Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести
Шрифт:
Вот на пароход доставили «почту», тюк с письмами. Приехал консул – навестить, поболтать, и с ним – новые пассажиры; господин и дамочка. Он – торговец из Адани, армянин; дамочка – молодая француженка. Вообще происходит настоящий вывоз молодых француженок в Малую Азию, и все они тут выходят замуж.
Оба приехали только нынче утром с караваном, и дамочка тут же сообщила, что ночью с ними случилось несчастье: их ограбили анатолийские повобрапцы. Рассказ ее был прерван страшным криком внизу, за бортом. Старый еврей, которого я наблюдал утром, когда он молился, ездил на
Капитан отдает команду, звонит пароходный колокол, пароход накреняется, Левко начинает подымать сходню. Тут арабы набрасываются на еврея с кулаками. Еврей хватается за сходню и вскарабкивается на нее. Но за ним лезет один из арабов. Еврей вступил на палубу, а араб с руганью – обратно; но тут Левко толкнул араба, и тот летит в воду. Не то чтоб Левко за еврея заступился, а, как я уже говорил, он нехристей терпеть не может.
Арабы галдят, сходня скрипит в вышине, пароход начинает разворачиваться.
Так что завтракать мы будем прямо в открытом море. Но теперь там тоже неспокойно. Скачут волны, еще выше скачут дельфины… Ну да ведь Шекспир наделил нас, чехов, морской душой.
– Нынче будет славно,- пророчествует швейцарец механик.- Можно хорошенько выспаться после завтрака!
II
Я тоже предполагал вздремнуть после завтрака и прилег на один из вделанных в стены салона диванов. Чем же еще заняться! На пароходную библиотеку без злости смотреть не могу: пароход русский, а книги на всех языках, но ни одной славянской! За расстроенным пианино в углу уже сидит мой приятель и перебирает мелодии из «Травиаты». Так чем же еще?
Судно заметно сбавило ход. Знакомые мелодии Верди проплывают как бы мимо сознания. Но я все-таки не могу уснуть. Думал,-может, глаза сами собой закроются, перед ними все уже туманилось и блекло, но – не тут-то было!
Вдруг в салон входит из буфетной Андрей. Подходит к ближайшему окну, смотрит наружу, и на лице его появляется легкая улыбка.
Открываю глаза как можно шире, протираю их – все вокруг по-прежнему серо.
¦- Что такое, Андрей?
Гроза!
И он указывает пальцем вдаль.
Буря! С таким удобством, находясь в самой ее середине и в то же время глядя на нее из окна, мне еще ни разу не удавалось наблюдать бурю на море! Находиться в двух шагах от гибели и смотреть на нее, как в калейдоскоп…
Но пока снаружи – тишина. Удивительная, какой я на море еще не видел. Виктор Гюго, пожалуй, сказал бы: серая тишина.
Солнце исчезло. Во всю небесную ширь – одна сплошная серость, бесцветная, унылая. А морская ширь – вся тихая, темная. Словно оцепенелая. Нигде ни малейшего пульса жизни, тишина на ней, как на лице покойника, так холоден, так бесчувствен ее лик! На море наступил мир и покой, как в гробу.
Таинственная могила природы. Как одна-единственная горючая слеза вселенной, как миллиарды наших слитых слез, охладелых и замутненных!…
Сколько народу погубило уже могучее море, сколько в нем мертвецов, а на гладкой поверхности – ни креста, ни камня! Братская могила нашей нищеты… мы такие маленькие с ней рядом.
Легкий озноб пробегает у нас по телу. Но и там, снаружи, в море, словно зарождаются тяжелые предчувствия: время от временя поверхность подергивается легкой морщинкой.
Но вот направо небосклон уже почернел. Тучи клубятся там, сбиваются в черные громады. И вот, будто кто в них выстрелил, дрогнули, понеслись, мчатся вперед, словно гонимые страхом или мученьем.
Вот уже они покрыли все небо, а за ними набегают новые. Морщины на море вдруг сразу возросли в числе. Их теперь полно, полно, и они мчатся с дикой скоростью в ту же сторону, что и тучи. Но еще не взметываются волнами. Местами вдруг на водной равнине появится воронкообразная впадина, белый водоворот, крутящийся с головокружительной скоростью и летящий, как стрела, вперед, дальше и дальше, пока не исчезнет из глаз. За ним второй, десятый…
Мрачные тучи нависают ниже. Словно для того, чтобы в последнее мгновение помешать небу обрушиться в водяную пучину, между небом и землей встали огромные столбы, желто-серые смерчи, вверху и внизу широкие, тонкие посредине. И с молниеносной быстротой помчались вперед, оставляя за собой клубящиеся облака водяной пыли. Но вот уже сломлены и эти столбы, море дикими
прыжками взметывается вверх… тучи прибились вниз… артиллерийский залп, оглушительный рев.
Взгляд бессилен проникнуть во тьму, за стеклом не видно ни зги. Небесные хляби разверзлись. Вода наверху, внизу. Тяжелые капли стучатся в окно.
А ощущение приятное, как будто сидишь у себя дома, а в окне хлещет проливной дождь!
Всего четверть часа длится горячка, и сразу – тишина.
Дождь перестал. Мы видим опять кипящее море, видим солнце. Вокруг него – еще желтый туман, но само оно уже снова сияет.
Еще мгновение – и туман, облака вдруг как сдернуло. Небо голубое, солнце смеется, словно все это была шутка. Волны еще мечутся ввысь, но к ним уже вернулись краски.
Снова веришь, что у моря – кристальная глубь и что там – жизнь, жемчуга и леса из кораллов!
Какая, наверно, сейчас прелесть наверху! Скорей на крышу!
Да, прелестно, свежо, но как мокро. Ноги скользят, от скамей идет пар, до влажных перил неприятно дотронуться… Каково было палубным пассажирам под таким ливнем?!
Брезент, прежде ровно натянутый для защиты от солнца, теперь провис: на нем образовался нелепый маленький пруд. Левко приподнимает брезент длинной метлой, чтобы вода стекла. Струи падают прямо па людей, куда Левко вздумается. Арабы угрюмо отстраняются, а па лицах облитых водой русских пассажиров та смиренно-страдальческая улыбка, которая всегда поражает меня в самое сердце у славян.