мой товарищ и осторожно открыл дверь. Внутри никого не было.
– Входи, мы пришли на четверть часа раньше.
Мы вошли. Огромный пустой зал, его величавые своды напомнили мне храм. Я на цыпочках последовал за своим приятелем, решительные шаги которого казались мне просто непристойными. Мы сели за первую парту и разложили свои школьные принадлежности, предназначенные для дневных уроков. Разглядывая три ряда скамеек, я с восторгом думал о том, сколько учеников может здесь поместиться.
В железной раскалившейся печурке весело потрескивал огонь, и это был единственный громкий звук, потому что мы едва отваживались говорить шепотом. «Давай погреемся»,- предложил мой товарищ и первым направился к печке. Я счел это дерзостью, но все-таки последовал за ним,- страшно было оставаться одному за своей партой.
– Тут всех называют господами, – объяснил мне товарищ.- Если профессор обратится к нам, то тоже произнесет: пан такой-то…
Я задрожал.
Вдруг скрипнула ручка, и двери распахнулись; вошел первый слушатель, молодой человек лет двадцати. Мы быстро побежали на свои места, а он, кинув на нас равнодушный взгляд, уселся где-то сзади. Потом пришел второй, третий, четвертый – люди всё молодые, но уже мужчины, а не дети. Какое почтение испытывал я к нашему учителю гимназии, а он учил всего лишь мальчишек! Как же трепетал я перед профессором, учившим взрослых мужчин!
Пробило двенадцать; с последним ударом дверь еще раз отворилась, и вошел профессор Коубек.
– Это он,- прошептал мой товарищ.
Все встали. Коубек поднялся на кафедру.
– Прошу сесть, господа.
А наш учитель всегда командовал по-немецки: «№ес!егзе17епЬ [31]
Потом Коубек снял пальто и ясным, приветливым взором окинул кучку своих слушателей – нас, тех, кто в тысяча восемьсот сорок шестом году изучал в Чехии чешский язык, едва ли набралось больше двадцати человек! Какая разница между приветливым лицом Коубека и недовольными, строгими лицами учителей в нашей гимназии! Я сразу полюбил его, только боялся, вдруг он назовет кого-нибудь из нас паном.
31
Сесть (нем.).
Коубек сел, как-то смешно встряхнулся, словно хотел стряхнуть с себя остатки уличного холода, и посмотрел на нас. Вероятно, фигурки наши чем-то привлекали его внимание.
– Прежде чем начать,- сказал он,- я должен публично поблагодарить папа Гартмана за его прекрасное собрание чет неких поговорок, которое он мне дал позавчера. Я очень внимательно его прочитал и должен признаться, что нашел кое-что новое и для себя. Вы нас очень обрадуете, пан Гартман, если продолжите сноп начинание.- Коубек слегка поклонился. За одной из парт поднялся молодой человек и, тоже поклонившись, поблагодарил профессора.
– Сегодня мы повторим все то, что прошли в последний раз. Господа, не желает ли кто-нибудь из вас выйти к доске? Нет, не вы, пан Гартман, а вот, может быть, пан, сидящий подле вас?
Кто-то вышел к доске и начал писать фразы, которые диктовал Коубек. А мы писали их у себя в тетрадях. Потом профессор исправлял наши ошибки и давал объяснения, а мы исправляли вслед за ним, и, право, у нас было много дела.
– Видишь, я правильно поставил зпак долготы над этим «а»,- шепнул мой товарищ.
Как я ему позавидовал! И начал ставить зпак долготы над каждым «а».
Диктовка; продолжалась приблизительно полчаса. Тем временем вода, которая по дороге натекла в мой рваный ботинок, стала мне досаждать. Это, очевидпо, было чересчур заметно, потому что Коубек, прервав свои объяснения, спросил:
– Что там делает самый маленький пан? – Я вздрогнул.- Что вам мешает? – продолжал он.
– Туфеля,- робко ответил я.
– «Туфеля». Ха-ха! – рассмеялся Коубек.- А как бы вы сказали, если бы ударили кого-нибудь mit dem Stiefel? Ну, скажите
по-чешски – я его ударил…
– Туфлей.
– Хорошо. Вы видите, господа, как свойственно каждому истинному чеху врожденное чувство родного языка.
Значит, я – истинный чех! И у меня есть что-то врожденное!
– Я принес вам, господа,- продолжал Коубек,- чешский перевод эпилога пушкинского «Кавказского пленника» и прочту его вам.
Он начал читать. Я не понимал содержания и схватывал лишь отдельные слова; но то, что я слышал, казалось мне таким возвы-шенио-прекрасным, что я готов был слушать, слушать без конца. Мне казалось, будто вокруг меня звенели серебряные колокольчики.